Анастасия Богомолова: «Отношения со всеми участниками художественного процесса должны строиться на взаимном уважении»
Анастасия Богомолова выступает сразу в нескольких ипостасях — как мультидисциплинарная художница, лекторка и коллекционерка фотокниг. Сейчас она живет в Екатеринбурге и работает с инсталляциями, перформансом, фотографией и скульптурой. В интервью «Артгиду» художница рассказала о переезде из Челябинска в Екатеринбург, отношениях с жанром фотокниги и коммуникационных провалах, на которых зачастую строится общение с художественными институциями.
Анастасия Богомолова. Courtesy автор
Татьяна Сохарева: Правильно ли я понимаю, что первые ваши проекты родились благодаря изучению семейной истории? Как это было?
Анастасия Богомолова: Можно сказать и так. Они развились из длительного опыта отношений с архивами семьи. Мне в детстве не показывали семейные фотоальбомы — их и не было в нашем доме; фотографии в моей семье никто не пытался систематизировать — они были просто рассованы по пакетам. Мое знакомство с их содержимым не сопровождалось ностальгическими комментариями, я просто в одиночку копалась в архиве, но еще тогда для меня стал актуален вопрос, кто изображен на фотографиях, какие истории стоят за этими снимками. И мой первый проект — Recall — во многом вышел из дальнейших разговоров с родственниками об этом. В какой-то момент я начала записывать их истории и заметила, что с каждым новым пересказом воспоминания как будто немного меняются. Это может проявляться в мельчайших деталях, но они накапливаются, и постепенно отличия становятся ощутимее. Наше восприятие событий из прошлого тесно связано с опытом, который мы переживаем в конкретный момент, и, пересказывая какую-то историю, мы актуализируем наши воспоминания и преображаем их. Эта особенность практик памяти и стала для меня ключевым мотивом в работе.
Татьяна Сохарева: Мне кажется, в проекте Recall вы нащупали новый ракурс в разговоре о личной памяти — это отсутствие внятных воспоминаний и невозможность восстановить семейную историю. Как вы работали с этим материалом?
Анастасия Богомолова: Это был один из наиболее увлекательных для меня процессов при сборе воспоминаний — наблюдение за тем, как тут же, на моих глазах, формируются семейные легенды. Некоторых персонажей на фотографиях никто не мог сразу припомнить, и вокруг этих образов сразу рождалось несколько маленьких легенд. Моим собеседникам хотелось поделиться даже теми воспоминаниями, которых как будто бы у них не было. Таков механизм формирования семейных преданий в действии. При этом я не могу однозначно сказать, что эти воспоминания ложные — у них своя правда семейного архива, который мы нередко редактируем, включая в него одни моменты и исключая неудобные, травматичные. Граница между правдой и вымыслом в череде припоминаний оказывается очень зыбкой, но эта призрачность границ меня часто и привлекает в проектах.
Татьяна Сохарева: Как при этом менялся художественный язык? Вы начинали с инсталляций?
Анастасия Богомолова: Нет, я начинала с фотографии как таковой. Я же больше ничего не умела делать, как мне тогда казалось, а фотография представлялась самым простым медиумом. Конечно, это большое упрощение, и в работе с изображением приходится решать множество непростых концептуальных задач, связанных с ограничениями самого инструмента, его доступностью, системой эстетических критериев и, наконец, размытостью границ — что есть фотография такое? Правда, с самого начала мне было тесно внутри этого медиума, как тесно в той среде, которая существует вокруг фотографии, — замкнутой на самой себе, изолированной. Уже в первом моем проекте я начала искать выходы за пределы фотографической плоскости — работала с поверхностью изображения. Естественным образом этот процесс приобрел перформативные черты и вывел меня в поле исследования пространства, а далее привел к инсталляции.
Татьяна Сохарева: Повлияла ли работа с семейной историей на ваше самоощущение и художественную практику?
Анастасия Богомолова: Сложно сказать однозначно. Думаю, что, скорее, в этом плане на меня повлиял тот опыт изолированности, который я испытала в фотографическом сообществе, опыт существования в рамке сосредоточенности на фотографии как особенном инструменте. Но для меня самое интересное всегда проявлялось за пределами этого инструмента и процесса его использования — в выходе в объем, в пространство. Когда фотография сделана, тут и начинается самое любопытное.
