Аня Желудь: «В художнике бешеная производительность пугает и настораживает»
В музее АРТ4 показывают рисунки Ани Желудь из серии «Блокнот», соединившей незамысловатые натюрморты, портреты и подробности быта в подмосковной «хрущобе-однушке», куда художница переехала в прошлом году. Об отношениях с московским и петербургским искусством и о том, как обжить галерейное пространство, Желудь рассказала в интервью «Артгиду».
Аня Желудь. Из серии «Блокнот». Фрагмент. 2018. Картон, темпера. Источник: АРТ4
Татьяна Сохарева: Серия «Блокнот» появилась как впечатление от переезда в «хрущобу-однушку», о которой вы пишете во вступительном тексте к выставке в музее APT4?
Аня Желудь: Да, на самом деле эта серия двухчастная: те вещи, что сейчас выставлены в АРТ4, — это вторая часть, а первую покажут в галерее 11.12 в апреле. Там будут графические листы такого же формата с фрагментами человеческого тела — руки, ноги, сочлененные со всякими сумками, зонтами, сапогами. Я делала наброски в электричках и в метро, хотела запечатлеть все эти бесконечные телефоны, плееры, которые прирастают к нашим рукам. Можно сказать, что это было такое небольшое наблюдение за жизнью человеческих рук, для которых телефон стал неотъемлемой частью.
Т.С.: Раньше вы практически никогда не рисовали людей. Как они появились?
А.Ж.: Наброски для себя я делала всегда, но целый выставочный проект — это да, наверное, впервые. Такие вещи приходят сами собой. Художник много чего придумывает, но решение выставлять или не выставлять что-то конкретное, понимание, что нечто имеет актуальность, требует определенного стечения обстоятельств. Я уже не первый год как-то очень аскетично существую. Далеко не первый. Так получилось, что мне пришлось расстаться с моей питерской квартирой. Сейчас я живу рядом со своей мастерской, где была галерея «Обочина» у меня в деревенском доме в Аринино. В поселке городского типа со страшным названием Электроизолятор я купила такую клеточку-однушечку. В Питере в принципе то же самое было — такая же хрущоба, того же года постройки. Ну и, сидя в этой клетухе, я пыталась из совершенной пустоты, из ничего что-то выдавить, что-то породить. У меня не так давно появилась заботливая приятельница. Она, как луч солнца, появлялась у меня периодически, и мне захотелось сделать несколько ее портретов. Для меня всегда имеет значение, где я занимаюсь живописью. Мне важно, чтобы это были родные стены, пропитанные какой-то благотворной художественной энергией. В общем, мне нужно было сжиться с этими новыми стенами. Так изредка начали появляться какие-то цветочки, но в основном то мусор, то кусок какой-то стены, банки, бутылки.
Т.С.: Как вы работаете со стерильным галерейным пространством? Что нужно сделать, чтобы обжить его?
А.Ж.: «Блокнот» случайно распался на две части, как я уже сказала. Я рассчитывала, что на втором этаже галереи 11.12 размещу цветные работы, а метро и электрички останутся на первом, но не получилось, потому что сейчас один из этажей они закрыли. А у Игоря (Игорь Маркин — коллекционер, владелец музея АРТ4. — Артгид) как раз образовалась пауза в марте. Ну, я распечатала работы, выкрасила в черный цвет картон, сделала макет экспозиции — так и обжилась. На самом деле все это очень тоскливо и печально, потому что заниматься пространственными инсталляциями — тем, к чему у меня душа лежит и что имеет смысл в контексте современного искусства, — возможности нет. В первую очередь материальной возможности. Поэтому приходится работать на самом дешевом картоне, самыми дешевыми красками, хотя, конечно, скудость материала никогда не вредила искусству.
Т.С.: Инсталляции из металлических прутьев все называют вашими «фирменными железками». Не давит такое отношение к ним как к брендовому товару?
А.Ж.: Когда-то давило, сейчас нет. Потом я же все-таки комбинирую материалы на больших выставках. Впрочем, в ближайшие полгода, кроме живописи, мне ничего не светит. Так что никаких инсталляций не будет.
Т.С.: Кто решил дополнить нынешнюю выставку старыми объектами? Они из коллекции АРТ4?
А.Ж.: Нет, это мои работы как раз таки. Я их внедрила в экспозицию, поскольку считаю, что воздух должен быть освоен. Они, правда, совершенно неправильно экспонированы там. Да и в экспозиции много изменений в сравнении с моим макетом. Но мне хотелось в полной мере пережить этот опыт отрешения художника от своего детища, потому что в любом случае рано или поздно произведение искусства отдаляется от автора и начинает жить независимой жизнью.
Т.С.: Я перечитывала ваши прошлые интервью и зацепилась за фразу, что художника всегда формируют другие художники и среда крайне важна. Насколько эта установка актуальна для вас сейчас?
А.Ж.: Меня, наверное, уже можно считать состоявшимся художником. Я не ощущаю в себе прежней открытости чьему-либо влиянию. Про среду — да, это одна из моих формул, я правда так считаю. Есть такая вещь, как насмотренность. Когда человек решает, что он будет художником, он определяет для себя, какие авторы ему близки, какие категорически нет. Это связано не с подражанием, а скорее с насмотренностью и каким-то особым чувством, которое помогает понять, что ты как автор хочешь состояться в таких-то практиках.
