«Просто псих!» Павленский и психиатрическая экспертиза

Акционист Петр Павленский, в ноябре 2015 года поджегший двери здания ФСБ на Лубянке, в очередной раз был отправлен на судебно-психиатрическое освидетельствование и в очередной раз был признан психически здоровым. Анна Матвеева рассматривает конфликты психиатрии и искусства, вменяемость «творческих натур» и мифы о гениальности безумцев.

Эдвард Мунк. Крик. 1910. Картон, темпера. Фрагмент. Музей Мунка, Осло

26 февраля 2016 года на сайте «Медиазона» опубликована статья заведующего кафедрой медицинской психологии Казанского государственного медицинского университета, доктора медицинских наук Владимира Менделевича «Казус художника-акциониста Петра Павленского: психопатология или современное искусство?». Эта публикация была перепечаткой из профильного научного журнала: оригинал статьи вышел в первом выпуске «Неврологического вестника» за 2016 год.

Автор кратко описывает сами акции Петра Павленского, медийную реакцию на них, проблемы анализа художественного жеста в целом. Но что самое ценное — в статье впервые приводится текст клинического обследования Павленского от октября 2014 года, после акции «Отделение», когда художник, усевшись голым на заборе Института им. В.П. Сербского в Москве, ножом отсек себе мочку левого уха в знак протеста против «возрождения карательной психиатрии в России». Тут нужно пояснить, что медицинские данные, в том числе и результаты обследований, являются предметом врачебной тайны и не могут обнародоваться без согласия самого пациента — более того, врачебная тайна без согласия пациента не раскрывается даже его близким родственникам. В данном случае автор статьи получил у Павленского разрешение на публикацию. Благодаря этому широкая публика может посмотреть, как работают эти самые ужасные каратели-психиатры и какими исследовательскими инструментами они пользуются.

Обследование, как и положено, описывает анамнез (предшествующую жизнь и самочувствие пациента, начиная с рождения), отношения с родителями, юность и учебу, работу и семью, политические и житейские взгляды, убеждения; попадал ли ранее в поле зрения психиатров, и если попадал, то почему и с каким результатом; данные на момент текущего обследования, ход и результаты обследования. Текст длинный, заключение врача в экспертизе Павленского: «В процессе обследования Павленского П.А. не обнаружилось признаков нарушения познавательных процессов (расстройств мышления, восприятия, памяти, внимания, интеллекта) и расстройств аффективной сферы. Выявлены особенности поведения, приводившие его на протяжении жизни и в инкриминируемые периоды к эпатажному поведению, которое расценивалось правоохранительными органами как нарушение общественного порядка». Вывод Менделевича, автора статьи: «Сравнение особенностей поведения П. Павленского с диагностическими критериями эмоционально-неустойчивого личностного расстройства показывает, что они не совпадают ни по одному пункту. (...) Таким образом, клиническое исследование П. Павленского и анализ его “неадекватного” поведения по материалам судебно-психиатрических экспертиз и объективного анамнеза позволяют утверждать, что нет никаких оснований для диагностики у него каких-либо психических и/или поведенческих расстройств. Своеобразие поведения П. Павленского с элементами членовредительства и сексуальной провокативности не должно рассматриваться исключительно сквозь призму психиатрии».

Все это совершенно не ново. Павленскому не привыкать: на его счету уже четыре психиатрических освидетельствования (их назначают после каждой его акции и задержания, таков порядок) и две полноценных психиатрических экспертизы: амбулаторная в 2014 году, которая приводится в статье, и совсем недавняя трехнедельная стационарная в том же самом институте Сербского, на заборе которого Петр два года назад отрезал себе мочку уха, — назначенная после акции «Угроза» с поджогом дверей штаб-квартиры ФСБ на Лубянке. Все с одинаковыми до скуки решениями врачей: здоров, здоров, здоров... Прямо ирония судьбы какая-то: человек уже пол-уха себе отчекрыжил в знак протеста против возрождения карательной психиатрии, а она упорно отказывается и отказывается возрождаться! И просит оставить ее в покое — ей вполне хватает настоящих больных.

