UP & DOWN. Весна 2013

В своей традиционной рубрике UP & DOWN «Артгид» отмечает людей или институции, проявившие себя «за отчетный период» с положительной и с отрицательной стороны. Влад Монро vs Тимур Новиков, гендер в искусстве vs гендер в искусстве, «Электрозавод» vs «Культурный альянс» — итоги весны подводит художник Егор Кошелев.

Up

Down

Ирина Антонова Директор ГМИИ им. А.С. Пушкина Ирина Антонова. Фото: Екатерина Алленова/Артгид Могущественный седовласый мегатролль за минувшие десятилетия, кажется, сросшийся в единый организм с Государственным музеем изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, — Ирина Александровна Антонова стала, пожалуй, одним из главных ньюсмейкеров в отечественной культуре последнего времени. Тот факт, что человеку столь внушительного возраста удалось взорвать информационную бомбу подобной силы, не может не быть оценен по достоинству. Озвученная Антоновой на прямой линии с Владимиром Путиным инициатива о передаче в Москву («возврате», как считает сама Ирина Александровна) части расформированной коллекции ГМНЗИ, хранящейся ныне в Эрмитаже (в коллекцию входят полотна Моне, Сезанна, Ван Гога, Пикассо, Матисса и других крупных авторов последней трети XIX — первой половины XX века) вызвала шквал негодования как со стороны питерского, так и со стороны московского культурного сообщества (подробнее в репортаже «Артгида» «Воссоздание ГМНЗИ. Осторожно, опасность!»). Давно уже не видели мы столь яростного отстаивания культурного достояния, давно не встречались с таким резким повышением градуса полемики. Клич «Импрессионистов отбирают!» оглушительно несется с берегов Невы. Отдельные московские деятели культуры высказываются в пользу инициативы Антоновой — кто-то, ограничиваясь очередным статусом в facebook, кто-то, как Юрий Норштейн, публично. Строго говоря, повод для конфликта не так важен, важен сам конфликт, освежающий общественную дискуссию по поводу культуры и ставящий большую часть российского общества перед фактом существования самой этой культуры. Можно сожалеть, что поводом для музейного холивара стали произведения художников, воплощающих квинтэссенцию буржуазного духа в искусстве, можно с уверенностью сказать, что реализация предложения Антоновой в большей мере затронула бы интересы туристов, чем московского зрителя (не слишком сведущего в тонкостях модернистской живописной формы) и представителей нашего художественного сообщества (для которого «модернизм» и «форма» давно уже стали ругательными словами), наконец, можно указать на стоящий напротив здания ГМИИ чудовищный ремейк храма Христа Спасителя как на один из примеров «собирания камней» и «возврата к истокам», в нашей ситуации неизменно оборачивающихся атакой зомби-мутантов, но нельзя игнорировать мощь культурного жеста неукротимой предводительницы ГМИИ. Остается надеяться, что наши ведущие премии сумеют по достоинству оценить усилия Ирины Александровны и воздадут ей должное за лучшую культурную провокацию 2013 года.	Дмитрий Гутов Дмитрий Гутов. Фото: Екатерина Алленова/Артгид Впервые столкнувшись с фигурой Дмитрия Гутова, сложно не проникнуться симпатией к этому человеку, одержимому любовью к классическому искусству и наследию советского философа-марксиста Михаила Лифшица. Нельзя не признать: многие из нас не любят модернизм именно благодаря деятельности Гутова по пропаганде наследия Лифшица. Даже если бы Гутов более ничего не сделал в искусстве, искренняя благодарность ему за это навсегда осталась бы в памяти нашего поколения. Но он создал столько всего, что хватило на целую выставку «Удивляться нечему» в здании ММСИ в Ермолаевском переулке. Художник представлен исчерпывающе полно — сильными и слабыми своими сторонами. И для понимания личности Гутова такая выставка как нельзя кстати. Гутова в последнее время много ругают, упрекают в компромиссах с властью, частенько бросают глумливое «коктейльный марксист», забывая, что речь идет все же не о поведении представителя пантеона революционных священномучеников, а о художнике — о художнике! Добродетельные пуристы от искусства, будьте безжалостно строги, требуйте бескорыстия и принципиальности от художника, но вспоминайте иногда наблюдение Сенеки, что всех художников, которых он встречал в жизни, объединяли лишь три вещи — любовь к деньгам, любовь к своему искусству и любовь к самому себе. Может быть, это позволит вам немного терпимее относиться к собратьям по цеху. Сосредоточимся на искусстве Гутова. Одной из замечательных особенностей оптики этого автора для меня является его восприятие классики глазами дилетанта. Дилетант далек от зашоренности академического знатока — он беспечно и легко осваивает наследие прошлого, придумывая для этого все новые приемы, способные на первый взгляд показаться дурацкими, но подкупающие свежестью решения, неожиданностью ракурса зрения. Гутов неоднократно примеряет на себя эту роль пытливого дилетанта, прерываясь периодически на диалектическое осмысление произошедшего. Сбои начинаются там, где раз найденный прием тиражируется (оставим анализ причин следопытам-недоброжелателям, важен сейчас сам факт искусства) и порождает массу произведений, каждое из которых сигналит что-то вроде «Типичный Гутов десятых годов». «Параллакс»? Нет, один раз не «параллакс», недостаточно параллакс! Появляются исключительно удачные «Рисунки Рембрандта», где прием параллакса идеально совпал с пластической структурой изображения, и совершенно ложные по мысли и дидактически нагруженные интерпретации икон, древнегреческой вазописи, графики Пикассо. Закономерно, что хотя выставка в целом оставляет сильное впечатление, нельзя отделаться от некоторой досады.
