Мария Розанова: «Даже в советском обществе можно было быть личностью — это вопрос характера и силы воли»

«Говорит радиостанция “Свобода”, Париж. У микрофона Мария Розанова», — слова, которые в Советском Союзе с жадностью ловили мамы и папы сегодняшних сорокалетних, настраивавшие свои радиоприемники на западные радиостанции, вещающие на русском языке. Но Мария Розанова — не только голос «Свободы». Портниха, реставратор, музейщик, ювелир, редактор, издатель, Розанова была прежде всего и в первую очередь супругой и верным соратником литературоведа и писателя Андрея Синявского (1925–1997), осужденного в 1966 году на семь лет колонии, формально за «антисоветскую пропаганду и агитацию», а по сути за то, что он осмелился опубликовать ряд своих произведений за границей. Синявский и его коллега, поэт и переводчик Юлий Даниэль, заставили многих и многих выучить новое слово «диссидент» и задуматься о том, что в СССР человек может быть осужден не только за поступки, но и за слова и мысли. В 1971 году Синявский был освобожден, а в 1973 году они с Розановой эмигрировали в Париж, где с 1978 года издавали литературный журнал «Синтаксис: публицистика, критика, полемика», за которым с одинаковой страстью охотились представители инакомыслящей интеллигенции и сотрудники органов госбезопасности. В 2014 году по заказу журнала GARAGE Russia Мария Сидельникова встретилась с Марией Розановой, чтобы узнать о жизни за железным занавесом, опыте эмиграции и о том, что такое «пополамное» платье.

Мария Розанова. Фонтене-о-Роз, 1991. Фото: Андрей Чернов. Источник: nestoriana.wordpress.com

Мария Сидельникова: За свою жизнь кем вы только не работали — портнихой, реставратором, педагогом, ювелиром, редактором, издателем… А по образованию вы искусствовед. Почему вы выбрали именно искусствоведческое отделение исторического факультета МГУ?

Мария Розанова: Когда я поступала на факультет, то не думала, кем и как буду работать. Это все решилось позже. Мое увлечение историей искусства началось еще в школе. Будучи ученицей старших классов, я бегала на истфак МГУ на разные лекции, благо в то время не было никаких пропусков, ничего: приходи кто хочешь. И там я набрела на нескольких очень интересных преподавателей. Это были совершенно замечательные люди — великие искусствоведы Алексей Александрович Федоров-Давыдов и Юрий Дмитриевич Колпинский. На их лекции набивались полные аудитории. Искусствоведческое отделение было самым интересным, поэтому я по окончании школы тут же поступила на заочное отделение.

Мария Сидельникова: Отчего не на дневное?

Мария Розанова: В наше время было полно ненужной информации. Студентам засоряли головы черт знает чем. И я прекрасно понимала, что мне пригодится в жизни, а что нет. Зачем время терять? Неужели я не проживу без основ марксизма или политэкономии? А ведь на дневном требовалась посещаемость — значит, не отвертеться, надо было ходить на все эти бесполезные лекции. Тогда как заочник — человек вольный. Конечно, нам не платили стипендию. Но и без нее я научилась обходиться. За два-три свободных от учебы дня могла сшить платье, которое с лихвой покрывало стипендию. И у меня еще оставалось время ходить в библиотеку. Я работала лет с тринадцати, поэтому мне не привыкать.

Мария Сидельникова: Помните, как заработали свои первые деньги?

Мария Розанова: Да, это было в школе. Меня попросили сделать стенгазету. Тогда выяснилось, что я и рисую неплохо. Шрифты мне давались очень легко — а что еще для стенгазеты нужно? Тогда же я придумала один из первых своих афоризмов: «Стенная печать — самый распространенный вид заборной литературы».

Мария Сидельникова: О ваших язвительных афоризмах и строптивом нраве слагают легенды. Характер тоже родом из детства?

Мария Розанова: Я всегда была малоприятным человеком и даже в детстве никогда не работала обаяшкой. Если что-то шло не по-моему, я посылала всех на хутор бабочек ловить. И точка. Мне никогда не хотелось кому-то понравиться. Никогда не любила открываться, с детства была довольно закрытым человеком. И когда выросла, любила приходить в какую-нибудь компанию инкогнито. У меня в голове все было четко определено: вот толпа, а вот личность. И в эту неинтересную толпу мне совершенно не хотелось, я всегда была отдельно. Даже в советском обществе можно было быть личностью — это вопрос характера и силы воли, а также понимание, хотите ли вы маршировать в ногу на демонстрациях или нет. Меня из комсомола пытались исключить — не вышло, за прогулы из школы отчислить — тоже мимо. А ведь я утром выходила из дома и думала, куда пойти — в школу или в Ленинскую библиотеку, и чаще всего оказывалась именно в Ленинке.

Петр Беленок. Полет. 1980. Оргалит, тушь, кисть, темпера, коллаж. Коллекция Романа Бабичева, Москва

Мария Сидельникова: И там же в итоге встретили своего будущего мужа?

