Круглый стол: выставка «ДК СССР»
Выставочные высказывания на тему советского неизменно привлекают внимание «Артгида», потому что репрезентируют не только историю культуры и искусства страны, которой больше нет, но и текущее состояние государственной идеологии. Поэтому мы не могли пройти мимо выставки «ДК СССР» в московском Манеже. Огромный проект объединил крупнейшие музеи Москвы и Санкт-Петербурга. Он состоит из 13 разделов, посвященных архитектуре, живописи, скульптуре, графике, кино, театру, музыке и фотографии. Каждый из них — выставка в выставке с собственным куратором, среди которых Зельфира Трегулова, Ирина Горлова и Александра Селиванова, композитор Алексей Ретинский и другие. В итоге получилась огромная экспозиция, где нашлось место и мозаикам Надежды Ходасевич-Леже, и поискам в области беспредметного искусства по обе стороны войны, и экспериментам ВХУТЕМАСа, и суровому стилю, и эскизам проектов Мавзолея, и фотографиям Евгения Халдея, и терменвоксу, и постановке «Юнона и Авось», и мегаломанскому уху — реконструкции фрагмента скульптуры Ленина, которая должна была венчать так и не построенный Дворец Советов. Выставка стала зрительским хитом, но вызвала неоднозначную реакцию критики. «Артгид» пригласил представителей академического и галерейного сообществ порассуждать об этом проекте и его значении.
 Мария Кравцоваглавный редактор «Артгида» |  Ильдар Галеевгалерист |
 Надя Плунгянисторик искусства, куратор, приглашенный преподаватель факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ |  Юрий Аввакумовархитектор, куратор |
Мария Кравцова: Мы собрались, чтобы обсудить выставку «ДК СССР» в контексте ревизии истории советского искусства, в которой каждый из вас принимает действенное участие. Мои личные претензии к этому проекту сводятся к двум тезисам. Прежде всего, его содержание расходится с концептуальной рамкой, заданной названием и текстами к выставке. Как выражаются в пресс-релизе организаторы, дома культуры были «лабораториями советской культуры, где каждый человек имеет возможность взаимодействовать с искусством, заниматься самообразованием и самовоспитанием», а в основе проекта лежала «идея активного участия каждого человека в культурной жизни страны». Надо сказать, что я с удовольствием сходила бы на выставку о домах культуры и формах производства культуры, которые были с ними связаны. Например, я хотела бы понять, можно ли не только рассказать про ИЗОРАМ (изобразительные мастерские рабочей молодежи. — Артгид) в исследовательской аудитории, но и каким-то образом показать это утраченное в своей объектной составляющей явление в контексте выставочной репрезентации. Однако выставка «ДК СССР» оказалась совсем не об этом, да и самих ДК в ней почти нет. Вторая моя претензия состоит в том, что, вопреки заявлению в названии, проект совершенно не репрезентирует культурное производство во всем СССР. СССР был огромной страной, 15 республик, и каждая имела свою культурную и художественную специфику, которая в советское время была представлена как на Всесоюзных выставках, так и в павильоне СССР на Венецианской биеннале. Но в Манеже мы ничего этого не видим, и даже сам список музеев-партнеров проекта сводится исключительно к столичным институциям, хотя я точно знаю, что в некоторых региональных музеях есть что показать в рамках заявленной темы.
Юрий Аввакумов: Я шел сюда сказать все то же самое. Выставка начинается с аннотации, рассказывающей нам, как народные дома переродились в первые советские клубы, а потом неожиданным образом возник синтез… Правда, народных домов в экспозиции нет, зато есть проекты первых советских клубов, знакомые авторы, хорошие фотографии, выставка кажется радостной, а дальше вдруг — ба-бах! — дворцы советов и мавзолеи. Какое отношение Мавзолей имеет к ДК? И чем дальше зритель продвигается по выставке, тем больше удаляется от клубной культуры и темы ДК. Остается лишь вопрос: «А что бы я сам сделал в качестве проектировщика, если бы мне дали задание создать выставку с такой концепцией?»
