Шаоюй Вэн: «Достичь бессмертия — не единственная задача»
Шаоюй Вэн — куратор будущей 5-й Уральской индустриальной биеннале современного искусства, которая пройдет с 10 сентября по 1 декабря 2019 года. Отталкиваясь от проблемы технологического роста и переосмысления времени как ресурса, организаторы определили тему выставки как «Бессмертие». Несмотря на юный возраст, Шаоюй Вэн успела поработать по всему миру — от Китая до Франции и Калифорнии. с 2015 года она занимает должность младшего куратора китайского искусства в Музее Соломона Гуггенхайма в Нью-Йорке, а также является внештатным редактором пекинского художественного журнала Leap Magazine. «Артгид» обсудил с Шаоюй Вэн специфику выставочной деятельности Музея Гуггенхайма, кризис фестиваля Burning Man и жизнь человечества после бессмертия.
Шаоюй Вэн. Фото: Алексей Пономарчук. Courtesy Уральская индустриальная биеннале современного искусства
Марина Анциперова: Перед тем как начать обсуждать тему бессмертия, хочется спросить — вам сколько лет?
Шаоюй Вэн: Я стараюсь не указывать эту цифру нигде. Очень часто женщин моего возраста — и особенно из моего региона — воспринимают как молодых и не принимают всерьез. Америка совершенно не прогрессивна в этом смысле, равно как Европа и Китай. Вот почему я сильно поддерживаю все феминистские движения, хотя не стала бы называть себя феминисткой: это слово сегодня используется слишком неумеренно. Мне приятнее работать с женщинами-художниками: не чувствуешь на себе давление чужого эго, разговор с ними складывается сразу легко и просто. Я заметила, что молодые успешные мужчины-художники часто ведут себя довольно высокомерно.
М.А.: Как родилась тема бессмертия? Кажется, что в этом году о нем заговорили все — вплоть до IT-стартапов, которые пытаются победить старение.
Ш.В.: Резиденты Силиконовой долины часто думают, что бессмертие — последний рубеж, который должно преодолеть человечество. Как будто бы всего остального мы достигли. Но старение тоже определяет человечество, и, если мы станем бессмертными, нам придется пересмотреть наше представление о человеке и человечестве. До того как я перебралась в Нью-Йорк, я прожила в Сан-Франциско 8 лет и была в сердце этой бурной дискуссии. Еще интересно, как все эти технологические идеи дали новое начало культурному туризму. Вы слышали про Burning Man? Когда-то это было событие, которое действительно служило протестом всему вокруг. Теперь это напоминает совместный отпуск тех, кто работает в Силиконовой долине.
Я разделяю философский взгляд, согласно которому технологии не являются средством подстроить природу под себя, а, напротив, помогают нам понять устройство окружающего мира. Китайский космизм заключается в том, что вещи — это не просто то, что использует человек, но то, чему он передает свои идеи. Объекты, которые используются в церемониях, не декоративны: у них есть четкая утилитарная функция. Как мы применяем технологии? Почему они больше разрушают, чем поддерживают нас и другие виды? Этот этический вопрос очень меня волнует.
Мое предложение для основного проекта биеннале касается идеи биофикации будущего. Каким может быть наше будущее, как нам пересмотреть отношение к нему? Традиционное представление о будущем сводится к тому, что мы можем жить вечно и способны обрести бессмертие. Но меня, как я уже говорила, волнует не столько огромная нагрузка на природные ресурсы, сколько новое понимание того факта, что значит быть человеком. Достичь бессмертия — не единственная задача. Все испытания мира — войны, идеологии и жесткость — не исчезнут автоматически при достижении бессмертия. Все может стать только хуже. Бессмертие можно воспринимать как конец истории. Может быть, нам вообще стоит подумать об альтернативном пути развития? Но это только один из уровней выставки — отношение человека и человечества.
Есть китайская сказка о жене охотника, который совершил подвиг и получил в награду лекарство, приносящее бессмертие. Если бы он принял его, то жил бы вечно. Но охотник не захотел пить эликсир и спрятал его в доме. Однажды, пока он был на охоте, его жена, фея Луны, нашла и приняла это лекарство. И стала бессмертной, однако ее тело оказалось после этого таким легким, что она улетела на Луну, где ей теперь невероятно одиноко. На Луне больше никого нет. Так что если вы хотите стать бессмертными, то, возможно, придется заплатить высокую цену — одиночество.
М.А.: Когда вы готовили выставку «Сказания нашего времени» в Музее Гуггенхайма, вы не давали художникам четкой темы, а предложили ключевые слова. Это были территория и границы, разделение и стены. Какие слова вы предложите сейчас? Я знаю, специально оговаривалось, что проект не будет представлять русский космизм.
Ш.В.: Та выставка была совсем другой. У нас не было общей темы, когда мы выбирали художников. Напротив, мы применили обратную стратегию: сначала выбрали художников, а потом начали искать общую тему. Поэтому я сделала этот стратегический ход: подобрала ключевые слова, которые связывали работы друг с другом. С Уральской биеннале ситуация иная. В этом случае мне точнее понятен общий замысел, кроме того, я надеюсь, что будет больше работ, созданных специально для биеннале.
М.А.: Для вас важно, чтобы участвующие в ваших проектах художники создавали новые работы? По мнению ряда кураторов, сегодня это единственный способ делать выставки уникальными — в свете того, что одни и те же готовые экспозиции катаются по всему миру.
