Елена Овсянникова, Николай Васильев. Архитектура Дома Наркомфина вчера и сегодня

В издательстве Музея «Гараж» вышла книга, посвященная недавно отреставрированному Дому Наркомфина в Москве — архитектурному комплексу, задуманному как этап на пути к созданию дома-коммуны. Авторы монографии рассказывают о памятнике в широком историческом контексте и о его сегодняшнем состоянии. С любезного разрешения издательства публикуем главу «История идеи обобществления быта».

Дом Наркомфина, Москва. Источник: garagemca.org

Прежде чем рассказать об архитектурном замысле и его исполнении, следует остановиться на историческом контексте. Идея обобществления быта возникла не в 1920-е годы, ее выдвинули социалисты-утописты еще в XVIII веке. Шарль Фурье, как известно, так и не смог реализовать свои идеи на практике, однако в середине XIX века некоторые утопические поселения все же появились — в 1840-х на Севере и Среднем Западе США возникло более 30 так называемых фаланг, коммун, основывавшихся на идеях американского последователя Фурье Альберта Брисбена, ни одна из которых, впрочем, не просуществовала более десяти лет.

Брисбен вслед за Фурье предполагал центром фаланги особое здание, фаланстер — большой дом, включающий жилье с частичным обобществлением быта. Надо заметить, что и идеологически, и с точки зрения пространственной организации сельский и земледельческий фаланстер — плод идей эпохи Просвещения — мало отличается от имевших место еще в XVII веке поселений колонистов-пуритан и других переселенцев в Новый Свет. Религиозные общины той или иной версии протестантизма (не только пуритане из Англии или гугеноты-кальвинисты из Франции, но и представители других сект, бежавшие от религиозной резни в Европе) обустраивались, создавая крепости-блокгаузы или возводя обыкновенный амбар, который использовался для коллективной молитвы, трапезы и в качестве склада общего имущества.

Параллельно в 1800-е годы, во многом в противовес работным домам, английский философ-социалист Роберт Оуэн предложил схожую утопическую концепцию кооперативного индустриального поселения. Его хлопкопрядильная фабрика в Нью-Ланарке в Шотландии, где трудилось больше двух тысяч человек, славилась социальной поддержкой хозяином своих рабочих (с 1968 года получила статус памятника всемирного наследия ЮНЕСКО). Однако главная затея Оуэна, поселение «Новая Гармония» в штате Индиана в США^[1], так и не была реализована из-за бесконечных споров и неурядиц — порядка восьмисот семей так и не смогли договориться ни о совместном управлении, ни о пользовании землей, ни тем более о новом строительстве (Оуэн представлял коммуну в виде «замка» с фабричными трубами вместо башен и кирпичными жилыми корпусами, охватывающими прямоугольный двор). Сохранилось 25 зданий, деревянных жилых и кирпичных общественных, однако еще при жизни Оуэна основные постройки перестали быть коллективной собственностью и вместе с землей были приватизированы. В 1817–1824 годах было выстроено четыре общежития; сохранившиеся два представляют собой трехэтажные кирпичные здания (одно из них, изначально служившее колонистам местом собраний, позднее, еще в XIX веке, было переоборудовано под театр)^[2].

Ф. Бэйт. Проект коммуны «Новая гармония» в Индиане, США, предложенный Робертом Оуэном. Лондон, 1838. Рисунок, гравюра. Источник: commons.wikimedia.org

Первые социалисты-утописты не осуществили ничего из намеченного ими в форме заметных архитектурных явлений, но их идеи отчасти реализовались в годы правления Наполеона III, когда весь исторический Париж был реконструирован под руководством префекта округа Сены, опасавшегося революционно настроенных рабочих барона Османа. До последнего времени о коллективных жилищах для рабочих того времени не упоминалось как о прототипе советских проектов такого рода, хотя их организация была в числе политических установок французского правительства эпохи, наряду с прокладкой широких городских магистралей, подоплекой которых была не столько художественная мысль, сколько стратегия защиты от революционных баррикад. Разумеется, и в СССР без политической подоплеки такие проекты, как Дом Наркомфина, тоже не могли появиться.