Однажды я работал в советском доме культуры. Это был ДК МЭЛЗ (ДК Московского электролампового завода. — Артгид) на «Электрозаводской», бывший Введенский народный дом, перестроенный в конце 40-х из модерна в сталинский ампир с колоннами. Мы делали многим известный арт-рок-парад «Асса». Руководил процессом режиссер Сергей Соловьев. Вместе с безумной по составу выставкой «ударников современного искусства» в фойе зрители получали показ альтернативной моды, концерт рок-музыки с группами «Кино», «Звуки Му», «Наутилус» и, наконец, сам фильм. К сталинским колоннам мы прибавили несколько десятков своих, бутафорских с кукольными капителями. Все творцы — художники, модельеры, музыканты — каждый день в этом клубе тусовались. Очередь стояла от метро. Это была квинтэссенция дома культуры — в обычное время он функционировал не так весело. А здесь, в Манеже, не клуб, а какой-то зоопарк: тут жирафы, там обезьяны, а вот пресмыкающиеся, то есть тут архитектура, там музыка, и не возникает ничего, что объединяет эти виды искусств, никакой синергии.
Но если в названии проекта «ДК СССР» поменять всего лишь одну букву и чуть-чуть переписать выставочные тексты, то все встанет на свои места. «ДК» поменять на «ДС», «Дом культуры» — на «Дворец Советов». Ведь именно Дворец Советов был мечтой «всего прогрессивного человечества», и именно в нем должны были реализоваться все чаяния культурной и художественной интеллигенции. И потом — классная же выставка! Яркая, хорошая! Похожа на новогодний подарочный набор, если кто помнит, что это такое.
Мария Кравцова: Иными словами, этот проект не адресован профессиональной аудитории?
Юрий Авакумов: Да, он адресован публике, которая гуляет рядом с ТЦ «Манеж».
Ильдар Галеев: У меня начинает складываться впечатление, что мы собрались, чтобы оправдать кураторов и организаторов этого проекта. Мы ищем какие-то смысловые подходы к заявленному названию. А на самом деле ключевое слово тут «заказ». Это выставка к дате. Вернее, к двум — к столетию СССР и 60-летию посещения Хрущевым выставки «30 лет МОСХ» в Манеже в 1962 году. Нужно также отдавать себе отчет, что эта выставка лишь во вторую очередь про культуру и искусство. А в первую — про репрезентацию советского в контексте современной общественно-политической ситуации, когда необходимо произвести переоценку прошлого: вспомнить о том, что было, что у нас получилось и не получилось, погрустить о прожитом. Она внушает людям идею о том, что надо восстановить все, что было при СССР. И, подозреваю, заказчиком этого проекта выступила непосредственно Администрация президента, спустившая в РОСИЗО задание — сделать выставку к важной дате, поднять боевой дух людей. Дальше в дело вступают шустрые ребята, которые придумывают название — «ДК», «дом культуры», символы счастливого, беспроблемного советского времени.
Юра предложил поменять всего одну букву в названии и превратить «ДК» в «ДС», то есть «Дворец Советов». А я бы предложил другую аббревиатуру «ЗК» — «Зона культуры». «ЗК» — поскольку все, что нам предлагается рассмотреть в этом временном континууме, в развитии, заранее искажено. Правда искажена. Эта выставка создает впечатление беспроблемности существования культуры в советское время. Я специально взял экскурсию — хотел послушать, о чем рассказывают экскурсоводы. А рассказывают они о том, что правительство приняло решение строить в нашей стране ДК для того, чтобы сделать пролетариат интеллигентнее. Такая вот задача перековки, переплавки советского человека. Люди, которые с культурой были на «вы», должны были стать с ней на «ты». Я услышал просто страшные вещи. Экскурсоводы начисто опровергают все то, что декларируется пресс-релизами, выставочными текстами, самим названием этой выставки.
Мария Кравцова: Например?