Мария Розанова: В Ленинской библиотеке я бывала чуть ли не каждый день, все там знала, у меня был доступ к замечательным книгам. Синявский несколько раз безуспешно пытался со мной познакомиться. Я его пару раз шуганула, но потом он все-таки настоял, что проводит меня. На что я сказала, что хожу домой пешком. А жили мы около Рижского вокзала, на 1-й Мещанской. Ну ничего, пошел, бедный. По дороге трепались без остановки. Ведь когда знакомишься, не знаешь, интересный человек или нет. Синявский оказался интересным, умницей, начитанным. У него был свой взгляд на вещи, свои суждения — большая редкость по тем временам. Так что первое испытание он выдержал.

Мария Сидельникова: Когда умер Сталин, вы уже были выпускницей МГУ, взрослым человеком. Связывали ли вы с его смертью надежды на перемены?

Мария Розанова: Нет, а какие могли быть надежды? Сталин ни при чем. Нашу страну такой сделал народ. В каждой деревне был свой Сталин. Для меня его смерть означала только одно: кто следующий?

Мария Сидельникова: Когда за Андреем Синявским начали следить? Когда вы поняли, что арест неизбежен?

Мария Розанова: Трудно сказать. Слежки за нами должны были быть с самого начала, потому что Синявский преподавал в университете и у него училось несколько французов. То есть налицо связи с иностранцами, а такое всегда было под присмотром. Мы понимали, что арестуют обязательно, что это только вопрос времени. И до тех пор пока этого не произошло, надо успеть написать еще статью, напечатать ее на Западе — дел было полно, главное было выиграть время, сделать так, чтобы не узнали слишком быстро. Страха не было. Нам не делали никаких предупреждений, с нами не торговались, потому что было совершенно ясно, что мы ни на какие компромиссы не пойдем. Спустя много лет диссидентство вошло в моду, но когда нас преследовали и сажали, до этого было еще далеко.

Мария Сидельникова: Какой была ваша первая реакция, когда в 1965 году мужа забрали в лагерь?

Мария Розанова: Первое, что я сделала, — свистнула друзьям на Запад, благо у меня были хорошие связи с французским посольством. Про арест Синявского написали все французские газеты — кто-то острее, кто-то более обтекаемо. Французы не боялись помогать. А потом начались допросы. Сначала я все отрицала, требовала доказательств вины, но в итоге просто сказала: ну и что? Человек делает то, что хочет, и так, как хочет. Власть он не свергает. Он излагает свои взгляды, в основном на литературу. Не трогает вождей, не призывает к смене режима. Пишет себе свои статьи, и все. И кстати, в Дубравлаге (Дубравное лагерное управление с центром в мордовском поселке Явас. В 1960–1980-е годы в Дубравлаг входили колонии для осужденных по «политическим» статьям. — Артгид) Синявскому хотелось писать в разы больше, чем на воле. Он писал мне письма — на какие только ухищрения мы не шли, чтобы я могла их получить! Знаете, как приятно обманывать? Это создает в жизни игровую ситуацию, и это невероятно интересно. Я обожала ситуации, от которых приходили в ужас многие мои друзья. Например, разговор со следователем для меня был чистым удовольствием, потому что я про себя ему говорила: «Я тебя сейчас оболваню!» Как я блефовала! И с «Прогулками с Пушкиным» (книга, написанная Синявским в Дубравлаге, впервые опубликована в Лондоне в 1975 году под псевдонимом Абрам Терц. Ее текст Синявский пересылал в письмах жене из лагеря. — Артгид), и с его досрочным освобождением. В итоге не Лубянка меня шантажировала, а я ее.

Гриша Брускин. Из серии «Всюду жизнь». 1999. Фарфор. Источник: russianartsfoundation.com

Мария Сидельникова: Кто из советских лидеров, на ваш взгляд, больше всего сделал для культуры?

Мария Розанова: Был светлый период сразу после революции. Но потом тех, кто освещал его, начали очень быстро сажать как врагов народа. Если ты творец, то творчеству способствует любая ситуация, не только политическая. Советская власть просто не понимала, что делать с такими, как Синявский, или с Бродским и остальными «врагами». Будь я на месте главы государства, я бы ни в коем случае не выслала Бродского. А я дала бы ему большой чин. Сделала бы его министром культуры. И что бы от него осталось? Ничего. А высылая, отправляя в лагерь, власть только делала подарки своим врагам. Создавала человеку репутацию, которая была очень выгодна на Западе.

Мария Сидельникова: Как вы уезжали во Францию? С какими чувствами?

Мария Розанова: Это был 1973 год, и было абсолютно ясно, что в России Синявскому не дадут ни жить, ни работать. А тут пришло приглашение из Сорбонны преподавать. Мы понимали, что уезжаем навсегда. Но я уезжала с чувством глубокого безразличия. Влюбленность в Россию у меня прошла очень давно, после того как я поездила по ней и увидела, как живет эта страна, что делается в ее уголках, — мне этого хватило. Мало кто путешествовал по глухим местам в России. А я видела своими глазами, что русский человек не способен посадить морковку так, чтобы она давала урожай. Сажаешь одну морковку, а выкапываешь хотя бы пять — в России и этого не могут. Куда это годится? Тем более в то время начались отъезды — все уезжали по разным причинам. И на Западе уже было какое-то количество наших друзей. Деньги зарабатывала я. Еще в Москве работала ювелиром. Мои вещи уходили даже с выставок, у меня было очень много заказов. Я могла кормить Синявского сколько угодно, только бы он мог писать.

