Лука Сарци Амаде. Гонзага. История династии. Искусство и власть

В отечественном искусствоведении фамилия Гонзага чаще всего упоминается в связи с наследием итальянского декоратора и архитектора Пьетро Гонзага (в России — Петра Федоровича Гонзага): росписями в галерее Павловского дворца или зданием театра в усадьбе Архангельское. Журналист и популяризатор науки Лука Сарци Амаде обращает внимание на его однофамильцев — представителей династии Гонзага, правившей в Мантуе в 1328–1707 годах. Наряду с описанием политических событий и социальной обстановки почти четырехсотлетнего правления рода Амаде раскрывает и историю появления многих памятников культуры этого периода. С любезного разрешения издательства «CЛОВО/SLOVO» публикуем фрагмент главы «Круглый стол», посвященной произведениям, созданным при покровительстве Джанфранческо Гонзага (1432–1444).

Пизанелло. Турнир. 1440–1443. Фреска. Палаццо Дукале, Мантуя. Фото: Ghigo Roli

Миссия любой империи всегда заключалась в объединении народов; миссия искусства — в том, чтобы дать народам общий язык. И вскоре язык искусства добрался до итальянских окраин: уже не массивные голые стены муниципальных дворцов, где гвельфы и гибеллины резали друг друга, чтобы посадить на трон амбициозных правителей, а дерзкие кафедральные соборы из дорогого мрамора с большими разноцветными витражами. Уже не тяжелые романские портики, покоящиеся на приземистых колоннах, а устремленные в небо стрельчатые арки. Джанфранческо вскоре после прихода к власти построил колокольню Сант-Андреа, ставшую высокой и стройной, такой, какой мы ее видим сегодня.

Даже интерес к книжной миниатюре, сильно развившийся за последние несколько столетий среди франко-германских народов, хорошо вписался в пламенеющую готику^[1] северных соборов и нашел еще больший размах в Италии в десятилетия расцвета. В Мантуе Паола Малатеста, которую теперь назвали мать-маркиза, содействовала развитию важной школы иллюстрации манускриптов (один из замечательных иллюстраторов Библии Борсо д’Эсте также был родом из Мантуи).

Международный стиль, который мы сегодня называем интернациональной готикой^[2], объединил Европу, обогатив ее новым языком, лишенным слов, но богатым фигурами и красками. Представителем этого стиля в живописи был Антонио Пизано, сын пизанского купца, но воспитанный в Вероне и получивший образование в Венеции. Пизанелло, как его называли, потому что он был сыном сира Пуччо да Пиза, в то время доказал, что он способен расписывать не только страницы рукописей миниатюрами, но и огромные стены дворцов фресками, в которых умел воспроизводить, как никто до него, мельчайшие детали природных существ и явлений: птиц, деревьев, цветов, морских волн — и даже материал самых изысканных одежд из парчи и прозрачных вуалей. Белые фигуры, мягкие цвета, умеренная позолота выделяются на темном или черном фоне: это придворная живопись, идеализированный портрет двора и его образов. В Венеции вместе с Джентиле да Фабриано, протеже Малатесты, он, поэт кисти, расписывал зал Большого Совета во Дворце дожей. Как можно было упустить такого художника? И Джанфранческо предоставил в его распоряжение квартиру, в которой маэстро будет жить почти двадцать лет.

Итак, Мантуя становится частью империи, а ее владыки — маркизами. Необходимо было отметить это событие картиной, памятной не только современникам, но и потомкам. И семья Кастельбарко — родственная Гонзага — накануне посещения своего неприступного замка в Авио императором Карло IV заказала Пизанелло расписать стены и потолок Комнаты любви, которая существует и по сей день. На фресках в аллегорической форме представлены подвиги Капитана народа и маркиза Джанфранческо Гонзага.

В центре эпопеи династии Гонзага, как мы уже говорили вначале, всегда располагалась Реликвия — Кровь Христа, хранившаяся в Священных вазах в базилике Сант-Андреа. Фрагмент реликвии был доставлен в Рим, в Латеранскую базилику (за что папа Колонна щедро одарил церкви Гонзага правом индульгенции, которое привлекало толпы верующих), а еще один — в Германию, в крупное бенедиктинское аббатство Святого Мартина в Вайнгартене, недалеко от Боденского озера. Гонзага поделились Реликвией, чтобы укрепить так необходимые династии связи с папством и империей. С другой стороны, знаменитый эпос о короле Артуре, описанный в великолепно иллюстрированных книгах, заполнивших библиотеки властителей Мантуи, Феррары, Франции и Англии, основывался на легенде о Святом Граале, то есть о чаше, в которую была собрана Кровь Христа после распятия и из которой он причастился на Тайной Вечере.

