Что надо знать: Петр Павленский

О самом известном российском художнике-акционисте последних лет рассказывает Анна Матвеева.

Петр Павленский. Отделение. 19 октября 2014. Архив Петра Павленского

Петербуржца Петра Павленского художественные критики общим решением уже объявили самым значимым художником прошлого года. Он один из немногих современных авторов, чье имя на слуху даже у тех, кто никогда и никаким искусством не интересовался. Массмедиа широко разносят информацию о его публичных акциях. Четыре из них знакомы уже, кажется, всем: «Шов» (протестуя против приговора участницам группы Pussy Riot летом 2012 года, художник грубой ниткой зашил себе рот перед Исаакиевским собором в Петербурге); «Туша» (весной 2013 года он голым лежал в коконе из колючей проволоки перед входом в здание Законодательного собрания Санкт-Петербурга); «Фиксация» (в феврале 2014 года художник прибил собственную мошонку гвоздем к брусчатке Красной площади в Москве, отражая политическую апатию российского общества, которое «взяли за яйца», а оно даже и не пискнуло); и вот теперь — «Отделение», когда Павленский, сидя на заборе Научного центра социальной и судебной психиатрии имени В.П. Сербского в Москве, отрезал себе ножом мочку уха в знак протеста против возрождения карательной психиатрии в России. Он знает, о чем говорит: после почти каждой акции Павленскому назначают осмотр у психиатров, сейчас на его счету уже четыре освидетельствования и одна полноценная психиатрическая экспертиза. Впрочем, психиатрия пока не спешит расчехлить свой карательный арсенал: все без исключения врачи признали Павленского психически здоровым, а его акции — вменяемым выражением личной позиции.

Из-за такого широкого медийного освещения фигура Павленского вызывает множество вопросов. Кто этот человек? На каком основании он называет себя художником? (Главный вопрос внехудожественной публики: «А рисовать-то этот “художник” умеет?») Чем занимался и занимается еще, помимо кровавых членовредительских акций? Мы попробуем на них ответить.

Кто этот человек и умеет ли он рисовать?

Петр Павленский родился в 1984 году, сейчас ему 30 лет. Получил профессиональное художественное образование, даже два: одно классическое, второе — нет. Учился в Санкт-Петербургской художественно-промышленной академии им. Штиглица — знаменитой «Мухе» — по классу монументальной живописи. То есть рисовать он умеет, и умеет хорошо: бездарей там не держат. Кроме того, учился и современному искусству в Институте «ПРО АРТЕ» — одном из немногих в Петербурге и России образовательных учреждений, связанных с актуальным искусством и искусством новых технологий. Ни «Муху», ни «ПРО АРТЕ» Павленский не окончил, из идеологических соображений покинув их перед самым выпуском: «Художественному образованию я посвятил в общей сложности около десяти лет. Это дало мне две важные вещи: во-первых, немного полезной информации, а во-вторых, показало мне механику ломки личности и уничтожения потенциала художника как такового, превращение художника в обслуживающий персонал для декоративной надстройки режима. Той надстройки, которая скрывает механику власти. Все эти учебные заведения воспитывают, по сути, художников-оформителей. — Оформителей чего? — Фондов, грантов, музеев, галерей и прочих приятных декораций для времяпрепровождения. Это сродни проституции: художники начинают мыслить категориями заказчика, чем он богаче — тем желаннее, тем больше они хотят его удовлетворить. Государство, конечно, — самый желанный заказчик, у него больше всего денег. Труд художника превращается в содержание менеджерского состава галерей и фондов. В вузе я видел людей, которые могли бы сделать много интересного, а их ломают, формируя коммерческие мышление и ценности. По этим соображениям я принципиально не закончил “Муху”, уйдя с пятого курса и не получив диплом, потому что диплом — это фактически сертификат о соответствии этому стандарту, где ты подписываешься, что с ним соглашаешься. Это губительно для художника, и я много от чего себя уберег, выйдя оттуда. То же самое с “ПРО АРТЕ”».

А что он нарисовал?

