Елена Коловская: «Современный художник — хороший соавтор»
В Петербурге открылся очередной фестиваль «Современное искусство в традиционном музее», отмечающий в этом году 15-летие (хотя его порядковый номер — тринадцать, было два годичных перерыва). В его рамках современные художники переосмысляют пространства городских музеев, чаще всего малоизвестных и не имеющих отношения ни к какому искусству. О том, как это происходит, Анне Матвеевой рассказала Елена Коловская, глава Петербургского благотворительного фонда культуры и искусства «ПРО АРТЕ», инициировавшего этот фестиваль.
Мариам Гани. Краткая история коллапсов. 2013. Гатчинский дворец, Гатчина. Сourtesy Петербургский благотворительный фонд культуры и искусства «ПРО АРТЕ»
Анна Матвеева: Елена Федоровна, для начала ликбез. Как фестиваль появился и как развивался?
Елена Коловская: Мы придумали его в 2000 году в Фонде «ПРО АРТЕ», когда размышляли о том, как показывать современное искусство в Петербурге — городе-музее, где очень сильно классическое наследие. Внедрять современное искусство здесь очень непросто — историческое наследие все равно «перевешивает», в городе более 200 музеев. Мы решили «поженить» современное искусство и традиционное наследие, соединив их в одном пространстве. Нам хотелось, чтобы зрители приходили не только за современным искусством, но могли бы получить еще и дополнительную информацию, знания, впечатления. Искусство от этого только выиграет.
Надо сказать, музеи с большим пониманием относятся к тому, что в их стенах выставляется современное искусство, хотя это очень необычно, поскольку большинство из них — это не художественные музеи. Изначально мы решили, что два главных художественных «монстра» — Эрмитаж и Русский музей — в фестивале не участвуют, мы бы там утонули. Наши участники — специализированные музеи, часто естественнонаучные, технические. Многие из них только благодаря нашему фестивалю открывают свои двери для широкой публики; в том числе это ведомственные музеи, закрытые или полузакрытые, куда обычно ходят только специалисты. Иногда они работают для публики в «Ночь музеев», но «Ночь музеев» появилась позже, а мы очень гордимся, что стали первым музейным фестивалем города, объединившим совершенно разные музеи в одно большое событие. Некоторые музеи через нас знакомились друг с другом. Музейная сфера — это своеобразная гильдия, каста, у них одинаковые проблемы и одна миссия, неважно, технический музей или литературный, им есть о чем поговорить.
Итак, мы решили поместить современное искусство в необычный для него контекст. На самом деле сейчас в мире все больше современных выставок проходит в традиционных музеях, но когда мы начинали 15 лет назад, это еще не было трендом. По крайней мере в России мы были единственными, кто начал этим заниматься.
А.М.: Это частная инициатива или фестиваль поддерживает город?
Е.К.: Изначально фестиваль финансировался грантами Фонда Форда. В 2007 году к нам обратился Комитет по культуре правительства Санкт-Петербурга: обратился сам, это не я просила у них денег на фестиваль, а ровно наоборот, они сами заявили о готовности его поддержать. С тех пор мы на каждый фестиваль получаем субсидию от города и очень благодарны: это еще раз доказывает, что фестиваль городской и предназначен для горожан. Комитет, видимо, заинтересовался нами еще и потому, что у фестиваля сильная социальная составляющая: с самого начала первые два дня все выставки работают бесплатно, между музеями по всему огромному городу, от Пулково до Гражданки, ездят бесплатные автобусы. Мы стараемся снять все барьеры, которые могут не позволить публике прийти и посмотреть все выставки.
А.М.: Кто в приоритете — музей или художник с проектом? Насколько я помню, изначально грантополучателем был музей, и считалось, что музей рулит художником, которого пускает к себе в святая святых.
