Мари Дарьесек. Быть здесь — уже чудо. Жизнь Паулы Модерзон-Беккер

Издательство No Kidding Press в середине июня выпустит книгу о Пауле Модерзон-Беккер (1876—1907) — немецкой художнице, которая была частью Ворпсведской колонии художников. Чаще всего ее причисляют к ранним экспрессионистам. Она изображала женщин и девочек из крестьянской среды, отбрасывая любые намеки на идеализацию женской фигуры, а также одной из первых решилась написать обнаженный автопортрет. Однако при жизни Паула была вынуждена существовать в тени супруга — художника Отто Модерзона. Книга французской писательницы Мари Дарьесек возвращает Пауле субъектность. С любезного разрешения издателя публикуем фрагмент, посвященный ее творческим поискам.

Паула Модерзон-Беккер. Лежащая мать с ребенком II. 1906. Холст, масло. Фрагмент. Музей Паулы Модерзон-Беккер, Бремен

В ноябре 1900 года Паула писала ворпсведскую церковь: «Сияющее бело-серое небо и красные стены тают тайком в серой сырости осени». Трудясь над полотнами, она упорно учится быть Паулой-Беккер. Она пишет своему старшему брату Курту: «Молодая женщина вроде меня — все еще довольно невежественное существо. Я слышу эхо множества колоколов, несущих множество вестей, но я не понимаю, где стоит та колокольня. Это женский порок. А врожденный он или приобретенный — пусть о том судят наши внуки».

Да, она звонила в колокола — с Кларой, тайком, как браконьер, как вор, пришедший забрать свое. Ухитрялась находить не только кулинарные курсы. Она играла с веревкой, норовившей обвить ее шею: «дети, кухня, церковь», Kinder, Küche, Kirche, три К, немецкая программа для женщин.

Паула пишет девочек, начинающих взрослеть. Она пишет их чуть снизу, на фоне неба. Марту Фогелер, какую-то юную светловолосую девушку. Широкий бледный лоб, тяжелый взгляд, овальное лицо. В левой части картины — одинокое дерево. На черную блузу надет белый передник. А вот — красная блуза, волосы небрежно распущены. Или — прозрачная сиренево-серая вуаль цвета неба. В фас, с таким грустным взглядом, что сжимается сердце. В профиль, на фоне треугольного холма: подбородок, угловатый лоб и нос с горбинкой.

Паула Модерзон-Беккер. Девочка в березовом лесу с кошкой. Ок. 1904. Холст, масло. Музей Паулы Модерзон-Беккер, Бремен

Двадцатипятилетняя женщина пишет девочку, которая становится женщиной. Молодая супруга пишет еще более молодую супругу. То, что их объединяет, остается сокрытым. Время пульсирует. На этих картинах солнце всегда подернуто дымкой. В этом уголке мира, на воле, в лесу и в полях, ощущается ватное, глухое, но мощное присутствие юных женщин, стоящих на земле. Не девичьи мечты, но их мысли.

Марта Фогелер, словно сбежавшая с картины своего мужа, с вплетенными в волосы маргаритками на манер прерафаэлитов, в небесно-голубой тунике, держит в руках вазу. Эта слегка торжественная, серьезная поза и отсутствующий взгляд станут теперь визитной карточкой Паулы: строгая девушка держит какой-то предмет, будто жертвенное подношение. Не торжество, не тревога, не нарочный эротизм. Это не мир тревог и тайн, это мир мысли.

«Сила и сокровенность» — так Отто описывает эту ее манеру, особенно восхищаясь портретами на фоне неба. «Она — творец до мозга костей, без сомнения — лучшая художница из всех, кто здесь останавливался». Он хвалит и ее «наивность и простоту», но Паула не наивна и не проста. Она знает, к чему стремится. Она движется к собственной сути, затейливой и сложной. И, конечно, хорошо понимает, от чего отходит. От стиля Фогелера, да и всего Ворпсведе. Возможно, она также понимает, что ее картинам предшествовали столетия мужского взгляда. Возможно, она сознательно стремится сказать что-то — что-то свое, доселе почти невиданное и неслыханное: женщина пишет женщин. Ее обнаженные девочки — это не «Созревание» Мунка. На картине Мунка руки скрещены, чтобы спрятать лобок, плечи прижаты к только проступающей груди, взгляд раздраженный, щеки красные и — огромная нависшая тень. А на картинах Паулы тени нет.