Татьяна Сохарева: А как складывались ваши отношения с жанром фотокниги? Вы же собрали целую коллекцию?
Анастасия Богомолова: Недавно я закрыла для себя эту историю, но да, довольно долго я коллекционировала фотокниги. Во многом идея заняться собирательством исходила из моей личной практики. Моя первая фотокнига получилась очень плохой, как мне сейчас кажется. Благо она вышла небольшим тиражом, и этот позор известен не очень многим людям. Но, выпустив ее, я поняла, что мне нужно глубже погрузиться в этот формат, чтобы следующая моя работа была совершенно иной в качественном отношении. Так я стала интересоваться фотокнигами. Завела блог, который прожил около четырех лет, начала общаться с другими художниками и коллекционерами, стала исследовательницей и в каком-то смысле популяризатором этого формата, хотя он до сих пор составляет довольно узкое поле. И блог, и коллекция стали для меня инструментом коммуникации и самообразования. Мне хотелось разобраться, что такое фотокнига и как с ней взаимодействовать.
Для коллекции я выбрала четкие рамки, сосредоточив свое внимание на российских фотокнигах. Я поучаствовала в организации нескольких выставок, посвященных российской фотокниге, но в какой-то момент фокус моих интересов сместился и я охладела к коллекции. Изначально я хотела, чтобы это собрание было максимально доступным, в чем и заключался смысл его существования для меня. Мне удалось собрать довольно редкие малотиражные издания, многие из них сейчас практически недоступны. Чтобы более широкая аудитория имела к ним доступ, в этом году я приняла решение передать коллекцию — ее приняла библиотека Музея «Гараж». Сейчас она проходит стадию каталогизации и в будущем появится в виде отдельной секции.
Татьяна Сохарева: В какой момент вы обратились к перформативным практикам? Когда они окончательно вытеснили двухмерное изображение?
Анастасия Богомолова: В процессе создания проекта «Пусть я вырасту моей любимой травой». Тогда я думала, что работаю только с архивом, он и есть основа моего проекта. Меня увлекла идея отказа от архива как некоей закрытой структуры, унифицированной и урегулированной, мне стало интересно показать, что архив больше замкнутой временной капсулы, что он может находиться в любой среде и любая среда может стать архивом — шкаф, огород — все что угодно. Со временем, когда в мою практику стало проникать больше перформативных действий, архив в этой истории отступил на второй план. Сейчас для меня важнее то, как этот и последующие проекты создавались, насколько они были пронизаны перформативными практиками.
Татьяна Сохарева: Сказался ли переезд из Челябинска в Екатеринбург на вашей работе?
Анастасия Богомолова: На работе, думаю, нет, но на круг личного общения повлиял существенно. В Челябинске, где я прожила в общей сложности 15 лет, довольно скудная и агрессивная среда. Маленькие инициативы, связанные с современным искусством, то появляются, то исчезают, а единственной действительно системно работающей площадкой остается только самоорганизованная галерея «ОкNо», которой уже 19 лет и которая поддерживала и поддерживает меня до сих пор. Но я не могу расписаться в любви к Челябинску, хотя нахождение там довольно сильно стимулировало меня к развитию. Возможно, я была бы более расслабленной, если бы жила в другом городе. В Челябинске же многие проекты я начинала делать, идя от противного. В отсутствие питательной среды и большого сообщества приходилось все силы сосредотачивать на работе. В Екатеринбурге в этом смысле условия благоприятнее. Я считаю, что это совершенно мой город — по размерам, по охвату, по наполненности событиями. Но на художественную практику он никак не повлиял. Более того, по иронии судьбы, переехав, я продолжаю заниматься проектами, которые связаны с Челябинской областью.
Татьяна Сохарева: А почему не Москва или Санкт-Петербург? Наверняка там больше возможностей.
