Мускулы и нервы пролетариата
Алексей Гастев (1882–1939) был одним из наиболее радикальных и влиятельных мыслителей своего времени, однако в годы Большого террора память о нем практически уничтожили. До 24 ноября в галерее «На Шаболовке» открыта выставка «Гастев. Как надо работать», рассказывающая о его творчестве и теории научной организации труда. Этот проект встраивается в ряд инициатив, призывающих вернуть фигуру Гастева в современный контекст — среди них можно выделить, например, Гастевские чтения. «Артгид» рассказывает, кем был Алексей Гастев и почему его идеи востребованы до сих пор.
Алексей Гастев. Courtesy галерея «На Шаболовке»
Подпольщик и публицист, собеседник Владимира Ленина и Генри Форда, мыслитель, освоивший несколько рабочих специальностей, революционер и организатор Центрального института труда, репрессированный в годы Большого террора — это эффектная судьба. Однако, как это часто случалось с неугодными советской власти персонажами, память об Алексее Гастеве практически вымарана из истории. Поэтому исследователям, которые взялись реконструировать его биографию в годы оттепели, пришлось собирать информацию по крупицам.
До сих пор мы располагаем весьма скудными сведениями о жизни Гастева, а целые пласты его наследия остаются практически неизученными. В особенности, как замечает историк Александра Кулаева, это касается журналистских текстов, которые Гастев писал в течение всей жизни. При первом знакомстве с его теоретическими трудами возникает впечатление, что мысль его была поистине всеохватной. Гастева в равной мере волновали организация рабочего движения и пересмотр трудовых отношений, положение женщин, образование и просвещение вчерашних беспризорников и крестьян, физическая культура и мораль. Сегодня всем очевидно, что его наследие требует междисциплинарного подхода. Его труды изучают литературоведы, экономисты, историки, социологи и менеджеры, занятые вопросами организации трудовой деятельности.
Овидий горняков
В своих художественных текстах Алексей Гастев также предстает фигурой ницшеанского масштаба. Он грезил об «исступлении трудового порыва», мечтал о том дне, когда человек «опояшет Вселенную стальными рельсами воли». Расхожим стало посвященное Гастеву стихотворение Николая Асеева, благодаря которому за мыслителем закрепилось прозвище Овидия горняков, шахтеров, слесарей. Еще при жизни у Гастева сложилась репутация бесстрастного фанатика, однако не стоит забывать, что он никогда не переставал быть поэтом.
Сборник стихов «Поэзия рабочего удара» — самая известная книга в списке его триумфов. Она пережила шесть переизданий при жизни Гастева и была вновь открыта в оттепельный период, став объектом небольшого культа. Темпераментную и непреклонную поэзию Гастева ценили Владимир Маяковский, Максим Горький и Анатолий Луначарский. Современники видели в нем выразителя ценностей Пролеткульта. Как и теоретические труды Гастева, эти верлибры тяготеют к схематизму, точности, прямому действию («Когда гудят утренние гудки на рабочих окраинах, / это вовсе не призыв к неволе. Это песня будущего»). В них нет изобретательности, какую мы привыкли видеть в произведениях футуристов. Наиболее ярко воззрения Гастева на реформу слова воплотились в его второй книге — «Пачка ордеров», которая, как ни странно, оказалась менее успешной. Это язык заводских распоряжений, приказов, телеграмм, скупых газетных заметок, лишенных какого бы то ни было эмоционального заряда:
Тонны негодования.
Нормализация слова от полюса к полюсу.
Фразы по десятичной системе.
Котельное предприятие речей.
Уничтожить словесность.
Огортанить тоннели.
Гастев всегда стремился к предельной рациональности («Культура должна выковываться лишь как производное или отражение хозяйственных побед и усилий») и полагал, что слово, взятое в его бытовом выражении, «явно недостаточно для рабоче-производственных целей пролетариата». Он считал, что «ошеломляющую революцию художественных приемов», связанную с авангардным движением, необходимо поставить на службу пролетарскому искусству («Если футуризм выдвинул проблему “словотворчества”, то пролетариат неизбежно ее тоже выдвинет»). Слово он призывал реформировать тем же способом, что и производство, — с помощью «технизации». Все камерное, интимное, индивидуально-вычурное казалось Гастеву жалким лицедейством, не достойным человека будущего.
Социальный инженеризм
Название выставки в галерее «На Шаболовке» отсылает к ключевому труду Гастева — брошюре «Как надо работать», которая вобрала в себя широчайший круг проблем — от психологии работника до педагогики и организации рабочего места («Работаем ли мы за канцелярским столом, пилим ли напильником в слесарной мастерской, или, наконец, пашем землю — всюду надо создать трудовую выдержку и постепенно сделать ее привычкой»). Во многом прославившая Гастева методика научной организации труда (НОТ) стала следствием его погружения в рабочую среду в ранние годы. Став частью революционного движения в 1905–1907 годах, он пришел к мысли, что невозможно отстаивать права тех, о чьей трудовой жизни имеешь лишь теоретические представления.
Прежде чем погрузиться с головой в идеологию, Гастев много лет посвятил работе на заводах — сначала в России, затем во Франции, где он прятался от преследователей после участия в революционных событиях. Немудрено, что его тексты тех лет окрашены в экстатические тона и пронизаны почти религиозной верой в неотвратимость общественных перемен («Было время могучей, потрясающей веры, когда за день перерождались люди, мгновенно рождались вожди»). За границей он узнал, что такое кооперативы и кассы взаимопомощи. Этот опыт во многом сформировал его представления о том, как следует улучшить условия труда. Таким образом, вчерашний студент, пылкий агитатор и организатор демонстраций, недавно вылетевший из института, встал в один ряд с пролетариями, разочаровавшись в «профессиональных революционерах».
Последнее произведение
Итак, что же принципиально нового предлагал Гастев? В основе его теории научной организации труда был человек — его потребности, привычки и образ жизни. Сам труд он мыслил как освобождающую и всячески способствующую всестороннему развитию личности практику. В этом смысле представления Гастева были довольно далеки от реального положения дел в СССР, но дело в другом. В конечном итоге он оказался едва ли не единственным мыслителем, воплотившим свои утопические замыслы в жизнь. Согласно Гастеву, труд должен был раскрепощать и побуждать человека работать без принуждения. С этой целью мыслитель стремился гармонизировать трудовой процесс на всех этапах производства и добился внедрения своих методик на многих предприятиях СССР.
Воплощением идеала Гастева стал Центральный институт труда (ЦИТ) в Москве — учреждение, созданное на стыке экономики, психофизиологии и пролетарской культуры, которое сам Гастев называл своим «последним художественным произведением». На базе ЦИТ Гастев написал более 200 материалов, посвященных проблеме повышения эффективности производства, обучению масс и физиологии труда. Правда, институту не суждено было надолго пережить своего создателя: Гастева репрессировали в 1939 году, институт просуществовал вплоть до 1940-го, а после был перепрофилирован. Наработки Гастева объявили чересчур «буржуазными».
Гастев ставил себе целью воспитание человека и верил, что пролетариат должен «развернуть перед человечеством бесконечные перспективы гармоничного совершенствования», а потому касался в своих трудах практически всех возможных вопросов, связанных с конструированием личности нового советского человека. При этом Гастева нельзя причислить к тем великолепным авантюристам, которых утопия жизнестроительства увлекала лишь как категория эстетическая. Он был практиком — может быть, самым последовательным среди строителей новой советской культуры.
