«Жестокого железа треугольник»: Иван Аксенов на фоне эпохи
Иван Аксенов (1884–1935) — яркий представитель авангардного движения, до сих пор не получивший должного внимания читателей и исследователей. Оригинальность его взглядов и широкий круг интересов, включавший в себя визуальное искусство, драматургию, театр и поэзию, привели к тому, что знание о нем оказалось сильно фрагментировано: киноведы изучают его труд о Сергее Эйзенштейне, театроведы — опыты сотрудничества с Всеволодом Мейерхольдом, искусствоведы — критическое наследие. Книга «Одописец Эйфелевой башни», вышедшая в Издательстве Европейского университета в Санкт-Петербурге, восполняет еще один пробел и представляет полное собрание его поэтических сочинений. «Артгид» изучил это издание и рассказывает о личном и творческом пути Ивана Аксенова.
Ход строительства Эйфелевой башни. Июнь — ноябрь 1888. National Archives of France / Library of Congress. Источник: rarehistoricalphotos.com
«В последние годы я вынужден был отказаться почти совершенно от чтения на родном языке, т. к. избегал похорон всякого рода, а чтение современных продуктов отечественной словесности или отзывалось трупным разложением, или нестерпимо отдавало детскими пеленками», — писал Иван Аксенов в феврале 1916 года в письме к Сергею Боброву, лидеру московской литературной группировки «Центрифуга». Cуждения Аксенова о литературе и искусстве всегда отличались известной резкостью и независимостью. Николай Харджиев называл его «человеком умопомрачительной эрудиции». Председатель Литературного центра конструктивистов Илья Сельвинский замечал, что это «фигура по-своему исключительная» («В искусстве он был всем!»). Но, наверное, более точную характеристику дал ему режиссер Сергей Эйзенштейн, верно заметивший, что Аксенов был личностью, «несвойственной» выпавшему ему времени и «непонимаемой» современниками («Думал он диспропорциями и асимметрично…»). Уже в этих отрывочных характеристиках вырисовывается человек сложный и незаурядный. И невольно возникает вопрос: почему столь деятельная и многогранная фигура оказалась практически забыта?
Аксенов — одно из имен, не вписанное в большую историю русского авангарда. Довольно показательным представляется тот факт, что единственное существующее собрание его сочинений (вышедшее в 2008 году), куда вошли критические тексты и эпистолярное наследие поэта, было составлено искусствоведом, а не филологом — Натальей Львовной Адаскиной. Однако и это издание не сильно способствовало широкой популярности Аксенова, имя которого в основном знал лишь небольшой круг профессиональных читателей и ученых. Причем главным образом за пределами России. Сегодня количество публикаций, посвященных поэту, значительно выросло. Тем любопытнее сравнить, как менялись представления о нем в научной и читательской среде. Первое полное научное издание его поэтического наследия — событие, без сомнения, значимое и заметное даже на фоне стремительного обесценивания знания в связи с общественно-политической ситуацией. Всего в книгу вошло около восьмидесяти текстов, каждый из которых подробно прокомментировал составитель Алессандро Фарсетти, восстановив, насколько это было возможно, контекст написания произведений.
Отдельно стоит отметить труд издателей и редакторов книги. Сейчас издательства, как мы писали ранее, переживают не лучшие времена: международные связи рвутся, возможности схлопываются, а расходные материалы дорожают или вовсе пропадают с российского рынка. В этом контексте особенно важно говорить о книжных проектах, которые сподвигают нас к пересмотру доминирующих нарративов. На карте русского авангарда осталось не так много белых пятен, и со временем становится все сложнее разглядеть и осмыслить их. Такие персонажи, как Иван Аксенов, нарушают логику спаянной и, казалось бы, давно написанной истории русского авангарда, внося в нее новые непривычные оттенки.
При беглом ознакомлении с биографией поэта вырисовывается поистине ренессансная личность начала XX века. Он был драматургом, прозаиком, переводчиком и большим эрудитом: автором первой в мире монографии о Пабло Пикассо, исследователем театра эпохи Шекспира, соратником Всеволода Мейерхольда, первым биографом Сергея Эйзенштейна. При этом Аксенов всегда оставался персонажем неудобным, не до конца понятым и оцененным, существующим на периферии, в тени своих более известных соратников и знакомцев. Настолько в тени, что даже принципиальные для понимания поэтических текстов биографические повороты его судьбы иногда не удается реконструировать и объяснить. Например, как военный инженер стал столь выдающимся эрудитом и полиглотом? Известно, что Аксенов, потомственный военный из дворянской семьи, лишь в 1920-е годы окончательно оставил службу, посвятив себя литературным трудам. До этого военное дело было для него основным занятием, не позволяющим в полной мере погрузиться в интересующие его материи. Во время Первой мировой войны он служил на румынском фронте, но сумел заочно познакомиться с Сергеем Бобровым из футуристической группы «Центрифуга». Единственная опубликованная при жизни Аксенова книга его стихов «Неуважительные основания» вышла в 1916 году под маркой именно этого издательства.