Как готический стиль объединил Европу, так объединяла ее и легенда о короле Артуре, миф о повелителе и воине, благочестивом и справедливом монархе, и о борьбе за Священную чашу — таинственный и мистический приз, который вознаградит лучшего из рыцарей. Таким образом, король Артур представлялся идеальным государем, который, возможно, никогда не существовал, но в которого было приятно верить и который мог бы подарить непобедимой и все же измученной родине — в его случае Англии — величие. Идеальный монарх — и идеальный мир вокруг как следствие. Одна и та же цель теперь объединяла рыцарей Круглого стола и Дом Гонзага.

Последний Капитан народа и Первый маркиз Мантуи пожелал выразить это в росписи центрального зала на втором этаже дворца, которая будет известна с самого момента ее создания — уникальный случай в нашей саге — по имени живописца, Пизанелло, а не заказчика или по сюжету фресок. Итак, давайте проследим за тем, как рыцари прибывают ко двору. Те, кто поднимался от нижнего портика по парадной лестнице и входил в зал, могли увидеть на противоположной стене, над большим камином (ныне не существующим), начало повествования. Оно охватывало стены большого зала и против часовой стрелки (справа налево, то есть противоположно тому порядку, к которому мы привыкли сегодня) рассказывало историю Бохорта^[3] Младшего. На главной стене, первой, на которую падал взгляд, изображен бой. Это лучшая из сохранившихся фресок, но цвета частично утрачены. Художник идеально помещает сцену в антураж нижнего, самого большого, двора дворцового комплекса, в котором в то время действительно проводились турниры.

Согласно тосканскому ученому Валерии Бертолуччи Пиццоруссо, основная тема фрески такова: в честь годовщины собственной коронации Брандегорис, король волшебного королевства Горре, из которого никто не может вернуться (и поэтому никто не знает, где оно находится: возможно, в Шотландии, возможно, в Уэльсе), назначает турнир в замке Ла Марка. В романе это некая пограничная территория, как и Мантуя, расположенная с внутренней стороны империи. В турнире принимают участие сто рыцарей, самый смелый из которых женится на двенадцати лучших девах (мы видим их сидящими под изящным павильоном), причем первой будет дочь короля, самая красивая девушка в мире. Состязание, однако, оборачивается кровавым побоищем на фоне дикой местности с собаками и львами. Конечно же, Бохорт Младший, самый красивый из рыцарей, провозглашается дамами победителем, но из-за данного им обета безбрачия он отказывается жениться на принцессе. Только волшебное заклинание позволит ему возлечь с дамой! В результате их пылких объятий родится сын, который станет императором Константинополя — Рима Востока. Это — метафора прибытия во дворец короля Сигизмунда Люксембургского, вернувшегося из Рима в заслуженной им короне, который здесь, в Мантуе, во время церемонии на огромной городской площади 22 сентября 1433 года (день, посвященный богу войны и у тевтонских народов) передал, на этот раз с максимальным соблюдением всех формальностей, синьору Джанфранческо да Гонзага прерогативы и титулы, объявленные годом ранее в Парме, и вместе с ними руку своей одиннадцатилетней племянницы Барбары старшему сыну конфирманта Людовико, который на десять лет старше невесты. Акт обручения между родами и между народами Европы открывает новые, более широкие возможности для династии, и ввиду важности события, несмотря на нежный возраст невесты, свадьбу сыграли в том же году. Ритуал инвеституры будет зафиксирован более века спустя Тинторетто в одном из его полотен для Зала маркизов, которое теперь по воле судьбы хранится в Баварии, в Мюнхене, в Пинакотеке.

Но, согласно реконструкции историка искусства Джулианы Альгери, фреска после полутора лет постоянных трудов в летнее время (а в холода работа над фресками была немыслима) все еще не была готова. Поэтому, когда император наконец прибыл в Мантую, он смог увидеть только синопии — подготовительные рисунки, выполненные в красных тонах, дополненные именами двенадцати храбрецов (роковое число: количество рыцарей Круглого стола, колен Израилевых, апостолов, даже судей высшего католического суда — Трибунала Священной Римской Роты).

Этот эпизод, как и другие, описанные на стенах салона, взят из третьей, самой известной и самой поздней из пяти книг, составляющих цикл короля Артура, той, что повествует о подвигах кузена Бохорта, главного героя саги. Речь идет о любовнике королевы Гвиневры, а значит, о сопернике короля Артура, Ланселоте Озерном. На протяжении многих поколений несколько Гонзага носили имя самого знаменитого из героев, и в течение нескольких десятилетий во дворце существовала также посвященная ему комната. Именно это помещение, согласно судебным документам, было личной комнатой Аньезе Висконти, которая, как и британская королева, тоже оказалась неверной женой. Любопытное совпадение.

