Искусство Чернобыля
Критик Константин Дорошенко о катастрофах тела и сознания, мистике и демонологии в украинском искусстве после трагедии Чернобыля.
Юрий Косин. Из серии «Чернобыль». 1986–1987. Источник: yurikosin.com
Катастрофическое восприятие мира — один из маркеров сознания барокко, образность которого продолжает цвести в визуальном Украины со времен барокко мазепинского. Роскошь здешних пейзажей, щедрость земли и садов, привычка к изобилию и комфорту диктуют декоративность, яркость и перенасыщенность. С другой стороны, память о потере такого благополучия — в войнах, революциях, голодоморах и перестройках — добавляет мистических настроений. Их присутствие в украинской культуре также известно: от древнерусской «ведьмы киевской» до Гоголя, от не теряющих актуальности исследований народной демонологии до булгаковщины. Чернобыль здесь становится собирающим символом, продуцирующим излучения в области семиотики. Результаты этого облучения на художественной территории разнообразны.
Первые творческие рефлексии чернобыльской катастрофы были наиболее иллюстративными. Фотографы Виктор Марущенко и Юрий Косин посвятили множество циклов пейзажам и людям зоны отчуждения, побывав там, когда это действительно было опасно для жизни. Чернобыльская серия Марущенко была отобрана Харальдом Зееманом для его проекта «Плато человечества» на 49-й Венецианской биеннале. Характерно, что тогда же, в первом официальном павильоне Украины на форуме — военной палатке в Джардини Наполеоничи — была создана пейзажная диорама: буйство желтого в море подсолнухов, а на заднем плане — реактор (куратор Валентин Раевский). Чернобыль действительно долгое время был первым и едва ли не единственным, что приходило на ум иностранцу при слове «Украина».
К теме Чернобыля Марущенко вернулся в прошлом году проектом своей школы фотографии «1986. Два взгляда» в галерее «Лавра», развивая всегда волновавшую его тему социального (участники — Константин Стрелец, Анатолий Белов и другие). 25 фотопортретов ликивидаторов чернобыльской аварии и 25 — людей, родившихся в 1986 году, сопровождались текстами, описывавшими воспоминания изображенных о роковом событии. Для Косина же Чернобыль всегда оставался коньком. Юрий регулярно ездит туда с 1986-го, продуцируя все новые фотосерии, вызывающие гарантированный интерес за рубежом. Большая чернобыльская ретроспектива Косина «Когда неясен грех» в ALEX ART HOUSE, принадлежащем лидеру украинской партии «Зеленые», экс-депутату Киевсовета Александру Прогнимаку, сопровождалась выступлением певца Алекса Луна и шоу Freak Ballet. Название последнего невольно отсылает к теме биологических мутаций, моду на которую в постсоветском обществе открыл все тот же Чернобыль.
Как раз мутации, метаморфозы, катастрофы тела и сознания, таинственность и фатальность явственно проросли в постчернобыльском искусстве в 1990-е. Арсен Савадов фотопроектами «Донбас — Шоколад» и «Коллективное красное» передает ощущение катастрофы исторической и ментальной. В те же годы он задумывает серию эпических живописных работ, которые реализует нынче. «Лаборатория Орфея», выставлявшаяся в 2012-м в проекте «Апокалипсис и Возрождение в Шоколадном доме», — картина постапокалиптической мутации, зарождения неясного нового из всеобщего обрушения и смешения.
В 1994-м Юрий Никитин, последовательно адаптирующий традицию украинского барокко к современности, создает отчаянную «Чернобыльскую Богоматерь». Сегодня художник больше известен как иконописец, автор иконографии православных новомучеников и блаженного папы Иоанна Павла II.
Критик Мария Хрущак отмечает: «После Чернобыля украинское искусство с головой ушло в мистику, оставшись при этом искусством живописным и изобразительным. Безумный страх перед будущим и возможными “деформациями” форм живого вызвал к жизни исключительно витальные и визионерские проекты, подобные “Сакральному пейзажу Питера Брейгеля” Георгия Сенченко, — произведения пугающие, но обнадеживающие: жизнь продолжается, и все, кто пережил этот взрыв, являются, согласно их виденью, “людьми будущего”. И глобальная техногенная катастрофа — исключительно предвестник возрождения, а не упадка и смерти. Оттого, собственно, украинский арт стал еще ярче и в цвете, и в сюжетах: “Живописный заповедник” и его идеолог Анатолий Криволап бьют рекорды на аукционах; Олег Тистол с его “пальмовым украинским раем” и Александр Ройтбурд с телом как сингулярностью физики, как факта бытия, и мечты как факта деятельности сознания, становятся украинскими символами начала тысячелетия. Можно говорить о феномене “украинского постчернобыльского арта”, которому не удалось особо искуситься новыми медиа и остаться искусством, работающим с человеческим глазом прямым, лобовым приемом — брать за душу цветом и впечатляющим образом».