Ильдар Галеев: В разделе фотографии на примере Евгения Халдея нам рассказывают о том, какая у нас замечательная история: «Посмотрите на эти портреты, на эти лица». «Вот Жуков в кругу семьи, — говорит экскурсовод. — Он в гражданской одежде, обнимает жену, солнце, свет…» Но советская фотография — не только Халдей. Это и Александр Гринберг, который занимался эротическим фото и которого, обвинив в порнографии, отправили в ГУЛАГ. Это и масса других фотографов, натерпевшихся от власти, отсидевших…
Надежда Плунгян: Но Евгений Халдей тоже натерпелся. В 1948 году его отовсюду сняли, в экспликациях это написано довольно четко…
Юрий Аввакумов: На выставке упоминается много художников и музыкантов, которые при своей жизни не вписывались в систему государственного производства культуры, их искусство появилось и выжило вопреки. Но выставка представляет их творчество так, будто оно было выращено в этой системе.
Ильдар Галеев: Я, как человек, не любящий читать тексты на стенках, прихожу и слушаю экскурсовода, который вроде бы должен доносить до нас мысль кураторов. А уже потом, прослушав всю эту дребедень, где у них Меркулов вместо Меркурова или «никому не известный архитектор Ле Корбюзье» участвует в конкурсе проектов Дворца Советов, начинаю читать тексты и не нахожу в них многих важных вещей. И только в музыкальном разделе, который курировал композитор Алексей Ретинский, все о советской эпохе рассказано честно и полно. И я не понимаю, почему Ретинский рассказывает о «сумбуре вместо музыки», а кураторы архитектурного раздела обходят стороной «штукарство в архитектуре» и в разделе детской книжной иллюстрации нет и следа идеологической кампании против так называемых «художников-пачкунов». В театральном разделе вообще ужас: нет трагедии Мейерхольда и Зинаиды Райх, нет МАЛЕГОТа (Ленинградский Малый государственный оперный театр, сегодня Михайловский театр. — Артгид), нет ни провинциальных советских театров, ни театров, шедших вразрез с официальной линией. Зато есть постановка «Юнона и Авось», и пышущие здоровьем позднесоветские актеры изображают на сцене счастье. Тема не раскрыта, на выставке нет той идеологической, классовой борьбы, в результате которой стал возможен «Съезд победителей» и уничтожение всего советского оппозиционного слоя, включая деятелей культуры. Об этих важных процессах, сформировавших облик советской культуры, посетитель «ДК СССР» не узнаёт нигде, кроме музыкального раздела.
Надя Плунгян: Театральный раздел, скорее, репрезентировал поздний период СССР, но все же там был и Мейерхольд…
Ильдар Галеев: Чуть-чуть в самом начале.
Юрий Аввакумов: «ДК СССР» принципиально построена по принципу выставки достижений народного хозяйства. А на ВДНХ не может быть всех этих историй и трагедий, потому что они не репрезентативны.
Ильдар Галеев: Тогда речь идет уже не об искусстве, а об общественно-политической истории. Это, видимо, она репрезентирована огромным ухом Ленина скульптора Меркурова. Представьте себе: стоял бы такой Ленин на вершине Дворца Советов, все бы слышал, все видел и все знал. Но тогда тем более надо было это обыграть, рассказывать историю советской культуры более объемно. А так на выставке очень много недосказанности.
Надя Плунгян: Для меня важно поговорить вот о чем. В моем кругу самую резкую критику вызывает то, как эта выставка формировалась: не обычным кураторским способом, а путем сотрудничества «верхов» — музеев и музейных руководителей. Куратор Александра Селиванова, например, писала мне, что ни один из участников не видел, что для своих разделов готовят его коллеги. То есть выставка была собрана «вслепую» под некий общественно-политический проект с крайне туманным названием.
Я эту критику понять могу, но надо сказать, что именно результаты такого «слепого метода» мне показались очень емкими и важными: каждый приглашенный музей продемонстрировал свой уровень, свое реальное понимание советского искусства как наследия, как архива, и мы можем эти уровни сравнить. Поэтому для меня эта выставка не в последнюю очередь про то, какой путь прошло за последние двадцать-тридцать лет наше музейное сообщество. На «ДК СССР» я получила ответы на вопросы, которые мысленно задавала музеям многие годы.