Анастасия Богомолова: Я не уверена, что в Петербурге больше возможностей. К тому же меня совершенно туда не тянет — как и в Москву. Безусловно, я понимаю, что с точки зрения конвенциональной художественной карьеры Москва — это та точка, в которой до сих пор сосредоточены все ресурсы. Но это не мой сценарий. Я никогда не питала любви к этому городу и не представляю, чем бы я там занималась. Кроме того, я ценю свою замкнутую жизнь, редко куда-то выбираюсь, часто работаю удаленно, а в Москву предпочитаю ездить не чаще одного раза в год. Работа над проектами — мой приоритет, а ею я занимаюсь на Урале.
Татьяна Сохарева: Вам важно при этом быть в контакте с художественным сообществом? Общаться с другими художниками?
Анастасия Богомолова: Да, я со многими остаюсь на связи. Правда, в последнее время меняется и мой круг общения, и взгляд на свою художественную практику. Мне недостает более глубоких, качественных обсуждений — с другими художниками и кураторами. Оказалось, что долгие разговоры — это большая роскошь, а они зачастую помогают расширить собственное понимание своей практики и нащупать новые идеи.
Татьяна Сохарева: Ваш переезд начался с перформанса «Замуж за Екатеринбург». Сейчас вы работаете с локальной историей?
Анастасия Богомолова: Я бы сказала, что это был незапланированный жест. В 2018 году у Владимира Селезнева проходила большая выставка в Ельцин Центре, и он подарил мне каталог с дарственной подписью, мол, раз ты переехала, нужен какой-то ритуал. Он намекал на перформанс «Обряд. Замуж за Екатеринбург», который группа «Зер Гут» провела в 2002-м: трое художников — мужчины — нарядись в свадебные платья и отправились по типичным свадебным местам города, который традиционно считался воплощением мужского брутального начала. Мой ремейк этого перформанса был больше созвучен тому, что происходило в моей жизни: это был ритуал, совершаемый женщиной, чей брак недавно прекратил существование; ритуал женщины, пересматривающей для себя понятие «семья» и обозначающей новые отношения с городом. До этого момента я же вообще никогда не жила одна, Екатеринбург стал местом обретения мною одиночества.
Вообще, с локальной историей у меня складываются довольно парадоксальные отношения: я часто делаю проекты, основанные на местном материале, но едва ли он играет определяющую роль в моей практике. Я бы никогда не сказала, что я уральская художница в смысле обращения к осмыслению некоей условной уральскости. Я уральская художница в значении прописки. Материал, к которому я обычно обращаюсь, действительно имеет локальную основу, но он возникает в моем творчестве не как размышление о локальной идентичности, а потому, что мне проще здесь добраться до каких-то мест и историй. Но я берусь за те из них, которые шире и универсальнее, поскольку универсальны сами интересующие меня идеи. К примеру, проект «Бакал», сделанный мной в Челябинске, посвящен территории бывшего местного ГУЛАГа, но, конечно, в российской действительности эта история шире одного только Челябинска. То же самое с исследованием метеоритов. Безусловно, на меня очень сильно повлиял тот факт, что метеорит упал в 2013 году именно в Челябинске и я была этому свидетельницей. Но едва ли я проигнорировала бы этот сюжет, живи я в другом месте.
Татьяна Сохарева: Расскажите немного об этом образе. Как он эволюционировал? В какой момент он приобрел в вашей работе метафизические черты?
Анастасия Богомолова: Меня настолько глубоко тронул тот случай падения метеорита, что до сих пор, когда я начинаю говорить о нем, у меня как будто происходит ретравматизация: дрожит и срывается голос, при пересмотре роликов со свидетельствами взрыва я начинаю заливаться слезами. Мне хотелось с самого начала передать это тревожное переживание перспективы нависающей извне угрозы. Форма этого проекта вызревала очень долго, в течение пяти лет я прошла через несколько подходов к материалу, начиная с одержимого паломничества по местам падения метеоритов за последние сто лет. Меня увлекла идея Мориса Хальбвакса, рассматривавшего процесс перемещения ментальной карты на топографический уровень, где карта становится видимым ландшафтом памяти. Но абстрактный уровень этой истории и символический след в ландшафте в итоге вышли на передний план.
