Оскорбленный взор: почему нас так тревожат символы и знаки

В смутные времена чувствительность людей к разного рода знакам, символам, эмблемам и внешнему облику друг друга неизбежно начинает расти. Даже если все перечисленное не носит политического характера, народ всегда найдет чем оскорбиться и оскорбить другого — особенно в ситуации, когда «чувства верующих» и прочие подобные конструкты защищаются на законодательном уровне. Этой теме посвящена книга французского историка Эмманюэля Фюрекса «Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции», вышедшая в издательстве «Новое литературное обозрение». Она рассказывает о борьбе с политическими знаками и символами на бытовом, идеологическом и политическом уровнях. Хронологические рамки ей задают два события — низвержение статуи Наполеона с вершины Вандомской колонны в 1814 году и снос самой колонны в 1871 году. «Артгид» находит книгу чрезвычайно актуальной и объясняет, как рассказанная Фюрексом история пересекается с нашей сегодняшней реальностью.

Олег Кулик. Большая мать. 2022. Фото: Виталий Белоусов. РИА Новости

Говоря о предмете своего исследования, французский историк Эмманюэль Фюрекс нашел для него очень точное определение — иконоборческая тревога. История Франции изобилует политическими катаклизмами. Сметающие все на своем пути революции и следующие за ними периоды реставрации прежней власти стали в XIX веке обычным делом и повлекли за собой символическую неразбериху: образы и знаки одного правительства соперничали с эмблемами другого, памятники правителям и выдающимся деятелям эпохи подвергались нападкам со стороны граждан и даже такие мелочи, как пуговицы на одежде жандармов, порождали конфликты. Человеку, выросшему в постсоветский период, описанная Фюрексом ситуация хорошо знакома. В книге автор определяет ее как «неописуемый хаос», когда «прошлое — революционное и имперское — выступает на передний план как время сплошных конфликтов, а будущее представляется как бесконечная смена реставраций (королевских или имперских) и их отмен». Мы тоже до сих пор живем в тени былых империй и в порожденной ими символической системе, а борьба памятников на всей территории бывшего СССР не ослабевает по сей день.

Эжен Делакруа. Свобода, ведущая народ. 1830. Холст, масло. Лувр, Париж

В последние месяцы в связи со спецоперацией на Украине разного рода символы и знаки, ассоциирующиеся с противоборствующими лагерями, вновь стали частью повестки дня. Причем появление военных и антивоенных образов в публичном или цифровом пространстве порождает конфликты и влечет за собой реальные последствия в виде административной или уголовной ответственности. Для описания ситуации, сложившейся в области символического, пока не найден подходящий язык, и тем любопытнее взглянуть на метод анализа, предложенный Эмманюэлем Фюрексом. Он работает на пересечении нескольких дисциплин — истории повседневности и эмоций, исследований визуальной культуры и, конечно, семиотики. При этом в своей книге Фюрекс выходит далеко за рамки объявленной темы, рассматривая не только знаки с ярко выраженным политическим окрасом, но и целый массив вещей, составляющих ткань повседневной реальности: цветы, домашние животные, игральные карты, табакерки, мыло, конфеты, пряники — словом, все, что могло привлечь к себе оскорбленный взор соотечественников. В эпохи перемен политизируется все вплоть до мелочей. Этот аспект — влияние, казалось бы, невинных знаков и изображений на политику — принципиален. Сам Фюрекс заявляет, что его целью было предложить «систему знаков» по аналогии с «системой вещей», описанной Жаном Бодрийяром. А предмет своего исследования, борьбу с политическими знаками и эмблемами, он считает «альтернативным способом заниматься политикой». Этот нюанс крайне важен для российской ситуации, потому что область символического в нынешнем контексте становится едва ли не единственным зазором, в который еще может просочиться хоть какая-нибудь альтернатива.

Вопросы Фюрекс задает тоже крайне злободневные: что делать с памятниками «неоднозначным» историческим личностям? Сносить или прятать? Что первично — художественная и историческая ценность монумента или его политическое значение, продиктованное актуальным положением вещей? Не так давно в сети появилась новость о том, что в Харькове снесли памятник Александру Невскому, символически его «обезглавив» (в процессе демонтажа у памятника откололась голова). В Житомире демонтировали советский танк, который долгие годы красовался на площади Победы, а в Литве облили краской памятник советским воинам.

