Музей в процессе калибровки
12 ноября 2012 года в здании Бахметьевского автобусного парка (до декабря 2011 года здесь располагался Центр современной культуры «Гараж») для публики открылся Еврейский музей и Центр толерантности, задача которого заключается в создании «креативной и интерактивной платформы для диалога между различными культурами» (из официального пресс-релиза). Инициатором создания музея стала Федерация еврейских общин России, а одним из меценатов — президент РФ Владимир Путин, в 2007 году пожертвовавший на строительство свою месячную зарплату. Концепция и экспозиция музея были разработаны компанией Ralph Appelbaum Associates — фирмой, которая с 1978 года занимается разработкой дизайна музейных выставок, общественных центров и образовательных учреждений — «от музеев природы и физики до музеев истории культуры, социальной истории, корпоративной истории, спорта и изящных искусств». В результате усилий идеологов и организаторов получился самый, вероятно, технически продвинутый и нафаршированный разнообразными девайсами музей России. За несколько дней до открытия в Москве Еврейского музея и Центра толерантности в него удалось попасть шеф-редактору «Артгида» Марии Кравцовой и художнику Хаиму Соколу, которые были настолько удивлены увиденным, что решили поговорить о том, кому и зачем нужны еврейские музеи сегодня, об эффективных менеджерах, аррогантности, колониальном сознании, стереотипах толерантности, проблемах языка и о том, нужно ли делать из музея парк аттракционов.
Вид экспозиции Еврейского музея и Центра толерантности. Courtesy Еврейский музей и Центр толерантности
Мария Кравцова: В Москве открывается Еврейский музей и Центр толерантности. И, на первый взгляд, это неплохо и даже необходимо в контексте того, что сейчас происходит в России, которая, как мне кажется, в последнее время все больше погружается в нетерпимость и ксенофобию. И кто-то должен сейчас заниматься пропедевтикой и разрушением стереотипов. Но посещение музея произвело на меня очень странное впечатление. Мы с тобой задавали сотрудникам слишком много вопросов, и, кажется, очень раздражали их своим присутствием.
Хаим Сокол: Сейчас надо объединяться, а не отделять себя от других. Мне было бы гораздо интереснее, если бы это был не еврейский музей, а, например, межконфессиональный центр или центр солидарности. К тому же в самой идее основания еврейского музея, причем не только в Москве, а вообще в мире, заложен некий парадокс. Еврейский музей начинается там, где заканчивается живая жизнь общины. Первые подобные музеи возникли в Европе и Америке в начале XX века, когда богатые ассимилированные евреи начали в музей передавать предметы религиозного культа. Предмет, которым, по идее, необходимо пользоваться ежедневно, становился музейным экспонатом в витрине, символом того, что закончилась живая традиция. После Холокоста еврейские музеи начали увековечивать бесконечную травму и утрату, не символическую, а уже реальную, физическую смерть. Именно поэтому открытие подобного музея в Москве, под эгидой действующей религиозной общины, является для меня очень странным жестом. Но что меня в увиденном сегодня, мягко говоря, удивило, — это степень аррогантности (от англ. arrogance — высокомерие. — «Артгид»). Назовем это так, чтобы не употреблять более резких терминов. Причем аррогантности многосторонней. С одной стороны, бросилась в глаза аррогантность евреев по отношению к неевреям: на этикетках повсюду встречаются какие-то слова на идише. Их, конечно, переводят, но мало объясняют. Из этого можно сделать вывод, что все это делается для своих: кто знает, тот поймет. Вход в музей, в котором до 2011 года располагался Центр современной культуры «Гараж», был перенесен на противоположный торец здания. И это, на мой взгляд, обосновано прежде всего тем, что с той стороны находятся места массового скопления еврейского населения Москвы — медицинский и социальный центр. То есть музей вполне вписывается в общинную биополитику. Поэтому, что бы ни заявляли организаторы музея, он прежде всего рассчитан на евреев. Также в атмосфере музея чувствуется аррогантность одной еврейской группы по отношению к другой. Меня неприятно поразило то, что в основном экспозиция посвящена не еврейской цивилизации в целом, что следует из названия музея, а почти исключительно культуре ашкеназских и российских, а затем советских евреев (то есть европейских, белых). Причем даже в случае с российскими и советскими евреями этот музей посвящен далеко не всем.
М.К.: В каком смысле не всем? Кого-то забыли?