Тем не менее, статус «ненормального» и в обществе, и в искусстве — один из самых проблемных и двусмысленных. Мы крайне невежественны в отношении всего, что касается душевного здоровья и нездоровья. Этой темы, с одной стороны, суеверно боятся, а с другой — всяк готов выносить суждения в духе «да он псих ненормальный!». Даже медики непсихиатрического профиля признаются, что психиатры — это какие-то такие отдельные доктора, хоть формально и коллеги, но черт их знает, чем они занимаются, «голова — предмет темный и исследованию не подлежит». Профессиональные юристы удивляются, когда слышат, что психиатрическая помощь регламентируется «Законом о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании»: если только им не приходилось работать непосредственно в теме, закон для них в новинку, хоть и принят аж в 1992 году. А вот широкая публика готова выставлять диагнозы направо и налево, причем невежество с апломбом прет из нее одновременно в противоположные стороны: с одной стороны, стигматизация людей с психиатрическими диагнозами огромна, и при слове «психбольной» людям представляется буйный агрессивный психотик, бегающий по улице с топором, с другой — многие романтические натуры склонны считать психиатрию лженаукой, болезни выдумкой, а больных — особо одаренными людьми, которые «просто воспринимают мир иначе», а злые врачи только того и хотят, что превратить их в овощи и лишить уникального видения мира.

Отсюда набор вопиющих заблуждений в обсуждении громких новостных поводов: абсолютно вменяемый Павленский, пригвоздивший мошонку к брусчатке в ходе акции «Фиксация» — продуманной и с четким внятным месседжем — получает фидбэк в духе «да он чокнутый, его лечить надо!», а узбечка в остром психозе, отрезавшая голову подопечной девочке, получает фидбэк «радикальная исламистка, продуманный теракт, наверняка завербована, чучмеки все такие, не лечить, а судить!», и мало кого волнует тот факт, что она уже 15 лет состояла на психиатрическом учете с тяжелым диагнозом, а на момент ареста была настолько не в себе, что ее не удалось даже толком допросить. Последствия невежества бывают трагическими: в 2013 году в дом к одному из самых известных российских православных священников Павлу Адельгейму прихожане из лучших соображений привезли молодого парня, «одержимого бесами». Отец Павел «изгонял бесов» молитвами, пока парень не схватил кухонный нож и не воткнул его священнику в грудь. Семья и паства потеряли отца Павла, родители убийцы — единственного сына (до болезни — подававшего большие надежды кинооператора): убитого не вернешь, а убийце определено лечение в психиатрической больнице тюремного типа, откуда он неизвестно когда выйдет и выйдет ли вообще; а всех-то дел было — распознать психоз и вызвать скорую, а не читать человеку в обострении болезни труды отцов церкви. Все остались бы живы, а больного, пока он никому не причинил зла, пролечили бы и выписали через несколько месяцев в состоянии ремиссии.

Однако вернемся к нашим баранам, то есть к искусству. В этой сфере мифы и стереотипы о безумии не просто цветут пышным цветом — они овеяны неким романтическим флером: творческому человеку вроде как даже положено быть слегка «того», все гении были и есть немножечко помешанные, а легкая безуминка — признак таланта и залог успеха. «Нормальный» — уничижительное ругательство. «Вааще крейзи» — похвала (неважно, что относится она обычно к экстравагантному поведению полностью здоровых людей). С количеством стереотипов, касающихся душевных болезней и страдающих ими людей, может соперничать только количество суеверий об их лечении. Попробуем составить топ-пятерку из них.

«Психиатрия — лженаука, а творческие личности просто так видят»

Этой точки зрения придерживается множество людей, включая, кстати, и вышеупомянутого Петра Павленского. Цитата из текста его клинического обследования: «Где психиатрия? Нет ее. Это псевдонаучное объяснение изоляции. Ну нужно изолировать человека, чтобы он не перерезал всех, и его изолируют. А в том виде, в котором она существует, это просто подкладка под режим». А болезни — не болезни, а особенности мировосприятия и нежелание вписываться в систему.

«Искусство душевнобольных» при этом — вполне заметный сегмент арт-мира и арт-рынка. Обычно оно проходит по разряду ар брют, наряду с творчеством заключенных, инвалидов, прочих маргинальных групп, а также просто художников-самоучек. Теоретик ар брют Жан Дюбюффе, как и положено модернисту, искал в искусстве маргиналов выход за пределы нормативности художественной системы, но душевных болезней в медицинском смысле он не признавал: «Для меня безумие — суперздравомыслие. Нормальным является больной психозом. Нормальный означает нехватку воображения, нехватку творческого потенциала». Мировосприятие безумца Дюбюффе ставил в один ряд с мировосприятием, например, дикаря, которое тоже очень ценил: ему были важны выход за рамки рацио, логики и привычного уклада жизни, высвобождение страстей и эмоций. Знакомясь с творчеством душевнобольных по альбомам с репродукциями и по описаниям врачей-психиатров, Дюбюффе упускал из вида, что пациенты не высвобождают страсти из оков разума, а именно находятся в оковах этого самого разума, который сломался.