Е.К.: Отправная точка всегда — художник и проект. Просто в первые годы по организационным причинам все финансирование получали музеи, сейчас мы эту проблему решили и музей уже получает свою часть, а художник свою. Нам, кстати, стало сразу легче, когда удалось их финансово разделить. Но всегда шли от проекта и от того, как он вписывается в музейный контекст. Когда мы объявляем конкурс для фестиваля, у нас всегда уже есть список музеев-участников, которые готовы участвовать, но еще не знают, какой проект им будет предложен. И мы всегда стараемся, чтобы в каждом году участвовали хоть несколько новых площадок: это интересно и нам, и публике, и художникам. Мы обходим их, обзваниваем, ведем переговоры, выясняем, насколько возможно сотрудничество (а оно может затормозиться и просто по техническим причинам, например, в этом году не смогли участвовать Кунсткамера и Музей метро — они закрыты на ремонт), и только потом объявляем конкурс. Художники подают проекты с прицелом уже на конкретный музей с его экспозицией и темой.
Проект — это все равно всегда главное. В наш экспертный совет всегда входят и музейщики, и люди из сферы современного искусства, искусствоведы и кураторы. Процесс долгий, есть лонг-лист, шорт-лист, переговоры с музеями. В большинстве случаев музеи согласны. За пятнадцатилетнюю историю фестиваля у нас была разве что пара отказов. Помню, Музей академика Павлова отказался от проекта Олега Кулика, который должен был изображать собаку Павлова. Иногда проекты не получаются и по техническим причинам, например, музей не может предоставить полностью затемненный зал. Но в сравнении с количеством осуществленных проектов разногласия минимальны: в фестивале приняли участие 70 музеев, причем многие неоднократно.
А.М.: Что происходит с музеями после фестиваля, как участие в нем влияет на их работу? У них растет посещаемость, появляются новые музейные технологии, новый взгляд на экспонирование?
Е.К.: Некоторые маленькие музеи в своих отчетах нам пишут, что за месяц фестиваля к ним пришло больше людей, чем за полгода обычной работы. Я не думаю, что после фестиваля посещаемость драматически взлетает, но совершенно точно люди узнаю́т о существовании новых для них выставочных залов. А в некоторых случаях это единственный шанс получить доступ в музеи, куда не так просто не попасть, в ведомственные. Так, есть замечательный музей ОАО «Климов» — предприятия, изготавливающего авиационные двигатели еще с довоенных времен. Закрытое предприятие, закрытый музей, но несколько лет назад они его открыли для нашего проекта, и шведский композитор, саунд-артист придумал для него симфонию для авиадвигателей, записал их звуки и совместил с собственной музыкой, и всё это там играло. Музею проект очень понравился, но приоткрылись они только на время нашего фестиваля, а потом благополучно закрылись обратно, потому что в их задачу постоянная работа с аудиторией «с улицы» не входит.
А.М.: Одной из главных проблем, с которой сталкиваются (и которую не всегда умеют разрешить) художники — это невероятно насыщенный, плотный контекст музеев, особенно музеев старых, со своей атмосферой, которая оказывается сильнее любого искусства и в которой искусство попросту теряется. Как с этим работать?
Е.К.: Это действительно вызов для художника. И они отвечают на этот вызов по-разному. У нас было множество способов экспонирования. Музей может просто отвести художнику отдельный зал, и он делал там свою выставку, отдельную от музейной экспозиции. А бывает, что объекты, видео, фото и так далее развешиваются прямо в экспозиции. Это, пожалуй, самый сложный вариант, поскольку, чтобы музей не «съел» современное искусство, и художник, и музей должны очень хорошо поработать. Но здесь может быть как диалог между художником и музейной экспозицией, так и контраст. А есть третий вариант — когда искусство мимикрирует под музейную экспозицию и растворяется в ней, как с проектом этого года, когда художники московского дуэта «МишМаш» просто встроили себя в экспозицию Музея Куинджи настолько, что мы даже сделали игру-квест для детей: «Найди, где здесь современное искусство». А в 2012 году в том же Музее Куинджи Ростан Тавасиев установил очень контрастный с экспозицией объект — этакую березку, которую он посадил «позировать» художнику, и здесь искать ничего было не надо, он прекрасно выделялся.
А.М.: Что дает музеям участие в фестивале? Какие новые знания, технологии?