Х.С.: Если мы рассматриваем такое понятие, как евреи Российской империи, то должны отдавать себе отчет, что в состав империи входили не только Польша, где в черте оседлости проживала большая часть еврейского населения, но и, например, Кавказ и Средняя Азия, где также существовали, продолжали существовать в советские времена и существуют до сих пор еврейские общины. Жизнь бухарских, горских или грузинских евреев практически не представлена в рамках этой экспозиции. И это еще раз подтверждает мою догадку о том, что аудитория, на которую рассчитан музей, — это прежде всего российская еврейская община. Также мне бросилось в глаза то, каким представлен образ потенциального зрителя. Это такой интеллигент с высшим образованием, который вырос в еврейской среде. Он, конечно, ассимилирован, при этом если сам уже не говорит на идиш, то хотя бы знает от дедушек и бабушек всякие словечки и так далее. И это невероятный стереотип, который уже лет тридцать как не имеет никакого отношения к реальности! И в этом стереотипе также проявляется высокомерие одних евреев по отношению к другим. В общем, в этом музее вообще аррогантность проявляется на трех уровнях: первый — аррогантность евреев к неевреям, второй — евреев к другим евреям и третий — американцев по отношению к русским, точнее, американских евреев (читай: спонсоров) к российским евреям. Это очень американский музей, который одновременно удивительным образом мне напомнил Музей Ленина в Красноярске. Такая смесь совка и глобализма.
М.К.: А мне совершенно неудивительным образом этот музей напомнил целый ряд столичных музеев вроде Музея современной истории России, Музея истории города Москвы или Музея-панорамы «Бородинская битва». Типологически все это исторические или историко-культурные музеи, но объединяет их еще и то, что принято называть «совковостью». Когда в последний раз ты был в Музее современной истории России? Я — на прошлой неделе. Причем войти в этот музей оказалось нелегко: на моем пути возникла охранница, которая начала выяснять, кто я, откуда, зачем я вообще приперлась. Она всем своим видом демонстрировала, что посетителей с улицы в этом музее не ждут, к ним с подозрением относятся. В принципе я понимаю, почему так произошло: во все вышеперечисленные музеи по своей воле люди почти не ходят, их аудитория — экскурсионные группы школьников. И вот в Москве появился музей, который на первый взгляд символизирует новую эру в музеестроительстве. Он нафарширован всевозможными девайсами, интерактивен, в нем есть голографические инсталляции и 3D-проекции, но при этом по своей атмосфере это такой же совок, как и Музей современной истории России.
Х.С.: Ты, собственно, начала с того, что основная функция подобных музеев — это пропедевтика, просвещение, но вообще в 2012 году довольно странно открывать музей, посвященный истории одного народа.
М.К.: Ну это не странно, это сегодня просто неприлично звучит. Этнографический музей — это нечто из темного колониального прошлого. Естественно, коллекции таких музеев никуда не деваются, но все очень стараются как-то замаскировать их изначальное происхождение, значение, переназвать сам музей и так далее.
Х.С.: Здесь ключевое слово — «колониализм». Еврейский музей в Москве демонстрирует нам странный, с одной стороны, самоколонизирующий, а с другой — абсолютно националистический подход.
М.К.: Сегодня я впервые в жизни услышала выражение, которого не могла себе представить в контексте разговора про музей: «Музей в процессе калибровки». Этот музей еще настраивают, как телевизор или компьютер. Словом «калибровка» нам послали сигнал о том, что мы не столько в музее, сколько в парке аттракционов: голограммы, тачскрины, интерактивные штуки. В принципе, в этом нет ничего страшного и неожиданного, концепция музея-аттракциона — не новое явление. Во всем мире есть тенденция облегчать работу зрителя, развлекать его, однако музей-аттракцион в чистом виде я вижу впервые. Для меня музей — это прежде всего исследовательская институция. Но сотрудники Еврейского музея не смогли нам ответить на вопрос, какие планируются выставки, кто будет научным директором музея, то есть кто будет отвечать за интеллектуальную работу. Также в анонсе Еврейского музея говорилось о том, что в его рамках начнет работу Центр русского авангарда. Но сегодня на конкретный вопрос, что именно собираются изучать и кто станет во главе этого центра, сотрудники и пиарщики музея внятно ответить так и не смогли. С трудом, но все же удалось выяснить, что речь идет не об исследовательском, научном центре, а о небольшой библиотеке, совмещенной с опять-таки небольшой экспозицией, посвященной деятельности построившего гараж архитектора Константина Мельникова.