И я не вижу, чтобы их работу скрепляла какая-либо рамка спущенной сверху идеологии, хотя именно это — навязывание музеям определенной идеологии — и вызывает сегодня тревогу у многих. Можно вспомнить крупные выставки последних пяти лет, в которых присутствовала гораздо более ощутимая идеологическая составляющая. Первая — «Романтический реализм. Советская живопись 1925–1945 гг.» Зельфиры Трегуловой — красивая и зрелищная, но, видимо, с определенным элементом провокации. Было чувство, что в таком порядке эти работы показывать невозможно, слишком много умолчаний, слишком велик элемент парадности и так далее. Вторая — проект Александры Харитоновой «Соцреализм. Метаморфозы. Советское искусство 1927–1987», где социалистический реализм представили в качестве общего знаменателя всей советской культуры, чего, заметим, нет на выставке «ДК СССР». Помню длинные ряды однотипных полотен, от залов веяло затхлостью первой половины 70-х. Харитонова, может, всего этого и не хотела, просто так вышло, потому что таково свойство самого материала, он слишком тяжелый и одномерный, и даже десяток шедевров в нем моментально «тонет». На «ДК СССР» у меня такого ощущения не было. Соцреализм встроен, но он не доминирует.
Мария Кравцова: Но в экспозиции нас встречает агитационная скульптура Матвея Манизера — моряки топят в море ящик с надписью USA. Весьма в духе нашего времени.
Ильдар Галеев: На выставке вообще много не относящихся к искусству вещей.
Надя Плунгян: Музеи постарались честно выразить себя, и перекоса в официоз или обратно я не увидела. Алла Есипович-Рогинская собрала соцреалистическую скульптуру 30–50-х на вполне музейном уровне; собственно, она шла от собрания Русского музея, который хорошо знает.
Еще один большой плюс этой выставки — тексты. Лишь недавно музеи просто вешали краткую этикетку рядом с работой. Сейчас они стали делать объемные, интересные тексты. Мое поколение боролось за тексты, как и за то, чтобы обозначить контекст разными способами. Экспликации, расширенные этикетки, большое количество разноплановых экспонатов в одной экспозиции — скульптура, живопись, архитектура. Только так можно показать синтез искусств, который кристаллизовался в 30-е годы. Но для того чтобы показать это убедительно, нужен музейный размах, галерея такое сделать не может или почти не может.
Ильдар Галеев: Совсем не может.
Надя Плунгян: Если повесить архитектурные эскизы или представить макеты рядом с живописью и скульптурой… Но да, все равно не в такой степени. На «ДК СССР» все сдвинулось в сторону этого синтеза, и мне кажется, что это хорошо. Еще не могу не отметить, что Русский музей наконец-то начал выдавать вещи! Для меня это революция! Огромный зал книжной графики и небанальная живопись, а не то, что показывали уже 24 раза подряд. Спрашивают, почему нет работ Александра Герасимова. Да слава богу, что его нет. Зачем нужен «Романтический реализм» 2.0, 3.0, 4.0? Давайте уже расширять визуальный ряд. РГАСПИ (Российский государственный архив социально-политической истории. — Артгид) и Музей архитектуры сделали прекрасный зал, посвященный всенародному конкурсу эскизов Мавзолея Ленина. Интересно смотреть. Никогда эти вещи не показывали, классные тексты. Прикрутили даже пояснения авторов проектов: студенты, комвзвода, школьные работники, токари, кого там только нет; еще и орфографию сохранили…
Юрий Аввакумов: Показывали. Я их показывал в 1996 году.
Надя Плунгян: Я 1983 года рождения!