К творчеству это не имеет отношения. «Душевнобольные творят по тем же законам, как и здоровые люди»^[1].

Все бы ничего, если бы больные люди счастливо плавали в своем «ином мировосприятии», а не страдали. Каждый, кто прошел через психическую болезнь, подтвердит, что прошел через ад. Ад, не имеющий ничего общего с творчеством и не способствующий ему. Умеренно тяжелые заболевания, например, неврозы, лишают человека сил и желания заниматься чем бы то ни было; тяжелые, например шизофрения, способны превратить в овощ. Человек будет не вдохновенно зарисовывать свои озарения, а бормотать и пускать слюни. Постоянные пациенты психдиспансеров — не непризнанные гении, а тяжелые инвалиды, которых водят за ручку. У них, как правило, плохо с творчеством, — но плохо и со всем остальным вплоть до завязывания шнурков. Можно считать психиатрию лженаукой и репрессивной машиной, можно ее и вовсе упразднить — вот только больных куда девать?

«Сразу видно, что псих рисовал»

«Диагностика по юзерпику» в принципе имеет под собой определенную основу. Об искусстве душевнобольных написаны многочисленные тома — написаны не искусствоведами, а медиками. И психологи, и психиатры используют в работе графические тесты, анализируют рисунки пациентов, находят в них определенные маркеры того или иного психоэмоционального состояния. Это не обязательно очевидное вроде «человек в депрессии будет все рисовать в черных тонах, а человек в мании — в ярких».

Несколько лет назад мне посчастливилось попасть в жюри «Музея всего» — авторского проекта англичанина Джеймса Бретта, собирающего искусство непрофессиональных художников. Среди приносивших свои работы было немало «городских чудиков», которых можно было бы заподозрить в определенных странностях. Потом пришла волонтер из благотворительного фонда, занимавшегося реабилитацией реальных психически больных людей в психоневрологическом интернате в Петергофе. Она принесла рисунки своих подопечных (сами подопечные в силу своего состояния никуда ходить не могут, это тяжелые инвалиды). Рисунков было много. Да, по многим из них даже неспециалисту можно было отследить специфику диагноза: обилие мелких деталей, этакий неосознанный Филонов — шизофрения, резкие пятна краски — аутизм, и так далее. Но в этих случаях даже у неспециалиста глаз должен быть хоть сколько-то наметан, поскольку это именно что частности. А большинство работ не блещут диагностическими признаками вовсе. Кстати, «Музею всего» Джеймса Бретта сталкиваться с творчеством людей с диагнозами приходится регулярно, и у музея железный принцип: диагноз не интересен, любые авторы интересны только как авторы, выставляются на общих основаниях, а тот факт, что автор болен, никогда и нигде не упоминается. И вы правда не опознаете по рисунку или скульптуре, болен их автор или здоров.

Возможно, поэтому искусство именно душевнобольных людей не стало отдельной таксономической единицей в искусствознании, а проходит всегда по разряду «и проч.»: вместе с самоучками, с искусством инвалидов по другим болезням, с заключенными, крестьянами, аборигенами и прочими непрофессионалами. Outsider art в мировом искусствознании, «наивное искусство» в России редко делает акцент на психическом статусе художника: он ничего не добавляет и не отнимает, он просто не нужен. Проведший большую часть жизни в психбольнице Александр Лобанов идет бок о бок со здоровой Катей Медведевой: оба в топе российского наивного искусства. Живущая в психоневрологическом интернате, страдающая обсессивно-компульсивным расстройством Яёи Кусама — не меньшая звезда, чем здоровый, например, Деймиан Херст (рисовать горошки любят оба). Вряд ли возможно поставить диагноз по картинам Павла Федотова, Михаила Врубеля, Микалоюса Константинаса Чюрлениса (все трое окончили дни в сумасшедшем доме, причем с одним и тем же диагнозом, а попробуйте найти что-то общее в их живописной манере). Да и Ван Гога, чьи поздние, времен сумасшествия, работы уже разобраны на косточки психиатрами, мы, что называемся, «любим совсем не за это». Диагноз по юзерпику у художника невозможен, забудьте.

