«Искусство сегодня — это гибридизация гибридов»

В декабре 2021 года на платформе факультета современного искусства Высшей школы «Среда обучения» открылась мастерская «Эпиметей» — VR-эксперимент по созданию альтернативной истории искусства в условиях потенциального будущего. Участники программы, как и ее ведущие (хотя они предпочитают называть себя «заведующими лабораторией автоматизации») — художник Арсений Жиляев и куратор и критик Валентин Дьяконов, — взаимодействуют друг с другом в виртуальном пространстве. Соавторы эксперимента поговорили о важности нарушения классической субординации в системе искусства, играх и азарте как неотъемлемых составляющих «Эпиметея», а также о том, чего они сами ждут от мастерской.

Аватары куратора Валентина Дьяконова и художника Арсения Жиляева. Проект «Эпиметей». 2022. Фото: Константин Байдаков. Courtesy авторы

Арсений Жиляев: Мы не знаем, к какому результату приведет нас программа «Эпиметей»: будет ли она кому-то полезной или же останется странным времяпрепровождением. Но уже понятно, что наша амбиция заключается в том, чтобы уйти от принятых в мире искусства четких дефиниций — «художник», «куратор», «критик», «менеджер», «инженер», «поэт», «зритель», «слушатель» и так далее. Для меня установка на универсализацию и отказ от профессиональных границ уже давно стала новой нормой. Я считаю, что художник должен обладать стальными нервами и менеджерскими способностями, а менеджеру должно быть свойственно свободомыслие художников. И ты в своей деятельности последовательно воплощаешь фигуру человека, который не боится быть универсалом, входя в коллаборации с художниками или привлекая их на роль кураторов. В прошлом году вместе со студентами и студентками магистерской программы Гаража «Практики кураторства в современном искусстве» я создавал альтернативные сценарии искусства и синтезировал миры, где эти сценарии могли быть реализоваться. В качестве итога нашей совместной работы я предложил сделать небольшую выставку в Образовательном центре музея, которую мы назвали «Ангелы Чарли и диванные арт-критики». На ней не было представлено «реальных художников». На вернисаже «Ангелов Чарли» ты сказал, что этой выставкой мы открыли ящик Пандоры и после нее нам и нашим коллегам будет очень сложно вернуться на привычную институциональную территорию, с ее четким распределением ролей. Мне было бы интересно узнать твое мнение о будущем «реального» профессионального деления на территории современного искусства.

Валентин Дьяконов: Стоит напомнить о том, что Пандора открыла ящик, подаренный Зевсом титану Эпиметею, которому его родственники строго-настрого запретили принимать дары от Громовержца. И придуманное тобой название программы как раз отражает факт нарушения порядка и субординации, способного привести к непредсказуемым результатам. Дополнительно это название вводит понятие ошибки как события, генерирующего различные сценарии развертывания реальности. Наверное, наша игра и должна эти сценарии по крайней мере наметить. Как они связаны с размыванием границ? В эпоху модернизма возникло несколько теорий смены художественных эпох («от дяди к племяннику» Тынянова — моя любимая). Но в наше время эпохи не столько меняются, сколько наслаиваются друг на друга, обрастая, как днища кораблей моллюсками, разным контекстуальным балластом. Мы можем, мысля экологически, дать моллюскам расти, пока они не потопят судно. Или попробовать очистить его и снова пуститься вдаль с авангардным пылом. Наверное, оба варианта возможны, только если за дело берутся Протеи без специализаций, готовые пробовать себя везде, где требуется смысл. И тут деление на роли контрпродуктивно, ибо у каждой из них слишком узкий фокус.

С другой стороны, есть люди, сочетающие в себе множество ролей и умений, с четким представлением о том, что и картинка, и текст, и, скажем, интерфейс являются материалом, они пластичны. Воспитание таких авторов в игровой форме, а не в форме предписания, видится мне нашей основной задачей. Или альтернатива — творчество как выход к чистой драме, явление исчезающе редкое, но все же возможное в той игровой динамике, которую мы предлагаем, хотя бы потому, что в ней есть место фатуму.

