Места силы неофициального искусства Ленинграда–Петербурга. Часть 9. Корабль искусств «Штубниц»

Анна Матвеева продолжает исследование героической топографии неофициального искусства северной столицы. Сегодня — о международных связях, которые в 1994 году буквально приплыли на Неву на корабле, превращенном в клуб.

Корабль «Штубниц». 2000-е. Источник: lilia-nour.de

Рыболовецкий траулер «Штубниц» (Stubnitz), приписанный к восточногерманскому порту Росток, в 1992 году подлежал списанию и разбору на металлолом. Однако на него обратили внимание ростокские индастриал-панки. Они добились, чтобы 80-метровый траулер отдали не на переплавку, а им. «Штубниц» стал «кораблем искусств», зарегистрированным как некоммерческая общественная организация. Обширные трюмы были переделаны в залы, оборудованные хорошей акустической и световой аппаратурой. Там можно было делать что угодно: от танцевальных вечеринок до выставок или конференций, но эпоха рейвов и техно диктовала свое: в первую очередь корабль использовался для техно-вечеринок. А техно тогда было той кровью, что пульсировала в жилах искусства, музыки и вообще жизни творческого сообщества. Поэтому на «Штубниц» слетались не только любители послушать диджеев и поплясать, но абсолютно вся творческая богема.

И вот эта творческая бомба принялась бороздить просторы Балтийского моря. Одним из первых ее маршрутов был летний круиз по Балтике в 1994 году, главной частью которого стал заход в Санкт-Петербург (круиз включал в себя также остановку в шведском порту Мальмё, но там корабль пробыл всего сутки и не произвел особого эффекта). В Петербурге визит «Штубница» в художественных кругах стал событием года. Корабль неделю стоял на приколе на набережной Лейтенанта Шмидта, за памятником Крузенштерну, и всю неделю там творилась невообразимая движуха. Помимо собственно вечеринок она включала в себя конференции, дискуссии, перформансы и черта в ступе. Питерские художники и теоретики не вылезали с палубы. Главным партнером «Штубница» в Петербурге стала медиатеоретик Алла Митрофанова, основательница движения киберфеминизма. Благодаря ей визит «Штубница» в Питер не только состоялся, но и получил четкий курс на только зарождавшееся тогда в России медиаискусство. «Артгид» поговорил с Аллой Митрофановой и художником, историком искусства Андреем Хлобыстиным о «Штубнице», его хозяевах и его посетителях.

Артгид: Как вы познакомились с хозяевами «Штубница»? Через интернет?

Алла Митрофанова: Интернета тогда еще не было. Ребята только-только сделали этот корабль и думали, куда его будет интересно повести. В самом начале 1990-х они приехали случайно в Петербург. Встретились со мной — а у нас тогда была активная семинарская жизнь в транс-клубе «Тоннель».

«С 1993 года мы проводили регулярные семинары в дружественном первом техно-клубе “Тоннель”. Делались доклады про виртуальную реальность, трансгендерную и дигитальную телесность, расширенные восприятия. Идея делать философский семинар в техноклубе была взята из рассказов встреченного на одной из тусовок миланского киберпанка Гомо. Он рассказал, что их клуб, созданный в свое время Красными бригадами, сейчас работает как первый техно-клуб, в нем по традиции сохраняется библиотека и не прерывается философский семинар. В моем тогдашнем представлении клуб был непреодолимо отделен от университета, как рефлексия от практики, и освобождение от этого суеверия сулило новую перспективу для деятельности. Техно-культура объединяла большую часть радикального сообщества в Петербурге.

В “Тоннеле”, кроме нашего бреда, сами собой возникали бредовые презентации наших друзей: гамбурской группы медиахудожниц Innen, лондонский панковский CD-Rom, проект Виртуального клуба, сделанный группой Trip Media и др. Семинар имел характерные черты женского культурного активизма и тогда шутя определялся “из воздуха” как киберфеминистский.

В ходу были игровые самоидентификации: киберпанки и киберфеминистки. В этой среде легко складывались любые индивидуальные проекты. Среди диджеев первого призыва появилась Лена Попова, затем еще группа девушек. Техно-культура в Петербурге, не без влияния идей позже ставших киберфеминизмом, формировалась гендерно равновесно. Мне казалось это естественным, но, как выяснилось позже, так было не везде. Набиравшая интенсивность техно-культура требовала новой разметки территории и большого проекта, который мог бы сыграть роль символического поворота к современности в искусстве. Таким поворотом по мнению многих стал “Штубниц”»^[1].

Художник Виктор Снесарь нас познакомил; мы сидели в нашей квартире на грязном балконе и фантазировали: что и как можно сделать. Ведь чтобы они могли развиваться дальше, они должны были обрести какую-то художественную интерпретацию.

Они передали мне модем. У меня был второй в нашем сообществе, после поэта Аркадия Драгомощенко, ноутбук: 386-й. И вот мы решили сделать большую конференцию и воркшопы на тему новых технологий.