Чуть раньше, в 1914 году, поэт побывал во Франции, где посещал мастерскую Пикассо, после чего издал книгу «Пикассо и окрестности» (1917) — крайне своеобразную, как и все, что делал Аксенов. Она носит скорее полемический, чем описательный характер. Свои аргументы Аксенов приводил в противовес Николаю Бердяеву, который видел в творчестве художника симптом «разложения, распластования, распыления физического, телесного, воплощенного мира». Аксенов же считал, что «говорить о конце живописи в связи с характером последних работ Пикассо так же нелепо, как плакаться о гибели ваяния и архитектуры, утирая слезы глупой цитатой из Гюго». Ему было смешно даже говорить об упадке: Эйфелева башня являлась для него символом обновления архитектуры, произведения Константина Бранкузи и Александра Архипенко он считал проводниками новых языков пластического искусства, картины Пабло Пикассо — живописью будущего. Во многом его художественные вкусы сформировались под влиянием Александры Экстер, с которой поэт познакомился в Киеве, где заведовал офицерскими библиотеками. Считается, что именно она подтолкнула его на территорию новейших течений в искусстве и литературе. В частности, «Неуважительные основания» были иллюстрированы офортами Экстер. Также в Киеве он познакомился с Бенедиктом Лившицем, Владимиром Эльснером, Ольгой Форш, впервые сблизившись с литературным и художественным сообществом, ранее знакомым ему лишь заочно.
После революции, встреченной им весьма положительно, Аксенов попадает в число новоиспеченной советской номенклатуры, что до известной степени повредило его литературной карьере. В разные периоды он был заместителем председателя Центральной комиссии по борьбе с дезертирством, потом служил в Народном комиссариате иностранных дел. Однако это, конечно, не единственная причина его литературной неустроенности. Как поэт Аксенов не пользовался большим успехом: ни одна из немногочисленных прижизненных публикаций не стала сенсацией. До нас его поэтическое наследие дошло в довольно скудном объеме. Помимо «Неуважительных оснований», при его жизни были опубликованы лишь несколько стихотворений — в частности, «Серенада» и «Ода Выборгскому району» в графическом оформлении Георгия Ечеистова, воспроизведенном в издании Европейского университета. А рукопись второй книги стихов «Эйфелея» почти сто лет оставалась в архивах.
Общим местом в разговоре о поэзии Аксенова стал его урбанизм. Алессандро Фарсетти считает, что «большинство стихов выражают чувства человека начала XX века перед новыми технологиями, меняющими лик города и уклад жителей». При этом, по мнению исследователя, они «свободны» от большой философской нагрузки и носят скорее импрессионистический характер. Урбанизм Аксенова действительно был уникальным явлением. Он не был похож ни на упоение ритмами большого города и его машинерией Филиппо Томмазо Маринетти и итальянских футуристов, ни на городскую поэзию Велимира Хлебникова и Владимира Маяковского:
Я не забуду этой высоты,
Жестокого железа треугольник,
Покрывший труб пространные панты,
Я неизменнейший ее поклонник.
При жизни публика гораздо больше ценила его переводы, особенно английских драм XVI века. Был он также востребован как литературный критик и функционер от искусства, в разное время служивший в ЛИТО Наркомпроса и возглавлявший Московское отделение Всероссийского союза поэтов (литературное объединение, существовавшее с 1918 по 1929 год; отделения находились в разных городах страны). Другой важный вопрос, которым задается в том числе и составитель книги: нужно ли реабилитировать литературную репутацию Аксенова и искать в его поэтическом наследии пересечения с другими более успешными практиками русского футуризма? Чем этот персонаж интересен сам по себе — как фигура на фоне эпохи, не задавленная ею, но не оцененная в полной мере? Как формировалась его поэтика и строй мысли? Только ли в диалоге с футуристами?
Исследователи его творчества предлагают разные, порой диаметрально противоположные ответы на эти вопросы. Владимир Марков, первый историк и исследователь русского футуризма, упоминает Аксенова в главе о группе «Центрифуга» как последователя кубо- и эгофутуристов. Он же, отметив связь поэтического творчества Аксенова с кубизмом в живописи, задал линию интерпретации, от которой по сей день отталкиваются многие другие ученые. Говоря о книге «Неуважительные основания», он писал, что «в ее основе лежат личные ассоциации автора, но свои стихи Аксенов созидает в духе живописи, помещает в текст, словно краску на полотно, по контрасту или в соответствии с ранее нанесенным оттенком». Впоследствии и искусствовед Джон Боулт, и литературовед Корнелия Ичин будут анализировать его поэзию с точки зрения пересечений с живописью русского авангарда, уделяя особое внимание влиянию Экстер на Аксенова. Однако, как верно замечает Фарсетти, этот подход тоже не совершенен: далеко не все произведения поэта можно истолковать через призму устойчивых кодов русского футуризма. Сам Фарсетти предлагает прочесть его с учетом контекста европейской традиции, включая французский символизм — тем более знакомство Аксенова с французской поэзией не подлежит сомнению.
В художественной среде Иван Аксенов более известен как критик и рецензент. Даже первые его критические работы — например, статья о выставке Врубеля — сегодня не потеряли своей силы. «Настоящая трагедия этого художника в том, что не дававшаяся ему задача нашла своих исследователей и разрешителей не среди поклонников его творчества, а среди исходящего от совершенно противоположных врубелевской школе начал поколения ныне работающих художников», — писал он в статье «Врубель, Врубель и без конца Врубель». Текст о посмертной выставке Любови Поповой посвящен ее театральным работам — например, над спектаклем «Великодушного Рогоносца», который Мейерхольд ставил в переводе самого Аксенова. Не менее примечательны его биографические очерки, посвященные Аристарху Лентулову («Замечательно в этом художнике то, что в отличие от большинства современников, картины у него выходили интенсивней этюдов») и о Петре Кончаловском («Мастерская Кончаловского обладала свойством приручения самых разнородных предметов»). Особенности его критического письма — полемичность, свободное обращение с культурными ассоциациями, независимость суждений — сделали из него одного из самых оригинальных критиков эпохи. Книга «Одописец Эйфелевой башни» возвращает нам Аксенова в новом амплуа — как самобытного поэта, разговор о котором еще предстоит вести исследователям в будущем.