Х.С.: Забавно — «центр русского авангарда» в еврейском музее. «ЗD», «калибровка» — все эти слова меня тоже покоробили, потому что аррогантность была заключена и в них тоже. «Посмотрите, какие мы крутые!» Понятно, что это сообщение адресовано не только определенной этнической, но и социальной группе — воображаемому среднему классу. Кстати, вход в музей будет стоить 400 рублей. Очень дорого. Этот музей — всецело продукт такого модного в России явления, как «эффективный менеджмент». Александр Борода (председатель правления Федерации еврейских общин. — «Артгид»), несмотря на то, что в шляпе и такой весь из себя представительный еврей, — на самом деле и есть этот самый эффективный менеджер. Именно поэтому музей, как мне показалось, создавался как бизнес-проект: «Что у нас должно быть? Экспозиция, кафе, сувенирная лавка». Кто-то, возможно, вовремя подсказал, что музей встраивается внутрь авангардного памятника архитектуры, поэтому надо в его рамках сделать что-то, связанное с авангардом. Так появилась идея некоего центра авангарда. Понятно, что это мои предположения, но есть ощущение, что реальных специалистов в области авангарда для этого проекта не привлекали.
К тому же я не случайно спросил сотрудников музея, кто был научным консультантом экспозиции. Я понимаю, что музей, по крайней мере эксплицитно, рассчитан на очень широкую аудиторию, и поэтому экспликации не должны быть длинными, занудными и перегруженными специфической терминологией. Но при этом они должны быть понятны абсолютно любому пришедшему в музей человеку. И если идеологи проекта останавливают зрительское внимание, например, на языке идиш, то, по идее, посетителю, плохо знакомому с еврейской историей и культурой, полезно было бы узнать, что это за язык, когда и на основе чего он возник, почему он так важен. Но нам этого так и не объяснили. И это лишь один из примеров. В этом музее на каждом шагу нам представляют некие фрагменты еврейской культуры и истории, важность которых как будто самоочевидна. Например, штибл — ну кто не знает, что такое штибл?!
М.К.: Я вот не знала, экспликация не все мне объяснила, в результате я поинтересовалась у тебя.
Х.С.: Понятно, что никто не знает, что такое штибл (это неформальное, в отличие от синагоги, место для совместной молитвы или собрания общины. — «Артгид»). Сейчас я пытаюсь реконструировать логику создателей музея и понимаю, что в ее основе лежит не идея просвещения, а религиозная идеология и пропаганда религиозного образа жизни, причем это идеология совершенно определенной хасидской общины. И поэтому музей является воплощением совершенно определенного дискурса. И этот дискурс стирает значительную часть еврейской истории и культуры, высвечивая лишь определенные моменты. Они не строили музей для широкой публики, к тому же этим занималась американская фирма, которая…
М.К.: ...делает музеи под ключ...
Х.С.: Причем нередко еврейские музеи. То есть, очевидно, существует определенный шаблон, по которому строятся еврейские музеи. И шаблон этот очень американский. Поэтому он предлагает какие-то априорные вещи, которые в Москве не очевидны.
М.К.: У меня есть единственный опыт посещения музеев подобного рода на Западе. Это парижский Музей искусства и истории иудаизма. Почти все, что я знаю про еврейские традиции и культуру, я знаю благодаря экспозиции этого музея и его изданиям. К тому же меня в свое время просто очаровала руководитель отдела современного искусства Натали Азан-Брюне. Это небольшой музей с очень интересной экспозицией и отличной выставочной программой. В частности, они делали великолепную выставку «Предшествующее будущее: авангард и книги на идиш. 1914–1939» и ретроспективу художника Феликса Нуссбаума. Этот музей собирает коллекцию современного искусства, организует события на внешних площадках, у него есть издательская программа. Но самое главное — он имеет человеческое измерение, повествует об истории народа и нации через личность. То есть этот парижский музей является прямой противоположностью музея московского. Как выглядят еврейские музеи в других странах и, в частности, в Израиле?
Х.С.: Я нечасто бываю в еврейских музеях. Но, например, Музей Израиля в Иерусалиме является не только музеем еврейской истории и культуры, это еще и музей частных коллекций, а также современного искусства. Он был открыт в 1965 году и поэтому неизбежно стал музеем современного искусства, и не только израильского. В парке скульптур музея, который был, кстати, спроектирован японцем Исаму Нагучи, находятся работы Пабло Пикассо, Генри Мура, Ричарда Серра, Класа Ольденбурга, Джеймса Таррелла. В свое время там проходили первые за пределами Америки выставки Хаима Стейнбаха и Джеффа Кунса, недавно в нем выставился Аниш Капур. Еврейский музей в Нью-Йорке в 1960-е начинал с выставок минималистов, Роберта Раушенберга, Джаспера Джонса и других потрясающих художников. Но в какой-то момент он переключился на то, чтобы работать только с еврейской тематикой: если это авангард, то только художники еврейского происхождения, если это современные художники, то желательно, чтобы они были израильтянами. Это заметно провинциализировало музей. И это очень показательный момент. Мне кажется, что во многом еврейские музеи выигрывают на интернациональном поле, но и лишаются таким образом внутренней легитимаци. То есть чем больше в еврейском музее нееврейского, тем лучше для музея и для общины. Поэтому, на мой субъективный взгляд, Центр «Гараж» был настоящим пиар-сокровищем для общины. В случае с еврейским музеем Москвы провинциальность в него заложена изначально. Хочется даже употребить слово «местечковость», и не только потому, что посвященная еврейскому местечку часть экспозиции — вторая по величине после части о Второй мировой войне.