Мария Сидельникова: Для советского человека Париж был недостижимой столицей моды, городом, по улицам которого ходят прекрасные женщины и элегантные мужчины. Каким вы его увидели?

Мария Розанова: К моде я всегда относилась равнодушно. Ну Париж, ну и что? Я всегда была вне моды. Мода — это добыча толпы, а я была девушкой необыкновенной. Помню, однажды набрела на прекрасный тряпичный магазинчик в районе Сен-Жермен, где торговали тканевыми обрезками. И нашла там два прекрасных асимметричных лоскута — красный и черный, которые сложились в мое любимое платье. Я ему даже название придумала — «пополамное». Лоскуты — это мой способ мышления, и с каждым годом они складываются по-разному.

Эрик Булатов. Свобода есть свобода I (из серии «Вот»). 2000. Холст, масло. Собрание Шалвы Бреуса, Москва

Мария Сидельникова: С кем вы общались, когда приехали в Париж?

Мария Розанова: В основном это были наши французские друзья-слависты, которые раньше работали в Москве. Некоторые из них учились у Синявского в МГУ — Мишель Окутюрье, например, очень известный во Франции славист, профессор. Были и наши друзья из Москвы. Во Франции нас наконец-то оставили в покое и перестали за нами следить. Правда, иногда, особенно на большой лекции Синявского, сидел какой-нибудь серенький человечек. И я ему очень сочувствовала.

Мария Сидельникова: Пытались ли вы сблизиться с русскими иммигрантами?

Мария Розанова: Нет, Синявский изначально приехал как враг. Почему? Потому что он абсолютно непонятно писал. Вместо того чтобы писать про то, какая плохая советская власть, и только про это, он сочинял какие-то странные произведения. Нам было приятнее с французами. Русская иммиграция — это был совершенно дикий народ. Вы почитайте, что они думали, что они писали. При этом здесь было несколько, условно говоря, партий, которые грызлись и ненавидели друг друга. Тут случилась другая неприятность. После нашего переезда его не хотели больше печатать. Все прекрасно понимали: если ты занимаешься русской литературой и русскими изданиями здесь, на Западе, и хочешь при этом сохранить связи с Москвой и Ленинградом, то лучше держаться в сторонке от таких личностей, как Синявский, — ведь он тоже умел говорить неприятные вещи. Вот и получалось, например: стали слишком близкими друзьями с Синявским, глядь — визу в СССР не дали. Простое дело. Хочешь поехать в Москву, а не можешь — в визе отказано без объяснения причин.

Мария Сидельникова: И тогда появилась идея выпускать свой журнал. Вы задумывали «Синтаксис» как журнал одного автора?

Мария Розанова: Да, я хотела сделать этот журнал для своего мужа. Я пришла к нему однажды и сказала: если тебя никто не хочет печатать и ты нигде не хочешь печататься, то давай, ты пиши — я буду печатать. Сделаем свой журнал. Формула осталась прежней: что захотели, то и сделали. Он засомневался: мол, кто нам будет помогать? На что я махнула рукой и начала двигаться вперед. И спустя какое-то время вышел первый номер журнала.

Леонид Соков. Серп и молот. 1990. Окрашенное дерево. Источник: russianartsfoundation.com

Мария Сидельникова: Не разочаровала ли вас Франция?

Мария Розанова: Нет, ни в коем случае. Демократия и свобода во мне сидели всегда, и приехав во Францию, я поняла, что это мой мир. Мне здесь лучше, чем в Москве.

Мария Сидельникова: Но при этом вы продолжали следить за событиями в России — за перестройкой, «лихими девяностыми»?

Мария Розанова: Почти нет, мне это было неинтересно. Видела я этих борцов! Для меня было очевидно, что ничего хорошего они все равно не сделают. Я знала немало борцов, у меня с ними были как хорошие, так и плохие отношения, но все они твердили одно и то же. А сегодняшняя Россия меня интересует еще меньше. Телевидение — это все вранье. На экране страна такая благополучная, бесконфликтная. Я устала от этого.

Мария Сидельникова: Вы работали вместе с мужем над каждой книгой, над каждой статьей, но всегда оставались на вторых ролях. Не было обидно?

Мария Розанова: Нет, мне это абсолютно неважно. Слава меня никогда не интересовала. Я — собака при Синявском. Я всегда говорила, что он живет по простому правилу: если у тебя есть собака, ты не обязан лаять сам. Это одна из поговорок нашего дома. По целому ряду вопросов я оказалась сильнее. А это очень приятно — быть сильнее мужчины. Я изначально была лидером в нашей паре, и он никогда не противился этому, потому что ему было со мной интересно. Всегда.

Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100