Ранние работы Павленского, пока он не перешел к акционизму, представляли собой фотографии и коллажи. Уже тогда, в период обучения в «ПРО АРТЕ», Павленского интересовали социальная проблематика и человеческое тело как ее медиум. Проект «Картография», сделанный для выставки «OCULUS ДВА», проходившей в рамках Московской биеннале молодого искусства в 2012 году, представлял фотографии рубцов на обнаженных человеческих телах как летопись насилия. Проект абсолютно не политический, и был посвящен личной человеческой истории, отпечатанной на теле в виде ран и шрамов. Однако, по словам Павленского, даже он вызвал негативную реакцию: «Несколько шрамов были в форме крестов, и меня попросили их убрать, изменить работы. То есть просто пересечение вертикали с горизонталью уже может рассматриваться как оскорбление веры» (интервью журналу «Артхроника»).

9 мая 2012 года на выставке, посвященной Дню Победы, Павленский представил серию, главным героем которой был вымышленный персонаж, протодиакон, символизировавший анахронизм и противоречивость информационной политики церкви. «Этот проект был связан с критикой клерикализма. Тогда это еще казалось нонсенсом, а через год стало реальностью. Я придумал персонажа, ведущего клерикальную пропаганду через современное искусство. Дурацкий персонаж — художник-пропагандист, олицетворявший то, как Церковь лезет туда, куда ей не нужно лезть. Церковь ведь открыто заявляла, что войну мы выиграли благодаря заступничеству таких-то и таких-то святых. Я понимал, что с моим протодиаконом мне просто не дадут площадку — пришлось обмануть администрацию выставочного центра: пока проект не открылся, я скрывал от них весь смысл работы».

Однако игры с институциональным искусством вскоре стали для Павленского неприемлемы. Отход от них в сторону акционизма он считает определяющим моментом своего становления как художника: «Для меня искусство — и политическое, и как таковое, — работа в информационном поле с наборами кодов, а не производство предметов. Искусство — это работа со смыслами и с формой выражения этих смыслов. То, что я делал раньше, я делал с позиции художника, который находится в стороне, в комфортной для себя стороне, не берет на себя ответственность и не помещает свое тело внутрь искусства, а говорит от некоего третьего лица. Когда я неожиданно для себя вышел к акционизму, я сам стал персонажем и телом, взяв на себя ответственность».

Зачем все это?

Павленский не просто считает себя политическим художником, он настаивает на разделении политического искусства и искусства о политике. Одно дело сделать политику темой своих работ, продолжая выставлять эти работы в галереях и музеях внутри критикуемой политической системы, и другое — влезть внутрь самой этой системы и пытаться подорвать ее изнутри, причем ее же средствами.

«Повод для моих акций — желание власти запугать людей, навязывая страх как инструмент управления. У меня от этого сразу возникает желание противопоставить этому процессу что-то, а именно — себя. Есть политическое искусство и есть искусство о политике, которое работает с внешними атрибутами власти: в его рамках можно что-то коллажировать, смеяться, делать картинки и вешать в галерее. А политическое искусство — внедрение в саму механику власти, использование ее же инструментов, которые оказывают на нас давление, формируют страхи и желания. Страх — это тоже инструмент. Если художник начинает этим заниматься, он должен не проговаривать и не рисовать эти инструменты, а погружаться в них.

Власть стремится к объективации человека, к превращению его в предсказуемую функцию. Я же борюсь за субъективацию посредством объективации власти, стремлюсь заставить эти инструменты работать на искусство. На этом я строю акции, и важно, что я-то во время осуществления акции должен сделать самый минимум, а максимум делает потом власть, все эти полиция, медики, пожарные, психиатры — именно они втягиваются в ситуацию и формируют высказывание. А в общем процессе политического искусства большое значение имеет отношение к административным и уголовным делам. Ведь искусство — это прямая работа с областью понимания. Боязнь, что на тебя заведут дело, кстати, — тоже инструмент власти, с которым я работаю. Но это не проблема, а начало процесса по утверждению границы формы политического искусства. Инструмент власти — именование, наклеивание ярлыков: например, в нацистской Германии власть наклеила на целый пласт искусства ярлык “дегенеративное”. То, что делаю я, власть пытается назвать преступлением или сумасшествием. Моя задача — не дать ей навязать именование».