Т.С.: Насколько московская художественная среда плодотворна с этой точки зрения?
А.Ж.: Я об этом не задумывалась, если честно. Сейчас я вообще очень мало хожу на выставки. В конце зимы приезжала в Москву на несколько дней, сходила в пару театров, в филармонию, в Зоологический музей… Куда угодно, но только не на выставки. Мне совершенно не хочется ничего смотреть.
Т.С.: А с чем это связано? Накопилась усталость от искусства?
А.Ж.: Это такая диета, можно сказать. Иногда нужно ничего не смотреть. В Питере художественный мир гораздо скромнее, мягко говоря, поэтому там очень быстро нащупываешь дно. У меня рано появились персональные выставки. Я сразу познакомилась с огромным количеством художников, прощупала все выставочные площадки и поняла, что мне нужно больше. В тот период я тесно дружила с преподавателями с кафедры скульптуры в «Мухе» (Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия им. А.Л. Штиглица. — Артгид), занималась лепкой. Когда я им объявила, что собираюсь поехать в Москву смотреть искусство, они хором заверещали: «Зачем ты туда едешь?!» Говорили, что Москва — это полная гадость, особенно в плане искусства. Первые пару раз, когда я приезжала, я покупала журнал «Досуг», потому что в нем была афиша всех выставок, открывала и, не обращая внимания на названия, просто территориально отмечала по станциям метро музеи, галереи, выставочные залы. В день я обходила около 15 мест. Как разведчик, изучала обстановку.
Т.С.: Какое впечатление производила художественная Москва в те годы?
А.Ж.: Смешно сейчас об этом говорить, но в 2000 году ЦДХ и парк со скульптурами, которые сегодня всем нам, актуальщикам, кажутся полным барахлом, для меня на тот момент были просто раем.
Т.С.: Был период, когда вас во всех критических текстах называли петербургской художницей. Вам важна такая идентификация с местом?
А.Ж.: Прошлым летом я еще разок съездила в Питер, поностальгировала и окончательно закрыла для себя эту тему. Есть, конечно, какие-то контакты, есть друзья… Но не знаю, у всех семьи, дети, работы. Времена, когда нас объединяли общие поездки за границу, куда-то делись. В общем, с Питером связь утрачена.
Т.С.: У вас были попытки организовать квартирную галерею. Как вам роль художника, который сам создает институцию?
А.Ж.: Это была как раз та квартира, которую я продала, потому что, во-первых, совершенно не на что было жить, во-вторых, я понимала, что мне рядом с мастерской все-таки нужна какая-то цивилизация. Еще я очень хотела сделать выставку, которая называлась «Хуже, чем ничего». Она прошла в Гридчинхолле. Ее тоже нужно было делать на какие-то средства. Поэтому увесистая часть денег от проданной квартиры ушла на эту выставку.
Т.С.: Галерея — это тоже был способ поработать с образом дома?
А.Ж.: Петербургский проект назывался «Объект на районе». Это было больше похоже на паблик-арт, чем на галерею в чистом виде. У меня не возникало ощущения, что я делаю квартирные выставки. Просто был такой объект на районе. Практически то же самое я устроила у себя в деревне Аринино. Но все мои организационные начинания довольно быстро угасают. Да, у меня есть коллекция, она сформированная, но на музей современной скульптуры, который я хотела бы сделать, опять же ресурсов нет. Галерея «Обочина» просуществовала всего года полтора. Поначалу действительно по выходным приезжали люди, интересовались журналисты, были какие-то интервью.
Т.С.: Помню, вы говорили, что хотели бы поработать вместе с Гжельским заводом. Сейчас занимаетесь прикладным искусством?
А.Ж.: У меня была такая мечта, да. Я училась на кафедре керамики в «Мухе» и довольно плотно занималась прикладными видами искусства. В Москве я изначально оказалась по личным обстоятельствам — замуж здесь вышла — и первым делом устроилась на керамический комбинат. Делала там авторские тиражи, какие-то объекты. Мне хотелось сделать сервиз, но это так и осталось мечтой. Я бы с радостью занималась дизайном, но почему-то ничего такого не попадалось.
Т.С.: Ваши металлические инсталляции могут существовать как предметы дизайна или им комфортнее в галереях?
А.Ж.: Ну почему? Есть работы, которые люди приобретали, чтобы поставить у себя в квартире. Они там живут преспокойненько. На них очень удобно накидывать всякие тряпки, одежду. Это все очень легко переводимо в функциональную плоскость — добавить к инсталляции оргстекло, и получится стул, на котором можно сидеть, стол, на который можно ставить посуду. Да и в целом соединение металлического каркаса и стекла — это очень распространенная вещь. Сейчас меня с разных сторон несколько человек раскручивают на какие-то люстры, другие заказы. Недавно думала об этом бесконечном производстве вещей. Это какое-то наваждение прямо! Уже никому не важно, брендовая ли вещь, красивая или некрасивая. Есть только пресловутый рынок потребления. При том, что сейчас даже особо никто ничего не потребляет, но зато все активно и навязчиво производят, хотят что-то продавать. В художнике такая бешеная производительность меня пугает, отталкивает и настораживает. Я с радостью посижу еще полгодика на этих картонках и бумажках... В общем, настроение какое-то не боевое.