Рабочие в Париже демонтируют портрет Генриха IV. 1871. Источник: humus.livejournal.com

Эти иконоборческие ритуалы продолжают долгую историю протестных действий. В частности, говоря о французской ситуации, Фюрекс начинает свое повествование с описания известной фотографии времен Парижской коммуны. Она изображает группу рабочих, расположившихся на строительных лесах и сбивающих с фасада Ратуши конный портрет Генриха IV. Один из участников сцены уже занес кувалду, чтобы обезглавить короля. Фюрекс считает фотографию постановочной, поскольку в итоге памятник был сохранен, но именно это изображение стало одним из символов иконоборчества XIX века. Cимволическая «казнь» оказалась более реальной, чем то, что произошло в действительности. «Уничтожению подлежат знаки власти — считающиеся таковыми, — но не историческая память», — резюмирует Фюрекс. Важный момент в этом контексте замечает историк литературы и переводчик книги Вера Мильчина, которая говорит об обусловленном западной культурой преклонении перед монументами и культе памятников. Именно он сподвигает нас в ситуации военного конфликта «заступаться» за камни или бороться с ними.

Однако борьба с символами не всегда оказывается столь терапевтической и безопасной практикой, как описанный случай времен Парижской коммуны. Порой власть вынуждена перехватывать инициативу разъяренных граждан, чтобы сдержать насилие. Например, в Марселе после окончательного падения Бонапарта местные власти приняли решение самостоятельно зачистить городское пространство под руководством специально нанятого для этого архитектора-инженера: «Ему предписали самому убрать следы наполеоновского правления, чтобы этим не занялся народ». Таким образом, иконоборчество приобрело официальный характер. Сейчас мы также наблюдаем, как символы и знаки власти становятся все более уязвимыми, а нападки на них расцениваются как угроза ее легитимности.

Снос Вандомской колонны в Париже. 1871. Источник: humus.livejournal.com

Обострение ситуации влечет за собой и трансформацию методов борьбы с символами: «Иконоборчество миниатюризируется, и объектами борьбы становятся не памятники, а микрознаки», — замечает Фюрекс, говоря о похожих тенденциях во Франции. Микрознаки становятся основным способом политической коммуникации — особенно в оппозиционной среде, лишенной возможности прямого высказывания. В 1814–1815 годах на фоне волнений в связи с очередной сменой власти «мужчины и женщины всех социальных слоев афишируют свои политические пристрастия с помощью чепцов, лент, галстуков, поясов, подтяжек, носовых платков, шарфов и перьев <...> все эти аксессуары предоставляют “зрителям” большую свободу интерпретации, а владельцам — средство защиты в случае судебного преследования». В этом контексте расшифровка знаков и разгадывание скрытых в них смыслов также ложится на всех участников событий, включая жандармов, надзирателей и судей. Оскорбленный взгляд становится едва ли не единственным критерием, выявляющим подрывную суть зашифрованных образов и символов. На этом фоне чувствительность к визуальной городской и повседневной культуре может доходить до предела. И сказывается она прежде всего в убежденности власть имущих, что все происходящее кардинальным образом влияет на общественное мнение.

Приведенные автором примеры вновь заставляют нас искать параллели в сегодняшней действительности. Так, Фюрекс рассказывает историю деревенского скрипача, арестованного за то, что повязал на скрипку трехцветную ленту в период, когда триколор находился под запретом, — хотя среди цветов на ленте был еще и зеленый. Похожий казус случился со столярами, точно так же украсившими свою форму лентами и объявленными за это бунтовщиками, несмотря на то что лента была всего лишь эмблема их корпорации. Так политическое содержание вторгалось в пространство между означающим и означаемым и могло приводить к поистине параноидальным видениям с надзирающей стороны. В современной истории достаточно вспомнить недавний процесс вокруг работы Олега Кулика «Большая мать», названной депутатами Госдумы «пародией» на скульптуру Евгения Вучетича «Родина-мать» в Волгограде.

Такие события сигнализируют о семиотической напряженности в обществе. Они возвращают нас к социальной и политической истории изобразительного искусства, рассматривающей каждый предмет как сумму социальных отношений и порожденных ими волнений. Даже в пространстве искусства, которое мыслит себя вне политики, любой иконоборческий жест приобретает политическое звучание и вынуждает иначе смотреть на попавшие в поле зрения «оскорбленного взора» произведения. Подобная перекодировка изображений до сих пор в основном остается прерогативой власти, но она же может стать инструментом современного искусства. Пока этого не произошло, нам остается фиксировать то, как охота на знаки навязывается сверху.

Публикации

Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100