Politpropaganda.com

Уже почти два года Петр Павленский и его соратница Оксана Шалыгина ведут проект «Политпропаганда». Проект начинался как интернет-издание politpropaganda.com, потом перерос в бумажный журнал, а потом в целый издательский дом. Последней публикацией, изданной «Политпропагандой», стала новая книга Александра Бренера и Барбары Шурц (Барбосы Фамозы) «Бомбастика». Презентация книги стала не менее скандальной, чем она сама: на открытии выставки Зураба Церетели 28 мая 2014 года в Русском музее Шалыгина извлекла книжку из-под юбки (что было совершенно логично, ведь главная героиня книжки, бродяжка Бомбастика, только тем и занимается, что извлекает из интимного места разнообразные предметы) и вручила ее «в дряблые руки дочери главного приспособленца и самого продажного художника страны Зураба Церетели» — Елене Зурабовне Церетели, за отсутствием на вернисаже самого Зураба Константиновича.

«Роль сайта politpropaganda.com — компенсаторная. Есть ощутимая нехватка людей и высказываний в поле политического искусства. Его задача — осмысление этой области, заполнение пробелов. Сайт обращается в числе прочего к историческому контексту, к высказываниям, сделанным десять лет назад; кроме того, очень актуально то, то что делается в других странах; в общем, наша цель — преодоление темпоральных и территориальных рамок, чтобы находиться в этом процессе и осмыслять его. Проект развивается: сначала был сайт, потом бумажный журнал, сейчас уже издательский дом, но есть достаточно жесткие принципы, из которых главный — никогда не продаваться. Весь проект основан на экономике дара. Бумажный журнал ведь тоже вещь, а вещь быстро входит в систему товарно-денежного оборота, которой мы стараемся противостоять. Каждый раз ищешь деньги, чтобы просто потом дарить то, что сделал. Каждый дар опровергает систему бесконечной купли-продажи».

Что еще?

Презентация второго выпуска бумажного журнала «Политпропаганда» прошла во дворе Государственного Эрмитажа, это была спонтанная несогласованная акция. Видео, сделанное во дворе музея, перемежается фрагментами видеозаписей, сделанных Павленским. Видео как медиум в последнее время интересует его все больше. Это почти документальные съемки, как говорит сам Павленский, «на грани журналистики». Он снимает безликие тела (голова «отрезана» рамкой кадра) и фиксирует речь, которая представляет маргиналов — от бомжей до нацистов. В кадре остается только тело, шрамы и татуировки на котором более красноречивы, чем сами слова, и рассказывают иную, альтернативную историю жизни людей, которых не дай бог встретить в темной подворотне.

«Проект “Политпропаганда” всегда на границе. Все мои работы идут параллельно с созданием политических прецедентов, акций. Вот на видео анонимный националист, его тело покрыто шрамами, и он рассказывает историю убийства. Это могла бы быть журналистика. Но мне важно, что видео строится на том, что то, что и как он говорит, и само его тело — большой сгусток насилия, и перед нами и следы насилия, и язык насилия».

Почему это искусство?

Тут есть интересный нюанс, который даже не столько относится именно к Павленскому, сколько опровергает основные общенародные претензии к современному искусству в целом. Дело в том, что на фоне их (и на общем фоне современного искусства) Павленский выступает прямо-таки титанической фигурой, прямым продолжателем ренессансной художественной этики. У широкой публики, в смысле, публики, не обученной и не стремящейся знать и уметь читать язык современного искусства, ведь какие к этому искусству основные претензии? Ко всей этой абстрактной мазне, минималистическим шарикам-кубикам, черным квадратикам и инсталляциям из говна и палок? «Какое же это искусство, если я тоже так могу!». Так вот Павленский с его вдохновенным членовредительством как раз возрождает более чем классический идеал искусства как выхода к пределам человеческого и в область надчеловеческого посредством визуального высказывания. Демонстративные самоповреждения люди считывают и как мазохизм, и как самопиар, и как истерику, но кто бы и чем бы ни считал прибитые гвоздем к брусчатке тестикулы или отрезанный кусок уха, никто не бросит в адрес добровольного мученика: «Я тоже так могу».

Даже для тех, кто считает Петра идиотом или наймитом Госдепа (неважно, кто это — неискушенный читатель желтой прессы, который крутит пальцем у виска, или искусствовед, подводящий теоретическую базу под несостоятельность идеологической платформы и ее визуальной репрезентации у Павленского), Павленский реабилитирует понятие подвига, выхода за пределы инстинкта самосохранения, для которого нужны очень веские основания, и представить эти основания как веские и есть задача художника. Задача настолько предельная, что здесь уже нерелевантно «я тоже так могу» — нет, не можете. Даже за вымышленный грант от Госдепа или от кого бы то ни было еще вы не вколотите по собственной воле себе гвоздь в яйца. В этом и разница.