Из собираемых мною осколков оконных стекол, разбитых взрывной волной при падении метеорита, появились стеклянные объекты как фрагменты казавшегося безопасным прозрачного купола. Прежде он ограждал от соприкосновения с космическим пространством, а теперь оказался таким осязаемым, таким хрупким. Его фрагменты рассыпались повсюду, вскрыв и разорвав ткань ландшафта. Поврежденный пейзаж — другой абстрактный уровень, который меня интересовал. Его нарушенности затягиваются, как раны, оставляя незаметные через годы рубцы. Изломы этих повреждений я превратила в серию скульптур из оцинкованной стали, на которой предварительно напечатаны фотографии из мест падения разных метеоритов.
Сейчас проект перерос в новое исследование: у меня собралось огромное количество случаев, связанных с присутствием метеоритов в человеческом быту. В разные годы люди утаскивали упавшие метеориты в свои жилища, использовали для строительства фундамента — хороший же камень, зачем ему пропадать? Были случаи, когда из метеоритов строили печку, подпирали дверь в огороде. Некоторые метеориты падали на крышу и много лет маскировались под черепицу, так что годами никто не мог понять, что это такое. Эти случаи стали складываться для меня в новую историю о мимикрии.
Татьяна Сохарева: В связи с дискуссией вокруг проекта «Немосква» мы наконец открыто заговорили о многих болезненных вопросах, связанных с институциями. Как вы выстраиваете отношения с ними? Что для вас важно?
Анастасия Богомолова: Вряд ли я скажу что-то новое. Мне кажется, что отношения со всеми участниками художественного процесса должны строиться на взаимном уважении и диалоге. Для меня в этой истории ключевая тема — коммуникация. Она не может быть односторонней, не может быть так, что, пока ты говоришь в трубку, на другом конце провода играет музыка и повторяется сообщение: «Ваш звонок очень важен для нас» (а на самом деле — нет). Вопрос коммуникации — довольно болезненная для меня тема. Я сама была сотрудницей культурной институции, изнутри видела, как выстраиваются процессы между участниками: месяцами никто не отвечает на письма, для всех это становится нормой — молчание кураторов на письма художников, молчание художников на письма кураторов. Молчание художников по отношению друг к другу.
Мой опыт с «Немосквой» нельзя назвать отрицательным. Я согласилась участвовать в выставке вместе с кураторкой Светой Усольцевой, с которой мы прежде много работали совместно и которой я доверяла. Мне импонировала тема, которую она предложила, было близко решение экспозиции, никаких травмирующих событий в процессе подготовки этой выставки для меня не произошло. Но когда выставка открылась, она оказалась никому не нужна. Никто не писал именно о ней, никто не критиковал именно ее — вся критика шла в адрес большого проекта, а участники выставки оказались персонажами априори нехорошей истории безотносительно своего опыта. Оказывается бессмысленным рассказывать о своем проекте на фоне основной дискуссии: все становится таким незначительным и обесцененным. Вот этот ракурс истории мне бы хотелось отразить.
Татьяна Сохарева: Почему вам показался не очень уместным пафос публичного письма, с которым выступили художники и кураторы?
Анастасия Богомолова: Не совсем так. Скорее, мне хотелось обратить внимание на то, что все участники ситуации не были однозначно правыми (особенно выступавшие с позиции угроз). Художники — самое слабое и незащищенное звено в художественном процессе, и, по идее, мы первыми должны делиться друг с другом информацией, если что-то идет не так. Но, как и многие другие участники «Немосквы», я узнала о конфликте кураторов и организаторов проекта из писем, опубликованных в день открытия выставки в «Манеже», а не на стадии ее подготовки, когда предупрежденными о проблеме могли оказаться и другие авторы, когда они могли бы включиться в публичное обсуждение.
Татьяна Сохарева: Можете ли вы припомнить опыт взаимодействия с институциями, который вам кажется безусловно положительным?
Анастасия Богомолова: Все мое общение с Музеем «Гараж» было максимально комфортным. В России вообще очень мало институций, которые взаимодействуют с художниками не как с контентом, пропущенным через фильтры «региональная художница», «уральская художница», «молодая художница». Я чертовски устала от того, что меня постоянно пытаются вписать в тот или иной формальный фильтр, в то время как мне хочется обсуждать не эти категории, не связанные с моей практикой, а то, как мои идеи могут соотноситься с кураторскими.