Юра Аввакумов: Эти вещи нашел кинодокументалист Алексей Ханютин, когда делал довольно ироничный фильм про Мавзолей в начале 90-х. Каким-то образом я узнал про эти эскизы, и он выдал их мне в виде слайдов для выставки «Русская утопия. Депозитарий» в Венеции. Распечатки около тридцати проектов экспонировались вживую, также материалы были загружены на сайт «Русской утопии» и с 1996 года доступны в интернете. Но, действительно, сейчас, возможно, первое явление этих работ в реальности.
Надя Плунгян: РГАСПИ постарался, МУАР постарался. К тому же я смотрю на эту выставку глазами двадцатилетних, моих студентов, которым читаю два курса по истории советского искусства. У них огромный информационный голод, так как нет никакого учебника, никакого системного текста, написанного не для читателя 60-х или 90-х, а для нашего времени. Есть некие байки, есть воспоминания художников и музейные каталоги с отдельными статьями. Но я не могу заставить этих людей пройти тот же путь, что и я, — заниматься темой двадцать лет, работая с разрозненными источниками и наследниками. Новое поколение должно иметь историю советского искусства уже в виде какого-то синтеза и обобщения. В том числе поэтому я приветствую выставку: она пробует предложить промежуточные итоги работы по обобщению от лица нескольких музеев. Музеи говорят нам: «Друзья, теперь мы будем стараться делать разнонаправленные, исторически корректные экспозиции, в которых явления показаны с разных сторон. Были репрессии, но были и крупные государственные задачи, которые определенным образом репрезентировались в культуре». В упомянутом фоторазделе с работами Халдея есть бравурные кадры, но есть и портрет Шостаковича, который явно недоволен тем, что его снимают.
Ильдар Галеев: Портрет Шостаковича художника Серебряного?
Надя Плунгян: Нет-нет, я про фотографию Халдея. Хотя в зал «сурового стиля» действительно включили хорошую картину Иосифа Серебряного. Вообще интересно, что Шостакович появляется так настойчиво, в нескольких видах. Сначала фото Халдея. Портрет Серебряного. Потом в музыкальном разделе тетрадь со стенограммой этого жуткого антиформалистического заседания, звучит «Раёк». В разделе скульптуры — мозаичный портрет авторства Нади Леже. То есть Шостакович стал неким символом выставки, хотя организаторы этого явно не планировали. К нему, скорее, все обратились интуитивно, потому что он и есть реальный общий знаменатель советской культуры во всей ее противоречивости. Делал сталинские госзаказы, сохраняя непроницаемое личное пространство. Был крупнейшей фигурой высокого модернизма, в равной степени важной для 30-х и 60-х годов.
Я внимательно следила за реакцией публики. Ей интересно, она готова посмотреть еще двадцать-сорок таких выставок. И не потому, что люди оглуплены идеологией, а потому, что нет информации! Специализированных музейных выставок недостаточно. Публике нужны синтетические высказывания.
И третье, вероятно, самое главное, что мне понравилось на этой выставке, — новое художественное произведение в ее центре. Абсолютно пустой, похожий на концептуалистский арт-объект зал Ретинского. Я не фанат концептуализма, но это оценила. Заходишь, никого нет. Мелькают кадры хроники в тумане, как белые всполохи на поздних картинах Кабакова. Звучит странная музыкальная вещь, явно написанная специально для этого проекта. Вот и прекрасно. Заказывайте композиторам для выставок симфонии! Заказывайте новые картины! Заказывайте балеты!
Мария Кравцова: Я думаю, что эта вещь Ретинского — развитие практик «ГЭС-2», которые начали свою деятельность с большого заказа новых композиторских произведений.
Ильдар Галеев: Инсталляция Ретинского производит сильное впечатление. Я следил за людьми, которые, отсидев тридцать-пятьдесят секунд, вылетали из нее пулей, потому что не понимали, что вообще происходит. И визуально, и аудиально — это какой-то дантовский ад. Он слепил музыку из фрагментов, в которых ты слышишь отсылки ко многим советским произведениям. Это что-то непрочное, расползающееся, сшитое из кусочков, но тем не менее производящее впечатление цельности. Через работу Ретинского начинаешь наконец воспринимать эту выставку как единый организм.