Если подойти к углу большой фрески, то есть к стене с окном, то можно увидеть под гигантским плюмажем причудливый профиль карлика на коне (семья Гонзага известна была искренней страстью к карликам еще со времен родоначальника). Согласно мифографам, отважный Филиппино да Гонзага ездил верхом на лошади в сопровождении гнома — опрятного, как женщина, и искусного в пении. На гербе, плаще и штанах карлика изображены цвета Дома, которые до сих пор можно увидеть на стенах дворца: зеленый, белый и красный (по странному стечению обстоятельств предвосхитившие наш национальный триколор). Карлик следует впереди рыцаря, закованного в доспехи. Кто этот рыцарь? Может быть, Джанфранческо да Гонзага? Из-под шлема видны только глаза. Он нарисован над дверью, ведущей в покои хозяина. Из этой двери (ныне замурованной) новый маркиз должен был появиться перед гостями вслед за своим пажом, как и возвещает изображение.

Фрески продолжаются на внутренней стене, то есть на той, что обращена к окнам. Здесь можно увидеть превосходную сцену трапезы, которую король предлагает победителю и будущему зятю. В верхней части фрески изображены принцессы, сидящие под балдахином, над трибуной, заполненной дамами и украшенной огромными гобеленами. На переднем из них, в центре, овал с изображением дога — эту породу Гонзага особенно любили. Шпалеры — не просто деталь. По словам монсеньора Брагиролли, ревностного исследователя Рисорджименто, именно Джанфранческо призвал скандинавских мастеров в Мантую, известную выделкой тонкой шерсти, и первым в Италии основал ткачество настенных ковров-картин, опередив Венецию.

Однако Пизанелло был не только живописцем, он был также, возможно, величайшим автором медалей, которые помнит история (он даже изобразил императора далекого Константинополя).

Он вообще был весьма разносторонним художником. Именно он впервые перенес профильный портрет с металла на живопись, и такие изображения благодаря ему стали известны как итальянский портрет. И даже щедрость маркиза не смогла удержать мастера от выполнения заказов, которые то и дело поступали из Милана, из Феррары и из Рима. По этой или по иной причине фрески второй стены художник не закончил, и, возможно, в таком незавершенном виде они были постепенно уничтожены временем и людьми.

Работа над росписью еще продолжалась, когда в 1437 году, через две недели после Пасхи, Джанфранческо получил в подарок от архиепископа Кельна (который являлся архиканцлером императора в Италии и одновременно одним из трех архиепископов, участвовавших в выборе главы империи) нагрудную цепь с изображением лебедя, гордой и прекрасной птицы, которую северные народы считали естественным врагом змеи, символа дьявола. Поэтому присутствие этой птицы в историях французских и английских рыцарей, ищущих Святой Грааль, вполне оправдано. Подарок передал Джанфранческо совсем юный Генрих VI, пятнадцатилетний король, коронованный в Вестминстере, когда ему было всего шесть лет, но царствовавший с девятимесячного возраста. Именно ему в конце Столетней войны предстоит отказаться от претензий на Францию, возрожденную под руководством легендарной Жанны д’Арк.

Это объясняет, почему на фреске Пизанелло в верхней части стены фриз повторяет геральдический воротник с буквой S: это символ дома Ланкастеров, то есть английского государя, чьи французские предки правили Иерусалимом во времена крестовых походов. Возможно, такая честь оправдана дальновидным поступком владыки Мантуи, который предыдущей осенью радушно принял у себя 50 рыцарей, направлявшихся в Святую землю. Заслуженная честь: свежеиспеченный маркиз теперь имеет право разрешать использование знака любому стороннику по своему выбору. Однако, согласно описям, престижный знак появился на драгоценностях Дома лет за 20 до этого. Не будем забывать, что связь между Гонзага и Ланкастерами восходит еще к одной из жен второго Капитана народа Гвидо, дочери графа Бара, в свою очередь племянника и первого кузена королей Англии, среди которых был правнук ныне царствующего Генриха.

Короче говоря, зал, который, вероятно, готовили к приезду императора в 1434 году, спустя годы был далек от завершения (и никогда не будет завершен, как и Латеранский цикл) и должен был в идеале служить символом объединения народов Европы здесь, при дворе Гонзага. Но сказания о короле Артуре и история Гонзага, как и все эпосы, окутаны тайной, поэтому, честно говоря, сегодня мы не знаем точно ни значения ситуаций и символов, изображенных на стенах с удивительной для того времени тщательностью и реализмом, ни года начала работ, ни даже главной причины, по которой они были задуманы, а затем прерваны.