Паула Модерзон-Беккер. Старая женщина в саду со стеклянным шаром и маками. 1907. Холст, масло. Музей Паулы Модерзон-Беккер, Бремен

Солнце дарит Пауле целостность — так она писала Кларе незадолго до их размолвки. Это солнце не делит, не дробит изображение тенями; напротив, оно всё объединяет — низкое, тяжелое, задумчивое и будто угасшее. Именно такое солнце она пишет: ни теней, ни отблесков. Никакого потайного смысла. Никакой утраченной невинности, поруганной чести или святых, брошенных на растерзание диким зверям. Никакой сдержанности или деланной стыдливости. Ни чистоты и ни распутства. Здесь только юная девушка — и даже этих двух слов, пропитанных грезами Рильке и мужской поэзией, слишком много, — «Оставьте нас в покое!».

* * *

1902 год. Девушка у окна. По бокам — две вазы. За ней — деревья и вечный треугольный холм. Голова склонена, взгляд устремлен вдаль; она задумчива и меланхолична.

Паула написала ее на куске кровельной плитки. Из-за такого материала платье, вазы и глаза отдают темно-серым. Лицо пересечено тонкой трещиной. И сама плитка растрескалась. Эту картину нельзя перевозить. Мне пришлось вернуться в Бремен только для того, чтобы ее увидеть.

Другая выдающаяся картина плодотворного 1902 года — это портрет Элсбет в саду. Четырехлетняя девчушка стоит в белом платье в голубую горошину; у него короткие рукава, и оно кажется круглым из-за животика. Но картина совсем не слащавая, ведь она была написана после стольких карандашных и угольных набросков маленьких моделей из Ворпсведе — косолапых, опухших и плохо одетых. После огромной работы.

Паула Модерзон-Беккер. Автопортрет на шестую годовщину свадьбы. 1906. Картон, темпера. Музей Паулы Модерзон-Беккер, Бремен

«Мама, прости, что пишу тебе не вовремя <…>. В моей жизни нет места ни для чего, кроме моего призвания. Во мне — рассвет, и скоро настанет день. Я стану кем-то. <…> Мне не придется больше стыдиться и молчать, я буду гордиться тем, что я — художница. Я только что закончила портрет Элсбет в саду Брюнйесов; возле нее бегают куры и цветет огромная наперстянка».

Паула плюнула на перспективу. Элсбет совершенно плоская на фоне равнины. Наперстянка высотой точно с нее. Куры прямо напротив груди. Трава, деревья и небо — как три цветные полосы. Ее ноги теряются в корнях. Ее склоненное лицо — бесконечность, устремленная в детство. Платье — взрыв белого. Теней нет. Как Пауле удалось придать этим маленьким щечкам и ручкам округлость и мягкую выпуклость, которых нет в остальной картине? Она вложила сюда двадцать семь лет, всю свою жизнь.

* * *

В феврале 1903 года Паула убеждает Отто снова отпустить ее в Париж. Она находит студию на бульваре Распай, дом 203. Аренда обходится в тридцать девять франков, или тридцать марок, в месяц. Она говорит, что мучается от шума электрического трамвая и оттого, что из окна «даже дерева не видно». Опрыскивает комнату эвкалиптом. Возвращается на курсы по рисованию обнаженной натуры в Академию Коларосси. Обедает не дома, а по вечерам чаще ест у себя блины с горячим шоколадом. Ей не хватает стряпни Берты, особенно сельди в сливках. Она растягивает копченую колбасу, присланную матерью из Бремена. Встречается с четой Рильке и находит их милыми, но мрачными. «Они теперь вдвоем дудят в свою унылую дуду».