М.К.: Кстати о войне. Меня потрясли натуралистичные окопы посередине экспозиции, роща бутафорских берез и белые манекены, которые олицетворяют жителей местечек.
Х.С.: Да, белые пластиковые формовки — пародия на Джорджа Сигала — особенно поражают воображение. Все это американские стереотипы. Здесь есть еще один парадокс: основной фокус экспозиции — российские евреи, а музей заказывают американской фирме. Вот и получается такая развесистая клюква.
Я спросил у сотрудника: зачем здесь березы? Мне ответили, что «отказники» (в 1970–1980-х годах в СССР так называли людей, получивших от властей отказ в разрешении на выезд из СССР. — «Артгид») устраивали нелегальные сходки в лесу. Но музей делал американец, а как он видит русский лес? Как березовую рощу! Спилберг с Голливудом отдыхают. В экспозиции почти нет Холокоста, зато в отдельную главу выделена Одесса. Но из экспозиции непонятно, почему именно этот город. Кажется, что организаторов музея вдохновлял тот же клишированный образ, что и создателей телесериала «Одесса-мама». Я понимаю, что тяжело совместить диаспоральную жизнь, Холокост, Вторую мировую и еще множество историй, но в этом и состоит задача создателей музея. Думайте, как это сделать так, чтобы в экспозиции была внутренняя логика, которая сейчас весьма неубедительна и носит скорее операционный характер: есть музей, и его надо чем-то наполнить. Мне кажется, так произошло и оттого, что не было людей, которые занимались бы этим проектом сознательно, скорее был заказчик — Федерация еврейских общин России и привлеченные специалисты, которым говорили: «Сделайте нам то и это, а вот этого не делайте».
М.К.: С одной стороны, создание этого музея видится мне как частное дело еврейской общины, но с другой — власть продемонстрировала нам, что строительство музея вполне укладывается в рамки ее идеологии. Я говорю о сильно распиаренной истории о том, как в 2007 году Владимир Путин пожертвовал на строительство музея свою месячную зарплату. Понятно, что в данном случае речь шла не столько о сумме пожертвования (она небольшая), сколько о жесте.
Х.С.: Во-первых, открытие этого музея именно сейчас вписывается в тенденцию клерикализации всей страны. Во-вторых, евреи, точнее, отношение к ним, традиционно, еще с советских времен, были лакмусовой бумажкой, по которой на Западе определяли уровень демократии в стране. Поэтому для власти такой музей как нельзя более кстати. Модернизация опять же. Со стороны же общины это, безусловно, еще один способ выражения верноподданнических чувств. Главный раввин России Берл Лазар сопровождал Путина во время его визита в Израиль. Он всегда присутствует на всех кремлевских приемах, он же в свое время заявлял, что евреи России голосуют за Путина. И, конечно, именно с демонстрацией лояльности власти связаны такие странные элементы в экспозиции Еврейского музея, как березовая роща или танк Т-34. Но когда сотрудник музея на вопрос, при чем тут танк, отвечает, что его двигатель сконструировали еврейские инженеры, — это звучит чудовищно! Есть евреи и есть инженеры, но нет, по-моему, еврейских инженеров или еврейских врачей, разве что в пресловутом «деле врачей».
М.К.: Но кроме березовой рощи в этом музее есть еще более странные и необъяснимые для меня вещи. Например, часть экспозиции, посвященная истории образования государства Израиль. По логике, это одна из самых важных вех в истории еврейства, но в музее она почему-то представлена очень лапидарно.