Как пишет Владимир Филиппов, впервые показавший, что истоки социального жилища для рабочих восходят к Наполеону III: «Идея эксперимента принадлежала Луи-Наполеону, он его организовал и поддерживал как материально, так и морально. Внимание к обустройству жизни рабочих было вызвано, прежде всего, заботой императора о предотвращении пролетарской революции, и в целом он с этой задачей справился — во время его правления революций не происходило». Филиппов также отмечает, что «в конечном итоге в столице объявленная цель эксперимента достигнута не была […] В провинции, где цена земли не подвергалась спекуляциям в такой степени, успешных примеров было больше»^[3].

Не случайно прогрессивный промышленник, последователь Шарля Фурье Жан-Батист Годен, выступив и в роли заказчика, и в роли архитектора, построил «Фамилистер» (фр. familistère — «потребительский рабочий кооператив»), или «Общественный дворец»^[4], для проживания рабочих своего предприятия, производившего изделия из чугуна на севере Франции в городе Гиз в 1859–1877 годах.

«Фамилистер», о чем говорит его название, был предназначен для посемейного поселения рабочих. Его жилая часть представляет собой три больших корпуса прямоугольной формы с внутренними дворами, остекленными сверху по моде своего времени. Входы в квартиры устроены с галерей, выходящих во двор. Дворы предназначены для детских игр, проведения общих праздников и прочих мероприятий. Уборные и другие необходимые удобства расположены в угловых частях корпусов, оформленных в виде башен, а сами постройки снаружи напоминают французские ренессансные замки.

Идея социальной общности и образ единства большой «семьи» рабочих Годена здесь налицо. А «кирпичный стиль» этого комплекса отражает моду того времени на ретроспективную архитектуру, характерную для всех промышленных зданий Европы второй половины XIX века. Целостный облик этого архитектурного ансамбля подчеркнут монументом Годену, установленным на его центральной композиционной оси, на постаменте которого дан генеральный план этого комплекса.

Однако, посетив «Фамилистер» сегодня, можно убедиться в относительной запущенности общественных пространств дворов и особенно санузлов, поскольку приватные помещения и помещения общественного назначения четко разделяются в сознании любого человека на объекты персонального интереса и на те, за состояние которых он часто не стремится брать на себя ответственность (в 1968 году ассоциация труда и капитала, которой принадлежал комплекс, обанкротилась, жилые помещения были частично приватизированы, а общественные — проданы или муниципализированы)^[5]. Эта же проблема коснулась и советских общежитий, получивших название домов-коммун, как будет показано далее.

Казарма №119 в Морозовском городке «Тверской мануфактуры». Тверь, 1909–1910. Источник: pastvu.com

Исторически для царской России были характерны целые деревни при заводах, например на Урале, где рабочие селились в традиционных деревянных избах, не отличавшихся от деревенских^[6]. Вторым же архитектурным типом стали «рабочие казармы», сходные с европейскими примерами обеспечения рабочих жилищем с обобществлением быта. Лучшим их примером можно назвать построенные в начале ХХ века четырехэтажные общежития с коридорной системой для рабочих Новоткацкой фабрики Арсения Морозова в городе Богородск (теперь на территории Ногинска); аналогичные им корпуса так называемого Морозовского городка в Твери заселены до сих пор. Кроме воздушного отопления, вентиляции и канализации здания были оборудованы холодными шкафами для хранения продуктов и прачечной: в подвале стояли ручные стиральные машины. При этом Морозовы приветствовали желание рабочих всех своих предприятий селиться не в общежитиях-казармах, а в отдельных домах с участками земли, и выдавали ссуды на индивидуальное строительство.

В числе других прообразов как советских домов-коммун, так и домов переходного к коммунам типа можно назвать дома гостиничного характера (то есть с квартирами, сдававшимися внаем). Такие дома также содержали элементы общественного обслуживания. Среди них выделяется дом, построенный по проекту инженера Эрнста Нирнзее (1873–1934) в Большом Гнездниковском переулке близ Пушкинской площади в Москве в 1912–1913 годах. В отличие от многочисленных выстроенных Нирнзее заурядных московских доходных домов, это высокое здание, даже называвшееся в свое время «тучерез», состояло из компактных квартир, в которые попадали из широких светлых коридоров, где дежурили половые, приносившие жителям заказанную из трактиров еду. В квартирах были совмещенные санузлы и не было кухонь. При советской власти дом пережил второе рождение, когда его заселили чиновники и общественные деятели и там появилось более развитое общественное обслуживание — столовая, ресторан на плоской крыше, кинотеатр, также наверху, и даже три детских сада, а в квартирах поставили маленькие газовые плиты.