Ш.В.: Это точное наблюдение, и я действительно стараюсь применять этот принцип в своей практике. Новые работы — один из способов стать ближе к контексту. Но есть и другой подход: потратить ваше время, чтобы лучше понять этот контекст. Конечно, вы никогда не будете знать столько, сколько живущий в этой стране человек, но я стараюсь быть честной и постоянно учиться. Пытаюсь изучать страну, где собираюсь работать, так глубоко, как только могу.
М.А.: Во многих интервью вы подчеркиваете, что заслуга Гуггенхайма в том, что музей не только показывает выставки, но и приобретает работы в свою коллекцию. Тем самым он, по вашим словам, создает свою историю искусства. Вас раздражает, что музеи превратились сегодня в галереи, в пространства для экспонирования временных проектов?
Ш.В.: Музеи тоже бывают разные: у некоторых есть свои коллекции, а некоторые прекрасно чувствуют себя и без них. Кроме того, для институциональной критики важно делать интервенции в музей — это еще один способ работы с выставочным пространством и коллекцией.
Гуггенхайм — очень интересная институция. Там есть огромный корпус модернистских произведений, важное наследие немецкого и русского авангарда, включая работы конструктивистов и Кандинского. Важный вопрос: как построить диалог с этим наследием, как показывать рядом с ним современных художников? Насколько ты в этом случае можешь быть радикальным, чтобы переписывать историю, учитывая, что эти работы имеют очень конкретную историю экспонирования. Это также вопрос о власти: кто имеет право говорить на эту тему и кто тебя услышит?
Мне вообще нравятся новые формы сопротивления. Мы видели сегодня работы студентов Школы Родченко, среди них была художница Алиса Смородина, которая анализируют как раз эти виды сопротивления с разными ступенями, от волшебства до хакинга. Все мои выставки в Гуггенхайме были связаны с понятиями истории и магии. Хакинг, что интересно, тоже не является таким уж современным изобретением: если вы обратитесь к истории, то всегда найдете такого персонажа, как трикстер, который обманывает людей и стирает границу между правдой и вымыслом.
М.А.: Что вообще вы знаете об Урале и искусстве этого региона? Вы следили за историей Индустриальной биеннале?
Ш.В.: На самом деле нет. До того как меня номинировали, я не знала об этом проекте. Меня номировал Космин Костинас, один из моих самых любимых кураторов, который работал над 1-й Уральской индустриальной биеннале. Конечно, он много мне рассказал о проекте. Потом я стала собирать информацию и узнала намного больше об истории биеннале и замечательных участниках.
М.А.: Вы часто говорите о том, что искусство не может существовать в отрыве от общества и политики. Вот у Уральской биеннале есть амбиция изменить город. Вы думаете, это возможно?
Ш.В.: Это то, во что я верю, и я стараюсь быть оптимистичной. Думаю, мы живем в непростые времена, когда все столь циничны. Никто не хочет разговаривать друг с другом, делиться. Мне кажется, очень важно, чтобы мы все во что-либо верили и не ограничивались прагматическими интересами.
М.А.: Я знаю, что вы делали выставку в кинотеатре. Сейчас вам нужно будет представлять искусство на заводах. В каких самых странных пространствах вам удавалось создавать свои проекты?
Ш.В.: Это вызывает у меня большой интерес. Раньше я выступала в более традиционном амплуа куратора, не искала специально неожиданных пространств для моих проектов. Хотя связь с пространством для меня очень важна. Мне нравится думать о том, как можно рассказывать историю в формате выставки; осмыслять, чем этот способ отличается от того, какой возможен, например, в кино. Или в книге. Ответа на этот вопрос у меня, кстати, нет.
М.А.: Как бы вы, хорошо зная русское искусство в Музее Гуггенхайма, описали основные темы и контуры будущего проекта в России?
Ш.В.: Я думаю, что это довольно сложный вопрос. Ваше искусство очень разнообразно. У вас было так много мастеров в дореволюционное время — не только художников, но также писателей, интеллектуалов и мыслителей. Конечно, многое изменилось в советское время. Я не занималась специально его исследованием, но выросла в Китае и понимаю, как все стало другим. Меня очень волнует тема искусства для народа: Сталин много писал и говорил об этом. Сейчас вновь горячо спорят о том, как относиться к искусству модернизма. Не буду обобщать, что такое русское искусство, но хочу сказать, что мне в моей работе интересны не только профессиональные художники.
М.А.: Какие есть амбиции у вас самой? Кажется, что вы методично продвигаете китайское искусство по всему миру: и в парижском Kadist, и по всей Калифорнии, и в «пупе земли» — Гуггенхайме.
Ш.В.: В Kadist я работала скорее с азиатским искусством. Конечно, эта работа имела отношение к Китаю: я размышляла о том, какую роль он играет как центр Азии, но рассматривала немного другие геополитические особенности. Не думаю, что продвигать китайское искусство — это моя миссия, хотя трудно отрицать, что эта страна важна для моей идентичности. Я не избегаю этой работы, но мне интересно также применять свою перспективу к другим проектам.
М.А.: Если вдруг вам надоест быть куратором, кем вы станете работать?
Ш.В.: Я много размышляю об этом и хотела бы работать морским биологом. Мне очень нравится океан, но более реалистичный вариант — я могла бы стать писателем, к примеру. Иногда я думаю о том, какими размытыми были границы профессии ученого в старые времена: раньше все было намного проще, можно было заниматься то одним, то другим. Но с тех пор как мы определились со специализацией в университете, все изменилось. Когда-то можно было просто думать и писать, следуя за вдохновением.