Арсений Жиляев: Да, гибридизация, производимая гибридами, — так сегодня выглядит искусство. И я согласен: подсвечивание этого процесса — одна из важных задач нашей работы. Помимо ролей я бы указал на развитие умения конструировать новое искусство из набора предоставляемых историей элементов и спекуляции на тему мира, в котором эти элементы могли бы существовать. Здесь моей работе очень созвучна лекция философа Резы Негарестани и о поэтах-инженерах, которые производят пересборки версий мира. Это не только про поэтов, предлагающих успешные научные гипотезы, как в случае с поэмой в прозе «Эврика» Эдгара По, где высказываются чрезвычайно точные предположения об устройстве Вселенной. Это в принципе о работе художниц и художников по конструированию потенциально возможного, но в силу каких-то обстоятельств пока не случившегося в нашей итерации. Так как мы действуем на территории современного искусства, то имеет смысл прежде всего говорить об ассамбляжах родовых для до/ре/пост/альтер/модернизма художественных изобретений и жестов. Их матрица определяет облако значений того, что может быть признано в качестве единицы художественного производства. Иными словами, это картографирование структурных особенностей спекулятивной истории будущего искусства как системы производства. Очень функциональный подход, подход в духе Малевича периода «Белого на белом», когда он начинает говорить об утилитарности искусства, понятой им как строгое следование логике его развития, а не в смысле «удобства дивана для сидящего». Только с той поправкой, что «Белое на белом» создается «Эпиметеем» всей совокупностью художественных жестов, которые мы смогли синтезировать.

Проект «Эпиметей». 2022. Фото: Константин Байдаков. Courtesy авторы

Но, признаюсь, главный вопрос для меня, если вынести за скобки академически полезные аспекты совместной работы в нашей мастерской-лаборатории, — зачем все это нужно? Начну с того, что, кажется, здесь может кристаллизоваться позиция аскета-труженика, как в японском постисторическом формализме по Александру Кожеву. Мы считаем, что искусство, каким мы его знали, завершилось. История искусства лишь конструкция, придуманная «колониальными захватчиками» (белыми гетеросексуальными мужчинами), а если так, то она не существует для современности. Однако, несмотря на все эти факты, мы будем продолжать заниматься деятельностью, некогда именовавшейся «искусством», и продолжать его историю, чтобы формально дописать недописанное. Как выразился Лакан на семинаре 1981 года: «Большого Другого не существует». И все же приходится действовать так, «как если бы он существовал». Это сильный, идеалистический ход, дающий чувство морального превосходства над суетой текущего момента.

В то же время достаточно ли смирения знатока-формалиста и, возможно, пессимиста для вечной жизни, или лабораторное знание само по себе может способствовать коренному изменению ситуации? Например, Философ Николай Федоров считал так: если мы расскажем всем о том, что смерть есть главное зло и его можно победить технологически, все мгновенно включатся в проект «общего дела» борьбы за вечную жизнь. Или если мы расскажем всем об эксплуатации и несправедливости капитализма, этого будет достаточно для объединения людей на борьбу с ним. Сейчас мы знаем о жизни и о капитализме значительно больше Федорова и первых социалистов, однако количество антиваксеров (противников вакцинации. — Артгид) и тех, кто идеализирует рынок как инструмент решения всех проблем, неизменно высоко. «Эпиметей» ставит одной из своих целей проиграть версии возможного, пофантазировать о мирах, в которых они способны существовать, тем самым приближаясь к пределу, а не постулируя его преодоление. Это требует от нас определенных усилий, что, очевидно, может причинять дискомфорт, ведь озарение и мгновенный прыжок через бездну гораздо более соблазнительны.