Владислав Мамышев-Монро Владислав Мамышев-Монро. 2012. Убуд, Индонезия. Источник: facebook Владислава Мамышева Смерть художника Владислава Мамышева-Монро 16 марта 2013 года ошарашила российское художественное сообщество. За первым шоком и отказом поверить в случившееся последовали искренние и лживые, полные сочувствия и насквозь глумливые некрологи, затем публикации переписки художника с различными корреспондентами, содержавшей многочисленные скандальные разоблачения. Наконец, с особой остротой возник вопрос о значимости творчества Монро. Хочется верить, что плач по художнику не был исключительно лишь плачем сообщества по самому себе и своей беззаботной молодости, даром сохранения которой, кроме Влада, в его поколении, кажется, никто не владел. Хамелеон, фрик, трикстер, совмещавший откровенный китч с неожиданной человечностью в раскрытии характеров своих персонажей, агент культурного влияния Новой Академии, борец с международной мафией педофилов — Монро и после смерти оказывается слишком карнавален, неудобен и противоречив для нашего искусства. И вместе с тем, как это ни жутко признавать, именно смерть предельно актуализовала творчество художника сегодня, и его осмысление, анализ, интерпретация представляют собой те задачи, решение которых в текущей ситуации являются как профессиональным, так и этическим долгом.	Тимур Новиков Тимур Новиков. 1998. Музей Новой Академии Изящных Искусств, Санкт-Петербург. Фото: Наталья Жерновская Карьера художника, как это нередко можно наблюдать, продолжается после смерти — и подчас развивается гораздо более стремительно, чем при его жизни. Один из важнейших представителей российского искусства 1990-х – начала 2000-х удостоился масштабной ретроспективы в Государственном музее современного искусства РАХ, увы, превратившей его в рядового музейного обитателя. Эта тщательно, любовно составленная экспозиция, снабженная богатым документальным материалом, будто уравняла все периоды в творчестве Тимура Новикова, лишив его полемической дерзости. Той дерзости, которая, в конечном счете, породила игровое упоение ультраконсерватизмом, постепенно утратившим характер утонченного интеллектуального развлечения и ставшим нашей реальностью. Новиков волей-неволей оказался одним из самых пророчески одаренных художников в российской истории. Пройдя путь от безбашенного молодого разгула к роли воинствующего традиционалиста, он собственной творческой жизнью будто предначертал дальнейшее развитие страны. Не должно было быть, казалось бы, сомнений, как именно показывать Новикова сегодня. Но проведенная выставка с ее всеохватным универсализмом дала карьере художника совершенно иное направление, мало совпадающее с действующим историческим вектором.
