Мы все художники

Художник Никита Алексеев рассуждает о разнообразии артистических типажей и о единственном месте в Москве, где могут встретиться антагонисты в искусстве.

Гверчино. Аллегория живописи и скульптуры. 1637. Фрагмент. Холст, масло. Национальная галерея старинного искусства, Рим

Стою в очереди к кассе в магазине для художников, дизайнеров и архитекторов «Передвижник» на улице Фадеева. Название этого магазина уже указывает на многое. Значит, в России истинными художниками и сейчас воспринимаются те социально-критические мастера, кто живописал, в меру своего таланта, крестный ход в Курской губернии, арест пропагандиста, вагонзак (где тоже жизнь) и пьяных купцов с проворовавшимися чиновниками.

Не поспоришь, темы вполне актуальные. Однако интересно, что магазин находится на одной из немногих улиц в центре Москвы, сохранивших советское название. А названа она в честь ужасного сталинского писателя-соцреалиста, многие годы первого секретаря Союза советских писателей. Он написал роман «Молодая гвардия», подписывал расстрельные и арестные списки своих коллег-литераторов, а в 1956-м, когда усатого таракана отчасти раздавили (но тараканы очень живучи), застрелился. Стало стыдно? Не знаю. Фадеев был вполне бесстыдным писателем. Во всяком случае, эпизод в его романе, когда юная партизанка нагишом обливается ледяной водой, близок к порнографии, и когда-то, в подростковом возрасте, он будил в моем незрелом сознании всякие фантазии.

Сейчас-то я понимаю, что в силу извечного логоцентризма отечественной культуры «Передвижнику» место аккурат на улице Фадеева. Впрочем, есть и другие адреса, например, на Винзаводе. Что же, это тоже правильно: автор «Молодой гвардии» пил люто.

Но отвлекусь от герменевтики нашей культуры былых времен. Итак, я стою в очереди к кассе.

Илларион Прянишников. В мастерской художника. 1890. Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея

У меня в корзинке странный для постороннего, но не для меня набор: ролик бумажного скотча, ролик двустороннего скотча, липучки Patafix, три белых маркера Edding 780, две склейки акварельной бумаги Canson Fontenay (одна с крупным зерном, другая с мелким), ластик, флакон черной туши и карандаш H10, единственный, который я нашел, потому что кому придет в голову рисовать гвоздем?

Передо мной стоит девушка с расплетенными рыжими дредами, заправленными в идеально хаотический пучок, в гетрах цветов ЛГБТ и твидовом пальтишке. В левой руке держит холст на подрамнике 70х50, а в правой, как свечу на пасхальной службе, синтетическую кисть 32 размера.
А перед ней что-то удивительное. Человек-гора в пыжиковой ушанке и черном бархатном пальто в пол, похожем на то, что во времена передвижников носили протоиереи, усевшиеся на хороший приход. Из-под подола наряда выглядывают невероятные стеганые кроссовки с синими и красными аппликациями, а я в три четверти сзади вижу золотые дужки очков и рыже-седую бороду. Человек-гора, сытно похрюкивая, выкладывает на прилавок тюбики с акрилом (на пальце тускло мерцает большой, почти кардинальский перстень) и бубнит, что теперь краски делать разучились вовсе. И, мол, то ли дело было при советской власти, какие краски делали в Ленинграде — чудо, а не краски, и стоили куда дешевле!

Жан-Батист Симеон Шарден. Натюрморт с атрибутами искусств. 1766. Холст, масло. Государственный Эрмитаж

Тюбиков много. Барышня за кассой считает долго. Подсчитав, спрашивает клиента: «У вас скидка есть? Член Союза художников?» До меня доносится мощное бурчание: «Я народный художник России и академик! Удостоверение с собой не ношу!» Видимо, в ожидании поддержки пыжиковая шапка поворачивается, и вижу: это мой одноклассник в МСХШ, а теперь большой мастер по части мемориальных кладбищ и амортизации других важных государственных заказов. Действительно, носитель звания народного художника РФ и академик РАХ.

Более всего я его запомнил потому, что когда-то на уроке географии он не смог на карте найти Латинскую Америку. Насколько помню, в те годы он говорил внятно, хотя и вязко. Хрюканье и рокочущее бормотание приобрел, видимо, в результате многолетнего общения с сановными заказчиками и работягами-исполнителями.  

Барышня мстительно говорит: «Извините, без документа скидку я сделать не могу». Академик, хрюкая, будто разгневанный кабан, берет тяжелый пакет и удаляется.

Девушка в твидовом пальтишке робко спрашивает кассиршу: «А вы не знаете, синтетика, это не хуже, чем колонок?» И сует кисть под нос барышне за кассой, будто прекрасный цветок. Тут же осознает великолепную бессмысленность своего вопроса. Платит золотой «визой» и выпархивает на улицу Фадеева.

Василий Яковлев. Спор об искусстве. 1946. Холст, масло. Государственный Русский музей

Приходит мое время. Подсчитав стоимость моих припасов, барышня задает тот же сакраментальный вопрос про скидку и членство в Союзе художников. Услышав, что меня выгнали из него в 1985-м (она тогда еще не родилась), почему-то солнечно улыбается. Спрашивает, нужен ли мне пакет; узнав, что я и так обойдусь — сложу скотч, тушь, бумагу и липучку в рюкзачок, улыбается еще блаженнее.

Из СХ СССР меня исключили, я считаю, совершенно справедливо: я тогда намылился в эмиграцию и вообще был асоциален. Была мысль восстановиться, чтобы добиваться права на мастерскую и всякие скидки, но это полная чушь.

Гюстав Курбе. Мастерская художника. 1855. Холст, масло. Музей Орсэ, Париж

Дважды вступать в одну реку не только невозможно, но и бессмысленно, а вот мой одноклассник, по этой Волге плывущий из Старицы до Астрахани всю жизнь, прав. Начал в отрочестве лепить бюст Сократа — лепи Путина на старости лет.

Что касается девушки в разноцветных гетрах — а вдруг она этой большой кисточкой нарисует гениальную картинку?

Из нас троих — и все художники — на нее одну надежда. Потому что она вряд ли слышала про живописца Ярошенко с его слюнявой «Всюду жизнь», но про жизнь как таковую, в отличие от «московских концептуалистов» и академиков РАХ, мыслит ясно и точно. Иначе не держала бы синтетику, будто вселенский подсолнух.

Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100