«Все художники по-хорошему чокнутые, а сумасшествие — другое название гениальности»

Не бывает чокнутых «по-хорошему» и «по-плохому». Серьезная болезнь — это всегда беда. Если не беда — то это не болезнь. Восхищенное «О-о-ой, он такой чумачечий!» на вечеринке не имеет никакого отношения к реальному сумасшествию — и не потому, что реальный псих устроил бы дебош, а потому, что реальный псих с гораздо большей вероятностью сидел бы в углу, глядя в стену и не привлекая восхищенных взглядов юных дев.

О связи гениальности и помешательства писали Чезаре Ломброзо, Огюст-Амбруаз Тардье, Роже де Фурсак, Ханс Принцхорн и многие другие. Все они исследовали творчество пациентов психиатрических клиник. Ничего кроме «да, наши пациенты тоже рисуют» им вывести не удалось. Рисуют все, кто дотянется до карандаша, — и здоровые, и больные.

Прослежена определенная связь между типологией личности и склонностью к тем или иным видам деятельности: так, среди художников и вообще служителей визуальной культуры встречается много шизоидов (шизоидный тип личности предполагает определенную интроверсию и склонность к анализу — это тип личности здоровых людей, ни в коем случае нельзя путать его с диагнозом шизофрении), а среди актеров — истероидов (опять же, речь идет о типе личности, а не об истерии как психическом расстройстве). Но тип личности не имеет отношения к медицинским диагнозам. Просто если ваш ребенок по типу личности шизоид, то он скорее станет художником или инженером, а если эпилептоид — ему сам бог велел сделать карьеру бухгалтера или корректора, но в целом решать ему самому.

Здесь нужно провести границу между собственно творчеством душевнобольных людей и арт-терапией, которая все шире применяется в психиатрической практике. На первый взгляд, это одно и то же: пациенту дают бумагу, карандаши и краски, и пациент рисует. Однако арт-терапия — это процесс с четко определенной целью, и цель эта лечебная. Терапию проводит специалист, он руководит процессом, интерпретирует рисунки и на основе своей интерпретации разрабатывает методики дальнейшей коррекции состояния пациента. То есть рисунок здесь играет техническую роль. Когда говорят о творчестве пациентов, имеется в виду свободное творчество, которое осуществляется не «для чего-то», а как спонтанный выплеск больной души (ну и еще оттого, что заняться в больнице особенно и нечем).

И вот эти выплески никаких непризнанных гениев в копилку человечества особенно не поставляют — по крайней мере в количестве большем, чем поставляет их творчество всех прочих слоев населения.

«Да их всех лечить надо!»

Да не надо. И не надо говорить таких вещей, если вы не практикующий психиатр с опытом работы на психиатрической скорой. К эпатажу, демонстративному поведению, разнообразным вывертам на публику и прочим расписным ложкам в петлицах в творческой среде склонен каждый второй, из них у каждого первого это осознанная стратегия. Самый демонстративный жанр современного искусства — перформанс, и чего мы только там не видели: и Марину Абрамович, реально имитировавшую сумасшествие с перемыванием коровьих мослов и бормотанием под нос песенок, и Елену Ковылину, с петлей на шее предлагавшую выбить табуретку у нее из-под ног, и Криса Бердена, и Германа Нитча, и Павленского того же. Все это — осознанные, просчитанные, описанные и продуманные стратегии самовыражения, высказывания по абсолютно точно определенным поводам. У всех них четкая концепция и железная логика. Медицинское оставьте медикам, которые в очередной раз категорически отказались лечить Павленского.

«Лечить никого нельзя, таблетки убивают вдохновение!»

Вдохновение убивают не таблетки, а болезнь. Без лечения она убивает и вдохновение, и его носителя гораздо быстрее, чем с ним. Безумие — это по-настоящему страшно. Может быть, страшнее смерти в здравом уме. Тот небольшой арсенал, которым располагает сегодняшняя психиатрия, позволяет человеку оставаться человеком.

И наконец, для политически сознательных. Пишет в сети врач-психиатр: «Не надейтесь на карательную психиатрию для инакомыслящих. Карательной психиатрии в России нет и не предвидится. За ту зарплату, которую мы получаем, врачи-психиатры в гробу видали любую власть» (текст смягчен).