Валентин Дьяконов: В нынешней ситуации Большой Другой представляется мне колониальным офицером в мундире. Он образован, знает несколько языков, пишет каллиграфически чисто, владеет Word и Excel на уровне продвинутого пользователя, умеет формулировать отчеты и приказы. Мундир, однако, невидим, он только угадывается под пиджаком от Martin Margiela, и непонятно, то ли это форма плеч такая, то ли, действительно, погоны топорщатся. Офицер чрезвычайно дружелюбен и самокритичен, при любом удобном случае скажет тебе: «Да, я Большой, да, я Другой, и да, это дискриминационные категории, которые выдуманы для того, чтобы успешнее контролировать экономическую систему на удобном Первому миру уровне потребления». Он постоянно достает из рукава всё новые и новые возможности, позволяющие небольшим недругим писать локальную историю искусства и вставлять свежие фрагменты в историю мировую. Казалось бы, всем найдется место. Но офицер не был бы колониальным, если бы не осуществлял концептуальную подмену. Он уже не утверждает, что история линейна, но и не дает ей стать фрактальной, то есть такой, какой она является на деле. Локальные ситуации обычно очень похожи на ситуации метрополий, и искусство, сделанное в гараже, ничуть не хуже искусства, спродюсированного для музея «Гараж». В «Эпиметее» я надеюсь через множественность и случайность поймать Большого Другого за хвост и сделать так, чтобы история искусства действительно стала фрактальной. Не знаю, близка ли тебе такая задача. В любом случае, ценю твой романтизм и с удовольствием постоял бы вместе на краю бездны или перед закатными далями художника Каспара Давида Фридриха.

Хорошо, кстати, что ты вспомнил об антиваксерах и тех, кто идеализирует рынок. Американский философ Си Ти Гуэн считает, что поклонники теорий заговора на самом деле испытывают от своих абсурдных верований такое же наслаждение, как от игр. Ну а те, кто уверен в правоте рынка, и тем более люди азартные — их девиз: «Все или ничего!» И в этом они иногда ближе художницам и художникам, чем рациональные строители равенства и бессмертия. В нашем проекте игровая составляющая очень важна. Но в чем, по-твоему, ее азарт?

Проект «Эпиметей». 2022. Фото: Константин Байдаков. Courtesy авторы

Арсений Жиляев: Начну издалека. Я уже десять лет как пытаюсь интегрировать игровые элементы в свои работы. Музей и выставка в качестве медиума, особенно если речь идет о спекулятивном мире возможного будущего, по определению требуют от зрителя готовности подыгрывать предлагаемым условностям. Это сравнимо с экскурсией по сцене без актеров, но с декорациями. Но в целом даже если взять полотна абстрактных экспрессионистов — символа веры в автономию искусства, можно найти интерактивное, игровое измерение. Просто порог вхождения в эту игру очень высок, нужно знать правила, следить за ходом партии, учитывать расстановку фигур на момент создания работы и так далее и тому подобное. И для многих эти игры до сих пор остаются весьма азартными. Но игры в привычном смысле слова — вообще иной уровень. Должен признаться: мои субъективные ощущения по поводу перехода к LARP (ролевые игры живого действия. — Артгид) сравнимы с тем, что чувствуешь после того, как пересел с грузовика на спортивный автомобиль. Даже если мощности сопоставимы, то скорость, управление, цели — все другое. Управляя грузовиком, ты больше думал, как разогнать эту махину, чтобы она вовремя доехала куда нужно, а в спортивном автомобиле думаешь о том, что надо заранее притормозить, чтобы не пропустить поворот.

В этом смысле твой вопрос про азартность в программе «Эпиметей» для меня даже не стоит. Что может быть более азартным, чем изготавливать концептуальные сплавы внутри самоорганизующегося организма, пусть и сильно ограниченного структурно? С формальной точки зрения мы играем не на «деньги», мы соревнуемся за возможную историю искусства. Соревновательные игры имеют очевидные ограничения и работают с нашими травмами, связанными со спецификой организации жизни в нашем мире. Но, как и в природе, соревнование — лишь один из сценариев. Кооперация всегда возможна, и именно кооперация, как известно из дилеммы заключенного (фундаментальная проблема в теории игр, согласно которой рациональные игроки не всегда будут сотрудничать друг с другом, даже если это в их интересах. — Артгид), является путем к максимальному выигрышу и полной реализации индивидуальности. Правда, и здесь речь все равно о выгоде. Почему-то даже в вопросах вечной жизни важен торг — именно это всегда смущало меня в коммунизме или религии. Возможно, поэтому и игра, и искусство зачастую воспринимаются как самодостаточные, самоценные виды деятельности. Они целиком азартны, целиком значимы. Выигрыш в них не имеет значения. И, как известно, в игре часто пропадает ощущение времени, а это для меня верный знак истинности.