Е.К.: Мы делаем также Биеннале музейного дизайна. Она организована по тому же принципу, но с музеями сотрудничают не современные художники, а дизайнеры, и там мы ставим задачу учить музеи делать современные экспозиции. Что касается современного искусства — это скорее попытка установить диалог и узнать что-то новое о музее при посредничестве современного искусства и об искусстве через посредничество музея. Мы ожидаем, что и музей будет учить художника, показывать ему что-то новое, помогать ему делать проект. Некоторые музеи после нашего фестиваля продолжают работать с современными художниками — например, Музей политической истории, несколько раз поучаствовав в нашем фестивале разными площадками, стал и без нас приглашать художников, которые сделали проекты, близкие его темам. Когда музей делал выставку о смертной казни «Смертная казнь: ЗА и ПРОТИВ», он пригласил современных художников тоже подумать над этой темой, и мы ему помогали, хотя с фестивалем это уже никак не было связано. И получилась очень успешная экспозиция, ее несколько раз продлевали. Петербургский художник Владимир Григ делал инсталляцию в Музее почвоведения во время нашего фестиваля, а после этого он был приглашен туда поработать над масштабным проектом для детей «Подземное царство».
Это не единственный случай, когда по итогам сотрудничества с нами музеи понимают, что современный художник — это хороший соавтор. Классический пример — Музей судебной медицины в Медицинской академии имени Мечникова, в котором сделали гигантскую инсталляцию некрореалисты Владимир Кустов и Евгений Юфит, и эта инсталляция там осталась на долгие годы. А Владимир Кустов остался работать в музее и до сих пор является его сотрудником, основал там Центр танатологии и проводит регулярные конференции.
Музеи осознают, что художники нужны им для обсуждения каких-то сложных вопросов. Никто не ждет, что после нас музеи серьезно переделают свои экспозиции, но они понимают благодаря нам, что у них есть соавторы, что можно показывать их темы и под другим углом зрения, заражаются этим вирусом и продолжают уже без нашего участия.
А.М.: Что в работе над фестивалем сложнее всего?
Е.К.: Мы хорошие переговорщики, так что мы скорее модерируем процесс, чем с кем-то боремся. Часто мы попадаем в музеи по-хорошему старомодные, консервативные, основанные сто лет назад и больше, совершенно не приспособленные для включения нового технологичного искусства. Там приходится очень серьезно работать над процессом инсталлирования, чтобы было удобно и музею, и художнику, и пожелания обеих сторон были учтены. Так, в Геологоразведочном музее с очень мощной и старой экспозицией с витринами, которым больше века, удалось встроить видео немки Агнес Мейер-Брандис, что казалось почти невыполнимым. Бывают и содержательные сложности, когда музей говорит, что проект не соответствует ему, но если художник готов к диалогу, то все получается. Если нет… Бывало, что иногда приходилось и менять музей. Но каких-то особенных проблем, выходящих за рамки обычных рабочих трудностей, с которыми мы сталкиваемся в других крупных проектах, я не могу назвать. Музейная среда консервативна по определению, музеи призваны сохранять и охранять, но мы работаем уже 15 лет — значит, умеем решать эти проблемы.
А.М.: Работая над проектом, получает ли художник карт-бланш или его ограничивают рамки задания, диктат музея? Как вообще проводятся границы между волей художника и пожеланиями музея?
Е.К.: Мы изначально заручаемся согласием музея на участие. Надо понимать, что мы до подведения итогов конкурса сами не знаем, какие будут проекты! Уже потом мы снова идем в музей и говорим, что для них подан такой-то проект. Бывает, что в какой-то музей никто из художников не подает вообще никаких заявок, а бывает, что на один музей несколько желающих. Но мы решаем эти ситуации, и один из главных критериев, которые учитывают эксперты, — насколько это осуществимо в конкретном пространстве. Дальше начинается работа непосредственно в музее.
А.М.: Кто ваша основная публика?
Е.К.: Как ни удивительно, у нас довольно нетрадиционная аудитория. На фестиваль приходит очень много пожилых людей, родителей с детьми (в этом году мы сделали отдельную детскую программу) и молодежи. Сейчас мы заказали ВШЭ профессиональный соцопрос, но по нашим ранним прикидкам — 50 на 50: пожилые и очень молодые. И те, и другие смотрят и то, и то! Можно было бы предположить, что бабушки приезжают посмотреть музеи, а молодежь — современное искусство. Но ничего подобного! Интерес у всех и ко всему.