Гендер в искусстве Виктория Ломаско. Радужная колонна. 6 мая 2012. Courtesy автор О возрастании роли гендерной проблематики в российском искусстве последнее время не сказал только ленивый. Не хочется упоминать об этом лишний раз, но объективности ради придется. Мы все в последнее время являемся свидетелями затянувшейся фазы анальной фиксации у властей предержащих. Именно благодаря этому обстоятельству, стимулирующему появление безумных гомофобных инициатив, общество сталкивается с проблемой телесности, переживает новую фазу осмысления пола. Когда возникают ситуации, подобные недавнему волгоградскому кошмару (9 мая 2013 года в Волгограде был жестоко убит 23-летний Владислав Торновой. Убийцы юноши объяснили свой поступок тем, что юноша признался им, что является гомосексуалистом. — «Артгид»), становится ясно, насколько оказываются «чуткими» некоторые члены общества к посылам власти. Столь же ясно, что в сегодняшних российских условиях оформляется прочная связь гендерного вопроса и социальной критики, на осмыслении которой может быть выстроено авторское высказывание художника. Успешных работ на этой территории пока немного. Можно, к примеру, выделить отдельные произведения группы «Что делать» и уличного художника Микаэлы. Однако же возможности в ее разработке оказываются все более многообещающими в свете инициируемых сверху метаморфоз общественного сознания.	Гендер в искусстве Мария Бри-Бейн. Да здравствует равноправная женщина СССР. Плакат При всем сказанном в колонке напротив, нужно честно признаться, что гендерная проблематика в небольшом нашем художественном сообществе всерьез волнует очень незначительную часть людей. И надо отдать этим людям должное, они пытаются вынести означенный комплекс вопросов на повестку дня, парадоксальным образом обретая в текущий момент мощного союзника в лице партии чадолюбивых гомофобов. Но удастся ли им преодолеть годами длящееся творческое равнодушие наших художников к половому началу в искусстве — вызывает серьезные сомнения…
Реализм Аркадий Пластов. Едут на выборы. 1947. Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея Разговор о реализме в нашем художественном сообществе не то что возобновился, но даже и не прерывался. В последние несколько месяцев он идет, однако, на беспокойно-повышенных тонах. Реализм вновь стал моден, и этого нельзя не признать. Однако как жить в ситуации, когда реализм — это модно, пока никто не знает. Нынешнее беспокойство вызвано потерей прежних ориентиров во взглядах на это направление. Не секрет, что на «левом фланге» российского искусства некоторое время уже хорошим тоном является знаточество в живописи передвижников. В скором времени сегодняшние гурманы-ценители Перова, Мясоедова, Ярошенко смогут без ложной скромности говорить про себя: «Я любил реализм до того, как это стало мейнстримом!» Внешние обстоятельства будто бы располагают — создание Института русского реалистического искусства, учреждение премии Пластова с колоссальным денежным фондом (в январе 2013 года в здании аукционного дома Macdougall’s — что само по себе очень символично — прошла презентация международной премии имени художника Аркадия Пластова. Учредителем премии выступило правительство Ульяновской области. Призовой фонд премии составил около €500 тыс. — «Артгид»), ну и, само собой, незабвенный «просто реализм». Но все это меркнет по сравнению с тем, например, что в культовых фигурах нашего искусства в последнее время вновь оказались Гелий Коржев и Виктор Попков (посмотрите, кстати, его паблик в facebook) — как-то на удивление стремительно все их полюбили; с тем, какую бурную реакцию вызвала проблемная статья о реализме Напреенко — Новоженовой, или, наконец, с предельно жестким материалом Андрея Ерофеева «Реальное — это невыносимое» в последнем номере «Артхроники». Реализм возвращается как откровенно реваншистская стратегия (с подобными формами мы уже сталкивались не раз, и они не представляют большого интереса), но также и как безграничная творческая потенция, о возможных способах реализации которой можно лишь догадываться.	