Следующая остановка — Иркутск
В конце лета 2018 года международная команда передвижного симпозиума NEMOSKVA, организованного Государственным центром современного искусства при поддержке Фонда Владимира Потанина, отправилась в долгое путешествие на поезде по Транссибирской магистрали. Симпозиум охватил 13 российских городов, в каждом из которых прошли встречи с художниками и представителями местного культурного сообщества, лекции и обсуждения того, какой должны быть прекрасная Россия будущего и ее искусство. Открывая для себя Россию, участники проекта вели путевые дневники. С фрагментом одного из них, написанным директором образовательных и публичных программ Whitechapel Gallery Софией Викторино, мы знакомим сегодня наших читателей.
Здание железнодорожного вокзала Иркутска. Источник: train-photo.ru
Иркутск — последняя остановка на моем маршруте. Воспоминания о городе трудно отделить от радости и ощущения усталости после напряженного путешествия и обилия замечательных мест и людей, которых мы повстречали на пути. В памяти всплывают образы, лица, разговоры и вопросы. Пробелы в знании превращаются в источник познания в попытке проанализировать опыт. Я решила не ехать на обзорную экскурсию. Стоял теплый летний день. В городе кипела жизнь, обрамленная красивыми зданиями, деревянным зодчеством, разноцветными лотками продуктовых рынков, цирком, церквями, синагогой, многочисленными музеями и набережной Ангары. Оказавшись в южной части улицы Карла Маркса, я набрела на Иркутский областной краеведческий музей. Поразительное впечатление произвела этнографическая коллекция, и в особенности изумительная группа бурятских глиняных фигурок XIX века. Эти своеобразные и безмолвные создания словно перекликаются с духовным миром сибирских шаманов, с проступающим на горизонте озером Байкал и Монголией.
Границы современного
На протяжении транссибирской кураторской экспедиции проекта NEMOSKVA, маршрут которой пролегал через огромную территорию, пять временных зон и множество городов, представлявшие свои работы художники часто задавали вопрос: «А это современное искусство?» Когда об этом заходила речь на многочисленных портфолио-ревю, в их голосах любопытство смешивалось с волнением.
Можно ли определить, чем является современное в искусстве? Что можно считать «современным искусством»? Где пролегают границы, разделяющие то, чем оно может или не может быть? Вопрос ли это времени, которое указывает на то, что произведение создано в определенный момент? Или эстетических, политических и социальных параметров, сформулированных творческими учреждениями в ходе дискурса? Или же это идея абстрактного неолиберального «бренда», имеющего обращение в глобальной международной художественной среде?
Размышляя над ответом, я перечитала эссе Джорджо Агамбена «Что современно?» и Бориса Гройса «Товарищи времени». В первой работе философ задается вопросом о том, «современниками кого и чего мы являемся». Агамбен развивает свой аргумент, утверждая, что «подлинно принадлежит своему времени, подлинно современен тот, кто не совпадает с ним полностью, кто не идет в ногу с его требованиями, и кто, потому, не актуален». Цитируя русского поэта Осипа Мандельштама, Агамбен утверждает, что тьма и свет — это то, что позволяет «видеть» и удерживать взгляд на современном. Борис Гройс ставит другой вопрос: «Как настоящее проявляется в нашем повседневном опыте — прежде чем оно становится предметом метафизической спекуляции или философской критики?» Для Гройса «наше время — это время, в котором мы пересматриваем и анализируем, а не отбрасываем проекты эпохи модернизма». Рассуждая о последствиях коммунизма в России и Восточной Европе, он выдвигает предположение о том, что «современное искусство можно рассматривать как искусство, которое главным образом связано с “растущим неверием” в обещания Нового времени». Что же это означает для молодого поколения художников, с которыми мы встретились?
Но вернемся в Иркутск. На лекции перед полной галереей Виктора Бронштейна куратор Дитер Рулстрате начал с провокационных вопросов: «Почему нам нужно современное искусство? И зачем мы нужны современному искусству?» В своей красноречивой и харизматичной презентации Рулстрате говорил о потенциале искусства как инструмента запоминания, искусства как альтернативного способа рассказать многочисленные истории прошлого и искусства как формы знания. Его речь включила в себя продуктивный анализ многих критических обсуждений, проходивших на пути из Тюмени в Омск, из Томска в Новосибирск и Красноярск.
Идея для перформанса
Восемь исполнителей лежат на скамьях в галерее, как будто только что заснули. Заявляя, что «звуки в животе могут нас смутить, но они прекрасны», Татьяна Зубарева, самый молодой художник, представляющий свою работу на одном из портфолио-ревю, в галерея Виктора Бронштейна, предложила конкретное действие: «Слушать пространство музыкального живота». Приложите ухо к животу исполнителя. Закройте глаза. Вы попадаете в другую вселенную. Здесь все звучит иначе. Нужно слушать друг друга. В данном перформансе люди могут делать это в буквальном смысле слова».
Дружба — ночевка с незнакомцем
— Медленно идущий поезд
— Купе номер 5
— Разговор
— Роман угощает конфетами
— Медленное пробуждение
— Душа нет
— Жизнь на паузе
— Предстоящая работа
— Это не конец линии
После путешествия по Сибири эта территория теперь кажется такой далекой и такой близкой, я задаюсь вопросом: что означает делить замкнутое пространство купе с незнакомцем? Монотонный ход по Транссибу рождает бесконечные разговоры. Анна становится близким другом. Стоит ли помолчать в этот краткий миг перед погружением в сон? Мы продолжаем разговор. Обсуждение переходит от работы к политике, от детства к любви с короткими перерывами на прогулки по коридору, импровизированную съемку, чай и акты гражданского неповиновения — курение в тамбуре.
Как нам впитать все то, что мы испытываем? При каких условиях это происходит? Как быть с ограниченным знанием о городах, в которые мы приезжаем, их ресурсов, истории, общества, альтернативного и институционного пространства, выступая при этом в роли «эксперта»? Что происходит за пределами намеченных маршрутов? Что нам удается увидеть? О чем мы не говорим, что подавляется? Какие сложности создает язык, на котором я не говорю, и слова, обретающие смысл в конкретном контексте? Мы размышляем. Что нас трогает больше всего? Насколько мы способны сочувствовать? Воспоминания приходят во взаимосвязи с воспоминаниями других. Транссиб становится метафорой некой линии полета, местом переосмысления упущенных историй и политических, личных и социальных последствий.
За территорией
Можно ли переписать искусство и культуру с учетом микроисторий, обходящих условности канонических повествований? Что, если пространство искусства будет говорить о солидарности, об альтернативах национализму, фашизму, расизму и любым экстремистским взглядам? Что если, как утверждал Майкл Хардт, «сложность заключается в создании другой логики формирования связей, способных трансформировать нас, не сделав при этом одинаковыми и не лишив личности, но распространив различия и многообразие»? Какую роль могут сыграть художники, говорящие о сложностях своих городов, если за ними будут стоять институты, поддерживающие своеобразие каждой экосистемы искусства? При написании историй нужно учитывать существование прозрачных границ, полифоничность и временный характер диалогического процесса, охватывающего множество временных отношений, родословных и сложных периодов.
Подробнее с проектом и путевыми заметками его участников можно ознакомиться по ссылке.