Юрий Аввакумов: Мне начинается казаться, что вы нагружаете эту выставку несвойственными ей смыслами. Еще раз повторю свою основную мысль: она построена по принципу ВДНХ, где каждый музей занимает заранее построенный и отведенный ему павильон, ячейку и заполняет ее всем и сразу. Я бы не искал в этом проекте ничего специального. Ну показала Александра Селиванова свои реконструкции из проекта «ВХУТЕМАС 100. Школа авангарда». Их не жаль давать на выставку, ведь это не подлинники. Мне, например, было жаль архитектурную графику, она висит в ужасных условиях: в Манеже нет никакого музейного климата, все пересвечено. Но никто об этом не задумывается, зато все твердят: «Музейная выставка!» Будь это по-настоящему музейная выставка, то хрен бы вы получили такие вещи, ведь главная задача музея — хранить. А тут никто ничего не хранит, тут, наоборот, изо всех сил тратят.
В этом разговоре меня взволновала еще одна тема — соотношение русского и советского. Когда наша страна превратилась в РФ, у нас возникло отрицание всего советского. Совок, соцреализм, художники, с 1918 года работавшие на идеологический заказ… Были когда-то попытки вычленить из истории нашего искусства «советское», чтобы из условной Третьяковки убрать соцреализм и оставить только настоящее искусство, которое само пробивало себе дорогу, но они давно закончились. А выставки наподобие «ДК СССР» — это попытка приравнять «советское» к «русскому». Тут тебе говорят: все это искусство, все теперь хорошие — и соцреализм, и авангард, а «второй авангард» 60-х годов еще более хороший. И такое выравнивание — примечательное явление.
Надя Плунгян: Насколько я понимаю, эта реплика адресована мне. Но я утверждала как раз обратное: концепции, новые перспективы исследований и переосмысления советского складываются в лабораториях, научно-исследовательских центрах, в независимых пространствах и группах. Внутри музея такие группы тоже могут быть, само собой. Но дальше идет отсев и апробация. Музей адаптирует лишь часть из разработанного учеными. Вот и эта выставка — не демонстрация чего-то нового: она показывает нам то, что музеи взяли из сложного диалога длиной в тридцать лет с галереями и независимыми исследователями.
Да, я человек не музейный, и оцениваю проект Манежа несколько извне. Скажем, как историк российского музейного процесса. Для меня этот проект означает определенную фазу, состояние вопроса, и я не подхожу к нему с критериями «хорошо» или «плохо». Вернусь к одному из уже озвученных мной тезисов — молодые люди, которые сейчас приходят на такие выставки, вообще не жили в СССР. Необходимо некое обобщение, научно-исследовательская дистанция, но не в формате «что такое хорошо и что такое плохо», а в формате многослойной интерпретации прошлого. Это не означает, что нужно прекратить обсуждать репрессии или выбрать между русским и советским. Это означает, что нужен новый мыслительный процесс.
Ильдар Галеев: Я очень хорошо понимаю Надю. Сейчас важно, причем особенно важно молодым, получить доступ ко всем историческим материалам и увидеть их. Но все-таки я считаю, что подобные выставки прежде всего знаменуют переход страны, строя, государства из одного состояния в другое. Исторический референс, который у меня напрашивается к проекту «ДК СССР», — выставка 1932 года «Художники РСФСР за 15 лет». У ее организаторов были схожие с кураторами «ДК» задачи, но более фундаментальный подход и подготовка. Тогда собрали три каталога с очень четко разграниченными разделами, которых было больше. Например, на «ДК СССР» не представлено декоративно-прикладное искусство: палех, стекло, дерево; нет истории гравюры — Фаворский и все то, чем гордится московская школа гравюры. Все сделано наспех под дату. Но такие выставки нахрапом не делаются. Участникам проекта нужно было разрабатывать и реализовывать многоступенчатую концепцию, и тогда репрезентация получилась бы более точной и интересной.