Интересно, что в кураторском проекте Хрущак на полуострове Бирючий этим летом Ройтбурд отошел от привычки последних лет хохмить в живописи на темы политики и еврейства. И вернулся к катастрофам тела, виртуозно обыгранным им в цикле «Всекидневният живот в Помпей» в 1996–2000 годах.
А вот Илья Чичкан, чьи «Спящие принцы Украины» (1997) стали этапным произведением всей новейшей истории украинского искусства, в представлявшемся в 2009-м в PinchukArtCentre фотопроекте «Атомная любовь» демонстрирует деградацию в сторону самых незатейливых вкусов. Посткатастрофические, мистические образы появляются в поздних работах Александра Гнилицкого, в серии Jurassic Future.
Чернобыль волнует и художников, остающихся блуждающими звездами украинского небосклона, не примыкающими ни к какому кругу. Руководитель программ и проектов фонда Рината Ахметова «Развитие Украины» Олеся Островская-Лютая в журнале Korydor пишет об одном из них: «Например, одну из интереснейших, если не интереснейшую, художественную работу, касающуюся дела Чернобыльской катастрофы и ее влияния на идентичность украинцев, создал Тарас Полатайко. Это инсталляция “Колыбель” 1995 года. Но о ней известно лишь очень узкому кругу профессионалов и личных друзей Полатайко. Формально колыбель — это ванна начала ХХ века, отреставрированная, покрытая слоем блестящего никеля, наполненная несколькими литрами крови художника, которую он собирал несколько месяцев подряд после своего визита в Чернобыльскую зону, закрытая никелевой крышкой и подвешенная на таких же блестящих стальных цепях над полом галереи. Как гуцульская колыбель. В крышке было сделано крошечное смотровое оконце, но свет в галерее был выставлен таким образом, что зритель, пытаясь заглянуть в это оконце, ловил только солнечного зайчика в глаза. Эта формально утонченная и полная смыслов работа достойна того, чтоб ее изучали в Академии искусств».
Проект Кристины Катракис «Зона» получил награду ООН в сфере искусств «Свобода создавать». В серии живописных работ, совмещающих академическую живописную школу с увлеченностью сюрреализмом, она раскрывает интимную историю личного Апокалипсиса. Кристина потеряла ребенка, родившегося с «чернобыльским» сердцем, испещренным отверстиями. Художница видит в этом прямые последствия облучения — дача, на которой она отдыхала в детстве, оказалась в 30-километровой зоне реактора. Присутствие в картинах цитат из Марии Примаченко — не дань моде на главного украинского самородка. Народная художница лично подарила маленькой Кристине работу «Большой зверь ест звезды». С точки зрения народной мистики название оказалось страшным пророчеством. Еще одна откровенная деталь проекта — изображения снимков будущего новорожденного сына, разбросанные по полотнам в виде икринок. Путешествующая по миру, «Зона» так до сих пор и не демонстрировалась на Украине.
Украинская демонология, мистика и тревога наполняют работы другой блуждающей звезды — Майкла Мерфенко. Его проект 2009 года «Мавка» полностью был посвящен восприятию Украины как некоего полуинфернального существа. Энергии, находящейся на грани пробуждения, выхода в мир из сомнамбулического морока. Свет, пробуждение, достижение для Мерфенко неразрывно связаны с идеей преодоления боли и страха. Как на путях исторических, так и человеческих. Инсталляция «Фаворский свет» из проекта «Апокалипсис и Возрождение в Шоколадном доме» — тоже об этом.
Более молодое поколение украинских художников практически не рефлексирует на тему Чернобыля и отвергает таинственное. Катастрофу оно видит в социальном устройстве, а ее преодоление — в его изменении (группа Р.Э.П и другие арт-активисты) или люмпенском осмеянии («Жлоб-арт»). Но и здесь возникают исключения. Выросшие из интереса к украинской деревне, ее современной мифологии, почерпнутой хоть бы и из бреда сельских алкоголиков, и преломленные академическим образованием и восприимчивостью к панк-культуре работы Виталия Кравца — свежие ростки постчернобыльской традиции. Как и чудовищные коллажи писателя и студента философского факультета Назара Шешуряка и его «Секс с деревьями».