Максим Кантор Максим Кантор. Фото: ИТАР-ТАСС Есть личности, о которых все уже как будто сказано. Лишний раз возвращаться к разговору о них глупо и бессмысленно. Точки зрения сформированы, копья противостоящих сторон сломаны, склеены и вновь гордо подняты. Кантор стал для одних образцом успешного графомана, именем нарицательным, для других — чуть ли не благородным рыцарем добра и правды, вскрывшим гнилое нутро дракона современного искусства. Заметим, Кантор пока не смог стать здесь своим художником, по факту написав о России множество работ, и, видимо, искренне желая быть воспринятым именно как голос российского гражданского сознания. Это не удивляет — облекать думы о Родине в стилистические приемы немецкой группы «Мост» представляется странным. Тем не менее «плохим» искусством его произведения тоже называть было бы несправедливо. Если бы с подобной живописью на местные сюжеты выступил какой-нибудь автор из Карлсруэ, Дюссельдорфа или Бремена, его бы восприняли как запоздалого неоэкспрессиониста, уместного, однако, в своем культурно-историческом пространстве и не вызывающего особых нареканий. Однако для неоэкспрессиониста, которым формально Кантор является, он ведет себя очень странно, являясь частью одного контекста и заимствуя внешние приемы из другого контекста, — это как если бы Кифер начал писать свои пейзажи в манере позднего Клода Моне, Фишль стал подражать Диего Ривере, а Базелиц увлекся Тамарой де Лемпицкой. Постмодернизм постмодернизмом, но какое-то основание все же должно быть дано. Ограничился бы Кантор пластическими искусствами и озаботился бы всерьез устранением всех тех несуразностей и косностей, которыми полны его картины и гравюры, — как знать, может быть, местное сообщество согласилось бы взглянуть на него серьезнее. Но живописец пожелал стать литератором — и достиг в этом гораздо большего успеха. Его книга «Учебник рисования» стал хитом среди ненавистников актуального искусства. С выпуска «Учебника» Кантор резко усилил свою активность как публицист и блогер. И вот, наконец, вышел его последний роман «Красный свет». Несколько недель назад я обнаружил, что моя лента новостей в Фейсбуке полна Кантором (при этом в друзьях у меня его нет). Друзья писали статусы типа «Срочно включайте ТВ! Кантор у Познера!». Друзья, мягко говоря, мало восторгов питающие по поводу этого человека…. Перепост за перепостом — Кантор пишет о проблеме гомосексуальных браков, Кантор пишет о Сталине, Кантор пишет о смерти Мамышева-Монро, Кантор пишет о социализме, Кантор пишет Историю искусства («Что-то типа Плутарха» — sic!). Думаю, когда мне вдруг захочется пойти в ресторан корейской кухни и я вобью запрос в поисковик, первый выскочивший отзыв будет обязательно написан Кантором. Очень серьезный, деловитый отзыв с отсылками к Зиновьеву, Ясперсу и Блаженному Августину, тысяч так на пятнадцать знаков. Боюсь, когда художник начинает восприниматься обществом в качестве человека, обо всем непременно имеющего свое суждение, он опустошается и умирает, выпав из своего основного состояния — здорового творческого пофигизма. Но наша ситуация такова, что само искусство традиционно вызывает интерес меньше, чем авторская позиция. А общество давно уже заскучало по говорящим художникам — Илья Глазунов постарел и растратил харизму. Лучше замены, чем Кантор, никак не найти. К тому же: «Эх, молодец этот, как бишь его?», «Ну правильные же вещи говорит, а?!», «Вот есть же среди художников порядочные люди!» И неважно, что послание существенно отличается. Неважно, что картин Кантора из его читателей и слушателей почти никто видел. Главное, роль занята, и шоу продолжается, превращая художника в еще одну говорящую голову.
Михаил Нестеров Михаил Нестеров. Автопортрет. 1915. Холст, масло. Государственный Русский музей Нестеров — один из наиболее проблемных авторов в истории российского искусства. В разное время творчество этого крупного живописца получало полярные оценки. И, пожалуй, не было времени, когда бы Нестеров был принят полностью — как сильная цельная творческая личность. Для критики Серебряного века — прежде всего для Александра Бенуа — Нестеров представал талантливым пейзажистом, который в поисках славы берется за чуждый его дарованию жанр религиозной живописи, в котором его постигают лишь неудачи. Для советского искусствознания дореволюционное искусство Нестерова оценивалось как незначительный, малоинтересный, отмеченный декадентскими влияниями этап, предваряющий его подлинные достижения в портрете, — и действительно, нестеровские изображения Ивана Шадра, Веры Мухиной, Алексея Щусева — одни из лучших в отечественной портретной традиции. Прискорбный поворот произошел в восприятии творчества Нестерова с появлением на местной художественной сцене Ильи Сергеевича Глазунова. Поразительным образом в глазах некоторой части культурного сообщества выстроилась последовательность, связывающая Глазунова с Кориным, Нестеровым и Васнецовым. Действие одиозного облика Глазунова оказалось столь сильным, что к нему как плохое, идеологически ущербное искусство подверстали ни контекстуально, ни пластически не связанных с ним авторов. Инстинктивная неприязнь к Нестерову понятна — художник не скрывал своего консерватизма как в искусстве, так и в политике, он не принимал крайних авангардных направлений, искренне