Юрий Аввакумов: Ну так эта многоступенчатая концепция фактически предложена: оставляем отсеки-павильоны и приказываем музеям, чтобы готовили вторую часть «ДК СССР» и, главное, палех не забыли. Публика опять в восторге. Неважно, чем заполнен отсек. Так можно ротировать что угодно и сколько угодно времени.
Ильдар Галеев: Я понимаю, но, обсуждая именно эту выставку, мы говорим о том, что в ней нет почти ни одного законченного высказывания.
Юрий Аввакумов: Музеи давно ушли от энциклопедического показа. MoMA в Нью-Йорке отказался от постоянной экспозиции, рассчитанной на пять-десять лет, перейдя на сменяемые каждые полгода-год. Тейт давно так работает. Но для того чтобы так работать, нужен общий таймлайн: русский авангард заканчивается в декабре 1918 года с принятием Плана монументальной пропаганды, следом открывается авангард прикладного искусства и архитектуры, а с 1932 года никакого авангарда уже не существует. У наших музеев такого таймлайна нет, нет понимания главного и второстепенного, все работают дискретно, и это общий принцип показа.
Надя Плунгян: Ну это же и есть ваш постмодернистский принцип! Вы же главный представитель этой эпохи: дискретность, ретроспективность, деконструкция, которая является производной дискретности. Это все то, в чем мы сейчас живем. А живем мы в общем знаменателе 1989 года, что нам и показывает выставка. Но надо двигаться дальше.
Юрий Аввакумов: Таймлайн никто не отменял. Это стержень, на который можно, как шашлык, нанизывать разнообразные истории, и чем они интереснее, тем интереснее зрителю. А выставки, в обилии появляющиеся у нас сейчас, не имеют никакого отношения к деконструкции. Это сувенирные наборы. С деконструкцией можно работать как с принципом, а с сувенирным набором — нет.
Надя Плунгян: Ильдар вспомнил выставку «Искусство РСФСР за 15 лет», а я параллельно выставку «Революция. Русское искусство 1917–1932» 2017 года в лондонской Королевской академии искусств. На ней кусками, по фотографиям была реконструирована как раз «Искусство РСФСР за 15 лет». В Лондоне в тот год вообще прошло много выставок, посвященных Октябрьской революции, а в Москве почти ни одной. По сути, в Англии сделали то, что должно было быть здесь, и именно туда отвезли лучшие вещи. Выставки получились красивые, но, оглядываясь в прошлое, я могу сказать, что этого мало. Хочется более сложного, художественного разговора о революции. И все же у меня позиция — лучше что-то делать, чем не делать.
Ильдар Галеев: А у меня — лучше не делать, чем делать так.
Надя Плунгян: Прощаясь с прошлым десятилетием, я говорю себе: следующие выставки будут лучше. Перед нами стоит уже новая задача, которую придется рано или поздно решать, — ретроспективные выставки модернистов XX столетия. Надо показывать те же 30-е годы в едином континууме — западноевропейские, восточноевропейские, внеевропейские. Нужно показывать движение художественной, а не политической мысли, ее экстремумы и открытия. И музейные пробы, которые мы сейчас обсуждаем, возможно, и не очень удачны, но являются частью этой задачи. В итоге все подходы соберутся в некое предложение от музеев, а независимые специалисты оснастят его своими решениями. В конце концов исследование советского искусства закончится тем, что оно будет осмыслено как часть мирового художественного процесса в фундаментальном плане, но произойдет это не по западному заказу, и не по неосоветскому идеологическому заказу, а в рамках новой научной или научно-художественной парадигмы.
Юрий Аввакумов: Это в идеальном мире?
Надя Плунгян: Да, в идеальном мире, который нужно немедленно начинать проектировать.
Юрий Аввакумов: Но чтобы оказаться в этом идеальном мире, нужно включать воображение, а оно у нас давным-давно не включается.
Надя Плунгян: Надо включать. И мне кажется, что необычное художественное произведение в центре пространства выставки «ДК СССР» и есть акт включения воображения. Ну, или мне хотелось бы на это надеяться.