Х.С.: С одной стороны, тема государства Израиль сама по себе тоже не бесспорна. С другой стороны, мне очевидно, что изначально в этом музее не было место Израилю ни в каком виде. Ни в виде языка иврит на экспликациях, ни в виде отдельной части экспозиции, ни даже в виде истории сионизма, которая была очень важной частью еврейской культуры европейской части России или той же Одессы, раз уж организаторы музея так зациклены именно на этом регионе. Но почему так произошло? Первая причина, которая мне представляется самой очевидной, — это то, что государство Израиль не поучаствовало в финансировании этого проекта. Второй причиной может быть идеология местной диаспоральной религиозной общины, которая в свою очередь является частью большой американской хасидской общины. А это уже фактически гигантская корпорация, которая идеологически не поддерживает государство Израиль.
М.К.: Почему? Ведь именно в Израиле находится Иерусалим — сердце иудаизма?
Х.С.: Не надо путать Святую землю и государство. Другое дело, что в экспозиции можно было бы уделить больше места рассказу об Эрец-Исраэль (Земле Израильской. — «Артгид»), но увы. И это заметно не только в отсутствии посвященного этому раздела экспозиции, это заметно в отсутствии надписей на иврите. Вместо всего этого стоит ржавый столб, из которого доносится речь об основании государства Израиль, но всем понятно, что ржавчина скорее символизирует утрату, а не древность, как нам объяснили в музее. В общем, в этом музее больше про Одессу, чем про государство Израиль. И так произошло потому, что заказчиком музея была диаспоральная община. Либо просто не подумали.
М.К.: Мы не затронули еще одну важную тему. Эта институция о двух головах: одновременно это и Еврейский музей, и Центр толерантности. На большом экране нам продемонстрировали презентацию центра, и я вынуждена заметить, что идея толерантности представлена через абсолютно стереотипные образы: девушка в инвалидном кресле, чернокожий мужчина и азиатская женщина рассказывают о том, какие мы все разные. Но ты задал сотрудникам музея по-настоящему провокационный вопрос, включают ли идеологи этого проекта в логический ряд толерантности, например, сексуальные меньшинства. Наши оппоненты постарались уклониться от ответа, что, само собой, стало красноречивым свидетельством того, что нет, не включают.
Х.С.: Нормальный вопрос. Я в принципе ненавижу само понятие «толерантность», тем более в таком слащаво-либеральном понимании, как ты сейчас описала. С другой стороны, мне вообще очень сложно воспринимать словосочетание «Еврейский музей и Центр толерантности». Первая часть этого большого названия выделяет какую-то группу людей и отделяет ее от других, а вторая часть нам указывает на то, что надо быть терпимыми. В этом заложено определенное противоречие. Ты совершенно права: толерантность демонстрируется нам через стереотипные образы Другого. Но эта толерантность возможна лишь до того момента, пока она не вступает в конфликт с базисной идеологией институции. Поэтому гей-общине в этом центре места нет и не будет. Но центр толерантности, в котором есть категории исключения, — это вообще-то странно.
М.К.: При том что гей-община очень активна в Израиле.
Х.С.: Да, но религиозная ортодоксия в Израиле — ярый, непримиримый враг ЛГБТ. В Иерусалиме не разрешают проводить гей-парады, потому что реакция религиозных ортодоксов будет неадекватной. Они и с ножом могут броситься. Однако в данном случае речь не только о гей-сообществе. Вопросы в этом направлении можно продолжать. Будет ли, например, в программе центра затрагиваться тема миграции и беженцев? И если да, то как быть с проблемой палестинских беженцев или беженцев из Судана в Израиле? Очень непростые вопросы для еврейской общины.
М.К.: Мрачный у нас получился разговор. Но все же, по-твоему, есть ли у этого музея плюсы? Для московского, русского контекста, для контекста нашей культурной жизни?
Х.С.: Мне трудно сказать. Если в музее начнется универсальная выставочная программа, он может стать еще одной неплохой культурной площадкой. Но искусство, кажется, не является приоритетом для этого музея. Во всяком случае, места для искусства здесь осталось совсем немного. Практически все пространство занято теперь постоянной экспозицией, так что внутреннюю красоту Бахметьевского гаража можно теперь будет вспоминать разве что в архиве Центра авангарда. С другой стороны, для московской еврейской общины открытие этого музея само по себе, наверное, является знаменательным событием. Российские евреи все время пытаются изжить комплекс векового угнетения. Евреев в России традиционно не любили, причем эта нелюбовь всегда была частью политики. Сейчас наоборот, семифилия — часть политики. Наступило время освобождения, и открытие музея воспринимается как еще один символ этого освобождения. Впрочем, все это идеологические конструкты, порожденные, скорее, колониальным сознанием спонсоров и организаторов музея. Так что особых плюсов я в этой истории не вижу. И я сейчас рассуждаю не только как художник, но и как житель Москвы и еврей.