ненавидел футуризм, убежденно искал возможностей развития современного христианского искусства. Что говорить, дурной фон для восприятия собственно произведений. Однако, посмотрев шире, можно найти Нестерову многочисленных собеседников в рамках европейского искусства — Пьера Пюви де Шаванна, Аксели Галлен-Каллелу, Хуго Симберга, Фердинанда Ходлера. Нестеров весьма логично встраивается в сложную картину художественной жизни рубежа веков, совмещая в своей живописи символизм, национальную романтику и живописный реализм. С прогрессистской точки зрения, надо признать, такая стратегия оказалась тупиковой. С позиции сегодняшнего человека (тем более живущего в России) имеет ли еще какой-то смысл прогрессистская точка зрения? Масштабная выставка Нестерова в Государственной Третьяковской галерее — это очень нужная экспозиция для восстановления целостного образа мастера, которая проходит в как нельзя более неподходящий для адекватного восприятия этого автора момент — от факта усиления консервативной реакции и роста идеологического давления церкви на общество сложно так просто абстрагироваться, смотря на изображения нестеровских святых и фантасмагорические полотна на тему народной религиозности типа «Душа народа». Поверхностно воспринятое наследие живописца с легкостью может быть призвано сегодняшним режимом в интересах собственной пропаганды. Постараемся же мы избежать поверхностности и прилипчивых ярлыков — текущая выставка дает, наконец, образу Нестерова ту сложность и многомерность, которой он долгое время был лишен.	Культурный альянс. Проект Марата Гельмана Проект «Культурный альянс», на мой взгляд, потенциально мог стать лучшей идеей Марата Гельмана, дав, наконец, искусству из российской глубинки возможность быть увиденным широкой публикой и оздоровив нашу творческую жизнь. Однако губит последние выставки проекта именно выраженная установка на «провинциализм». Особенно это касается выставки «Соединенные Штаты Сибири» и экспозиции, посвященной деятельности группы PARAZIT. Самое печальное, что страдает образ самих художников, часто достойных и интересных, но показанных слишком лобовыми и поверхностными работами или слишком в большой концентрации, за счет чего зритель считывает материал как «сибирский треш» или «питерский треш».
Электрозавод Минимальное отдаление. Фрагмент экспозиции на арт-площадке «Периметр» в помещении московского Электрозавода. 2012. Фото: facebook арт-площадки «Периметр» Еще недавно фотоотчеты о жизни московских хипстеров в здании Электрозавода мелькали на страницах сайтов типа lookatme. В последнее время небольшая группа художников решительно взяла курс на превращение этого пространства в одно из перспективных мест московской культурной жизни, создав творческую площадку «Периметр». Среди ее основателей — авторы, не раз светившиеся в групповых и персональных проектах, — Владимир Потапов, Павел Гришин, Леонид Ларионов, а также целый ряд новых имен, которым только еще предстоит себя проявить. Пока наибольшим успехом «Периметра» стала выставка «Минимальное отдаление», поразившая зрителей наглостью экспозиционного решения — экспонаты были заключены в закрытый куб, а осмотр их мог быть осуществлен лишь посредством заранее оформленного аккаунта в Фейсбуке, где были выложены фотографии работ. Событие вызвало настоящий аншлаг и породило весьма уместный термин «новые клевые» применительно к участникам.	Художественный активизм Петр Павленский. Туша. Акция 3 мая 2013 года. Фото: Reuters Художественный активизм, о котором все так много говорили в прошлом году как о наиболее перспективном направлении развития российского искусства, в первой половине года текущего ожиданий пока явно не оправдывает. Ужесточение политического климата не поднимает градуса художественной борьбы. В качестве удачного артистического высказывания последнего времени можно упомянуть лишь акцию петербуржского художника Петра Павленского, состоявшуюся 3 мая около здания Законодательного собрания (раздевшись догола и обмотав себя колючей проволокой, автор выразил протест против недавних законов об НКО и запрете пропаганды гомосексуализма).
Евгений Антуфьев Художник Евгений Антуфьев в Московском дельфинарии. Декабрь 2012. Courtesy Евгений Антуфьев Отбросив риск быть сопоставленным с легендарной хулительницей Пастернака, должен сказать следующее. Я не имел возможности побывать на выставке Евгения Антуфьева «Двенадцать, дерево, дельфин, нож, чаша, маска, кристалл, кость и мрамор — слияние. Исследование материалов» в фонде Марамотти в Реджо-Эмилии, но, думаю, здесь вполне достаточно одного названия, чтобы оценить уникальный в своей самозабвенности для сегодняшнего российского художника эстетизм.