Паула Модерзон-Беккер. Портрет Райнера Марии Рильке. 1906. Картон, масло. Музей Паулы Модерзон-Беккер, Бремен

Мантенья в Лувре становится откровением; она рассматривала его черно-белые репродукции еще в Ворпсведе. И Гойя, неповторимый серый цвет шелкового платья, розово-красный — лиц… Веронезе. Шарден. Картины Рембрандта, пожелтевшие от старого лака. Рисунки Энгра. Давид. Делакруа. В музее Люксембурга она увидела Мане, «обнаженную с негритянкой» и «сцену на террасе». Она вновь с восхищением смотрит на «Море», триптих Котте, который сегодня уже сгинул в пучинах академизма. Бродит среди японских гравюр и масок в аукционных залах Хайяши. У нее разбегаются глаза. «Чрезвычайно странные вещи». Ее поражают и фаюмские портреты на саркофагах времен Римского Египта, лица с темными прямыми взглядами и современными чертами. Ее завораживает то, как гладко лежит на них краска. Когда Паула вновь оглядывается вокруг, люди кажутся ей гораздо ярче, чем их обычно изображают.

Она переезжает — ей удалось найти и тишину, и дерево в доме 29 по улице Кассет. Каждое утро у порога ее уже ждет хлеб, она пьет горячий шоколад и отправляется в Лувр. Затем обедает у Дюваля яичницей. Заглядывает к букинистам на набережных и к продавщицам фиалок на мосте Искусств. Она посылает букеты матери, Отто и Марте Фогелер. Апельсин маленькой Элсбет на пятилетие. Описывает ей огромных розовых птиц из сада Аклиматасьон с ногами «длинными, как у папы». Она пробует говорить по-французски с сыном привратницы. Он волочится за ней, о чем она пишет Отто. Иногда она боится выходить одна и выставляет напоказ обручальное кольцо, без которого ей «как-то зябко». Французы — большие дети, живущие по законам естества; она говорит о них так, как тогда могли сказать об африканцах. После сиесты Паула отправляется в Люксембургский сад, где упражняется в набросках. Она читает «Собор Парижской Богоматери» и любуется горгульями. У Рильке грипп, и она несет ему тюльпаны; находит его светским и льстивым, а Клару считает самовлюбленной. Она просит у Отто восемьдесят марок, потому что всё потратила. И маленькие часы. Выросла ли Элсбет? А Отто? Ей весело.

Паула Модерзон-Беккер. Автопортрет с двумя цветками в поднятой левой руке. 1907. Холст, масло. MoMA, Нью-Йорк

Ей нравятся масленичные гуляния и конфетти, липнущие к подолу; сирени, усыпанные почками с конца февраля, и вербы в сережках с марта — чудо для девушки из Северной Германии. Ей нравится рынок Карро-дю-Тампль, где продают платья из гризета, подержанные шелка, кружевные блузы, выцветшие искусственные цветы и атласные туфли, стоптанные на танцах. «В сердце великого искусства — сокровенность», — пишет она. Она хочет писать кожу, ткани и цветы, все то, что через шестьдесят лет гениально сфотографирует Франческа Вудман.

Она едет в Мёдон, чтобы встретиться с Роденом. Рильке дал ей рекомендательное письмо, где назвал ее по-французски «женой крайне выдающегося художника». Роден принимает по субботам; но в его мраморной мастерской слишком людно. Она возвращается в воскресенье. Роден очень любезен, он отпирает для нее мастерскую во флигеле, и она видит его акварели, его краски, его абсолютное безразличие к условностям. Его темное и тесное жилище тоже говорит ей о многом. Словно жизнь для него — просто придаток. Работать и еще раз работать — такой совет Маэстро дал чете Рильке, и их унылая дуда только загудела громче. Рассказывая обо всем этом Отто, Паула на своем французском повторяет слова Родена: La travaille, c’est mon bonheur («Работа — это мое счастье» — Артгид).

Публикации

Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100