Есть еще две вещи, которые представляются мне важными в «Эпиметее». Первая — это обучение и самообучение. Вторая — VR. Я понимаю, что речь идет о школе с вроде бы предписанной образовательной ситуацией, но посмотри: ведь она давно вышла из берегов. Мы все время учимся и переучиваемся. И мир вокруг нас постоянно делает то же самое. Более того, когда просто обучения недостаточно, необходимо учиться тому, как быть необразованным, разучиться быть ученым — и так до бесконечности. Взаимное обучение становится основополагающей деятельностью мира. Причем эта деятельность не воспринимается как освобождающая или же особенная, как было во времена образовательного поворота. Напротив, она — банальный фон современной жизни.

Проект «Эпиметей». 2022. Фото: Константин Байдаков. Courtesy авторы

Мы как-то с тобой говорили о невозможности объяснить возвращение в искусство партиципативных и, шире, перформативных (театральных, танцевальных) практик. Или даже не возвращение, а, скажем так, навязчивое желание их вернуть, в том числе в деятельности Института Овладения Временем. Хотя это кажется не очень уместным с учетом безудержного буйства воображения современных культурных производителей, политического разочарования и вроде бы полного отсутствия необходимости дополнительной интеракции в мире форсированной интерактивности. Но, возможно, в этом настаивании — если искать аналогии не в искусстве 90-х, а в переосмыслении наследия второй половины 1950-х: эпохи «Флюксуса» и протоконцептуалистских практиках Джона Кейджа, Йоко Оно, Джорджа Мачунаса, группы «Гутай», Ива Кляйна, Ситуационистского Интернационала и так далее, — проговаривается желание занять рефлексивную позицию по отношению к происходящему. Искусство послевоенной эпохи, в котором можно обнаружить внимание к телесности, интерес к соотношению запрограммированного и случайного, игре, действует еще вне протокола, ему неизвестны правила устоявшихся конвенций постконцептуального мира. И, как мне кажется, дух этого искусства хорошо рифмуется с нашей повседневностью, которая формируется не только нашими образовательными практиками, но и гонкой нейросетей, самообучающихся программ, чатботов и тому подобного. В этой гонке мы выступаем не только зрителями и погонщиками, но и топливом, трамплином. Найдутся люди, для которых наше фрустрированное состояние вечного студента будет компенсировано идеей мира накануне грядущего искусственного интеллекта. Впрочем, найдутся и те, кто скажет об искусственной тупости и царстве кассового аппарата, превращающего всех в зачарованных статистов. Как бы то ни было, нынешний уровень развития нейросетей с их шершавым языком, остранением банального и важностью партитуры дают простор для совместной критической работы.

Еще один важный аспект «Эпиметея», который мы не обсудили, — это метареальность Цукерберга и «аватары россиян», защищаемые почти на высшем уровне… Кстати, что ты думаешь о технологии VR в целом и по отношению к искусству в частности?

Валентин Дьяконов: Неожиданно слышать от создателя Института Овладения Временем, что главный критерий истинности — отсутствие ощущения времени… Но интересно, насколько идиотичны идеи бессмертия: ведь бесконечная жизнь без угрозы смерти сделает бессмысленными неповторимые мгновения. Останутся, наверное, только игры, в которые можно играть всю жизнь, на результат или на процесс — неважно.

Что касается идеи постоянного переучивания, то она не кажется мне продуктивной. Это все большее погружение в сети, за которым не стоит ни знаний, ни чувств — только навыки навигации во все более высоких ставках виртуального мира. Это столь же бессмысленный и вынужденный труд, как разбираться в крипте: все равно уже ясно, что ее будут контролировать невзрачные социопаты типа Цукерберга, и наша задача только проследить, чтобы хотя бы минимум общественного блага куда-то распределился. Meet the new boss same as the old boss! Но твоя идея о том, что мы наблюдаем и приближаем возвращение протоконцептуалистского периода, меня очень радует, потому что Кейдж очень важен: он писал алгоритмы, которые депрограммировали участников и слушателей. Понятно, что великой музыки из этого не вышло, но сама интенция похвальна. Думаю, в VR тоже можно придумать что-то сбоящее, нарушающее математический рок и удушающую дружелюбность интерфейса, и надеюсь, «Эпиметей» сработает именно так.

Публикации

Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100