Дом Нирнзее (возвышается справа) в Москве. Источник: pastvu.com

Характерно, что высота потолков в этих квартирах, сегодня кажущаяся значительной — 3,6 м, была для своего времени весьма экономной, так как в респектабельных доходных домах по стандартам тогда шаг перекрытий мог составлять и две сажени, то есть 4,2 м. Надо сказать, что плоская кровля (вовсе не изобретение Ле Корбюзье) была в этом доме выполнена со свинцовым покрытием и не протекала, но покрытие сняли в годы Великой Отечественной войны для производства боеприпасов, и с тех пор, по сообщениям очевидцев, она пропускает дождевую воду.

Примечательно, что помимо деятелей партийной элиты, в этом доме жил известный зодчий Григорий Бархин, автор проекта здания редакций и типографии газет «Известия ВЦИК» и «Красная нива». Его старший сын-архитектор Михаил вспоминал, что отец смотрел за этой стройкой прямо из окна своей квартиры, расположенной на 5-м этаже и выходившей окнами в направлении здания редакций. Он же вспоминал о ресторане «Крыша» и о том, как дети вместо школы стремились попасть на кровлю-террасу, чтобы смотреть кино, которое там постоянно крутили^[7].

Однако, несмотря на практичную и функциональную структуру дома Нирнзее, его архитектурное решение ничем не отличалось от доходных домов и было весьма претенциозным — при относительной дешевизне квартир. Так, в наружный декор вошли даже мозаичные панно по эскизам известного театрального художника Александра Головина. Архитектурный же облик Дома Наркомфина, в отличие от подобных прототипов, стал именно выражением его внутренней сущности — новой типологии жилых и общественных помещений, совмещенной в единый комплекс.

Можно назвать и еще один, хоть и оставшийся малоизвестным, западный аналог социальной идеи фаланстеров ХХ века на русской почве. Это коммуна американских социалистов, приехавших в СССР и получивших землю бывшей барской усадьбы Оболенских в селе Ира (г. Кирсанов под Тамбовом). Эта коммуна 1920-х годов развивалась, однако, вовсе не в новаторском архитектурном направлении (о ней впервые после 1920-х годов стала публиковать материалы Галина Леденёва)^[8]. Для осмотра этого беспримерного объекта приезжал даже Бернард Шоу, что отражено в документальном фильме, демонстрировавшемся на Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке в Москве в 1923 году в качестве образца советского образа жизни. Таким образом, связи с западным «капиталистическим» миром были налицо.

К вопросу о западных тенденциях на русской почве приведем слова современника Гинзбурга (Моисей Гинзбург — архитектор Дома Наркомфина. — Артгид) архитектора Юлия Савицкого, окончившего ВХУТЕИН, которые записал Селим Хан-Магомедов^[9]: «Гинзбург — блестящая голова, умение писать. В годы, когда велись поиски новой архитектуры, он выехал на знании Запада. Он учился в Европе и был там свидетелем ростков нового — знание этого ему очень помогло здесь».

Но несмотря на свое «западничество», Гинзбург прямо указывал в своей книге «Жилище»^[10] на комфортные квартиры в доходных домах как на важный опыт для дальнейшего осмысления темы. Надо отметить, что он, приехав из Италии и, будучи выпускником архитектурного факультета миланского Политехникума^[11], был вынужден подтвердить диплом на инженерном факультете Рижского политехникума, переведенного в Москву в годы Первой мировой войны. Тогда же ему довелось поработать в мастерской опытного практика, создавшего целый ряд московских доходных домов, Бориса Великовского^[12].

В условиях же советской действительности Гинзбург сам мог наблюдать отсутствие у большинства москвичей не только элементарных бытовых удобств, но и просто своего угла. Превращение больших квартир в коммуналки, где в каждой комнате размещалось часто по целой семье, а лучших гостиниц города — в так называемые Дома Советов, где селились члены правительства, наводило на мысль о пересмотре концепции расселения в целом. К слову, и дом Нирнзее в Большом Гнездниковском стал одним из московских Домов Советов.