Оказалось, что у них есть корабль. ГДРовский флот списывали, а немецкий народ был предприимчивый. Корабль проржавел насквозь. Мы начали придумывать программу, она разрасталась, писали каждый день несколько месяцев, и в результате получилась очень эффектная недельная программа, под которую они получили грант Объединенной Европы — был такой фонд «Калейдоскоп» — и отреставрировали корабль. Начался тур по Балтике: у них была остановка на одну ночь в Швеции — не концептуальная, типа клуб, — но главная программа была здесь, в Петербурге. Она широко обсуждалась, в ней было много участников: немцы и голландцы уже создали свои небольшие сети. У Ирины Актугановой на Пушкинской, 10 была галерея «21», и мы предложили переформатировать ее на искусство новых технологий.

Андрей Хлобыстин: Это была интернациональная компания довольно взрослых художников, опытных в искусстве, не подростков. Компания была близка к Survival Research Laboratories, которые делали битвы роботов, которые потом переняла у них петербургская группа «Клуб Речников»: файер-шоу, робот-шоу, например, они учили гамбургских сквоттеров строить стену из огня, чтобы отбиться от полиции. Идеология киберпанка — когда они выступают одновременно как пролетарии, интеллектуалы и близкие к новым технологиям, поэтому они такие всемогущие.

А.М.: Я увлеклась этой новой идеей, открылись совершенно другие просторы, и я стала втягиваться именно в технологическую версию, потому что, как мне казалось, через этот новый язык можно собрать новую ситуацию. Вдобавок не было никаких официальных структур, поэтому наибольшая экспансия в новых технологиях наблюдалась со стороны маргиналов.

А.: А какие маргиналы собирались на «Штубнице» в разных странах?

А.Х.: Компания была интернациональная, не только немцы, хотя корабль был приписан в Ростоке — столице немецкого неофашизма. Он был разбомблен во Вторую мировую войну, это город-порт, там панки — почему и интересно с ними общаться. Хозяева «Штубница» организовывали вечеринки для скинхедов: приходили боны с белыми шнурками, приходили левые скинхеды с красными шнурками, с зелеными, все градации. А на «Штубнице» был такой «закон водопоя»: все эти подростки между собой не дрались. Танцевали.

А.: Как вам удалось бюрократически уладить визит немецкого корабля в невскую акваторию?

А.М.: Очень трудно было устраивать все дела с кораблем. Этим занималось петербургское общество «А–Я», а именно Никита Унксов, он ходил в морское пароходство в течение двух месяцев, его обманывали боцманы и все кому не лень. Корабль в итоге завис у нас где-то на подъездах к порту, и еще две недели мы не могли все это осуществить. А на конференцию про технологические новые лозунги уже приехала масса народа, ведь конференция была объявлена за несколько месяцев! Конференция на корабле про контексты, тела, модели интерактивности, нейроинтерфейсы. Приезжала большая группа из Гамбургской художественной академии. А где проводить конференцию, если корабль не впускают в акваторию? И тут я как раз побежала к [владелице галереи «21» на Пушкинской, 10 Ирине] Актугановой, и вот тогда мы создали нашу коалицию — «Кибер-Фемин-Клуб». В итоге конференция проходила в ее галерее. Чтобы не возиться с полом, галерея была засыпана мраморной крошкой, и когда там собралась сотня людей, мраморная пыль стояла, как туман. Была сложная многоязыковая ситуация: русский, немецкий, английский. Плюс англичане сделали первый CD-Rom про клубы, плюс был очень популярен сюжет бродилок — и у нас на самом деле, в реальном времени получились бродилки в этом тумане и моделирование пространства — как живая инсталляция.

А.: Как бюрократически организовывался визит? Ведь немцам были нужны как минимум визы для посещения России?

А.М.: На тот момент не было визовых проблем, года до 1996-го. Я писала на бланке общества «А–Я» на английском языке какую-то хрень, что я приглашаю кого-то, ставилась какая-то печать, все это отправлялось по факсу, и все очень легко получали визы. Это не стоило ничего ни нам, ни им. Только в 1997 году МИД решил пресечь эту вольницу и оставил лишь несколько организаций, которые им приплачивали и в которых работал их секретарь-надсмотрщик, так что получить визу приглашенным коллегам стало много труднее и дороже. А раньше это, кстати, работало в обе стороны: потом и я была по приглашению этих коллег в Германии на конференции в Гамбурге и на выставке в Ростоке, и Андрей Хлобыстин в компании художников Виктора Снесаря, Геннадия Гоголюка и Олега Янушевского в Ростоке делал выставку в башне Городского исторического музея, живя на «Штубнице».

А.: Итак, корабль задержали в акватории Финского залива, не позволив войти в Неву?

А.М.: Да, задержали как минимум на неделю. А у нас ведь уже все было готово для конференции, в Петербург приехали все участники! Они приехали, а «Штубниц» не пускают: то лоцман пьет, то не оплачена стоянка, то не оплачено подключение сетей… Видимо, ждали каких-то взяток. Конференция прошла в галерее «21» в назначенный срок, за неделю до прихода «Штубница». Участникам мы срочно нашли какое-то сквотообразное жилье. Но после недельного ожидания корабль все-таки вошел в Неву и недели две стоял на набережной Лейтенанта Шмидта.

Очень была хорошая выставка: поэтические машины, с которыми на пару можно было вместе сочинять стихи, большая эко-инсталляция, где выживание биологических юнитов зависело от поведения посетителей: можно было их покормить, дать кислород… Были ежевечерние танцы. И перформансов было каждый день довольно много.

«“Штубниц” был альтернативен всему, потому что еще не было формального художественного языка у киберискусства, но был мета- или протоязык, который урчал, бредил, и хотел быть средой больше, чем высказыванием. В его чреве находились разнообразные мастерские, танцпол, инсталляции. Интерактивная инсталляция с синтезатором речи и языка берлинской художницы Даниелы Плеве, обучавшей свою машину как маленького ребенка. Шумовая инсталляция ELF Удо Вида из Австрии, переводившая электромагнитные колебания матери-земли в звук. Инсталляция Ника Багински (Гамбург) представляла собой электронный мир, где электронные червячки размножались или вымирали в зависимости от деструктивного или сотруднического участия зрителей, бравших на себя функции заботящейся няни. Интерактивная инсталляция “Мокрая няня” Петера Дитмара (Берлин), исследующая бессознательное коммуникации человек-машина.

Тематически феминистским был только один перформанс — “Памяти Валери Соланас” художницы Ники Дубровской (Израиль — Россия — Германия) и композитора Джеффри Лона (США). Зачитывался манифест радикального феминизма в музыкальной среде, которая и была его интерпретацией (музыкальной). И этот перформанс показал, что удержать гендерные структуры, социальные идентификации, гендерную норму невозможно, и потому бороться с ними бессмысленно. Отношения субъект — структура сменились отношениями неопределимости субъекта с символической неопределимостью его бытия. Иначе, оппозиция женское-мужское (фигура-фигура) сменилась на оппозицию дитя-мать (фигура-фон).

В студиях “Штубница” производили видео петербургские художники, в сквоте проходил симпозиум по медиатеории. Модель новой телесности и нового языка “варилась” в трюмах корабля и в сквоте на Пушкинской, 10; обсуждалась ее метафорическая и формальная возможность. Говорили: поэт Вася Кондратьев и Милена Виноградова о поэтических машинах, аллегории и технологии, Александр Секацкий о производстве удовольствия, Валерий Савчук о Bios vs Logos, Карл Клаусберг (Гамбург) о клаустрофобических фигурах мышления и их преодолении, Виктор Мазин с Олесей Туркиной о Големе сознания и критике симулякра, Аркадий Драгомощенко о гипертексте, Андрей Хлобыстин о борьбе течений в искусстве — технология против классического»^[2].

Вечера мы поделили: один день там было техно, в другой за программу отвечал рок-клуб «Там-там». Они [рокеры и рейверы] друг друга презирали. «Штубниц» было единственным местом, где они встречались.

В «Штубнице» был огромный трюм, в который когда-то заваливали рыбу, а теперь там устроили танцпол. То есть там хорошая акустика. В один вечер народ выпал в экстаз и стал прыгать с борта в Неву. А вокруг собирались члены «Клуба Речников» на катерах, они почему-то как раз в этот день решили поддержать этот жар и зажигали в прямом смысле.

А.Х.: В общем, «Штубниц» оказался довольно шумным европейским проектом. Он повлиял на многое. На следующий год в Германии открылась большая выставка «Самоидентификация». Она проехала через Киль, Берлин, Норвегию, Польшу и закончилась экспозицией в Русском музее. Я писал в каталог статью о том, что основная дилемма искусства Петербурга — борьба неоакадемизма и искусства новых технологий.

А.М.: Вскоре эту тенденцию подхватили — каждый по-своему — Марина Баскакова и Дмитрий Сикорский: они организовали несколько конференций. Также результатом стало — отчасти — основание в России центров современного искусства Сороса. Если в Петербурге ЦСИ Сороса в демократическом открытом режиме просуществовал год и успел поддержать грантами многочисленные, но отдельные проекты художников, то в Москве (не без нашего участия) удалось продвинуть искусство новых технологий: создать медиалабораторию, где осуществляли свои проекты «Облачная комиссия», Алексей Шульгин и другие. Из нее позже выросла московская электронная музыка и был создан архив авангардной музыки Андрея Смирнова, несколько лет назад показанный на великолепной выставке «Поколение Z». В то время в Петербурге проводилось множество мероприятий, связанных с культурой новых технологий: конференций, выставок, телеконференций, постоянно действовал семинар в «Кибер-Фемин- Клубе». У нас была вообще нелокальная тусовка.

Корабль искусств «Штубниц» больше не заходил в акваторию Невы. Однако функционировать как пространство искусства на Балтике и в северной Атлантике он продолжает по сей день. У него уже большой послужной список: Любек и Роттердам, Щецин и Копенгаген, Рига и Лондон. На сайте «Штубница» — многочисленные свидетельства его культурной активности и предложения к сотрудничеству. Свидетельств из Петербурга там не сохранилось за давностью лет.