Контекстный коллапс и параноидальное чтение

Четыре крупных музея (Музеи изящных искусств Бостона и Хьюстона, Национальная галерея искусств Вашингтона и лондонская Тейт Модерн) планировали в 2020 году блокбастер — ретроспективу американского живописца Филипа Гастона. А затем объявили о переносе выставки из-за опасений, что зрители могут не понять «болезненные» образы работ художника с изображениями ку-клукс-клановцев в капюшонах. «Мир, в котором мы живем сейчас, во многом отличается от того, что был пять лет назад, когда планировалась выставка. Движение за расовую справедливость, начавшееся в США и распространившееся по всему миру, заставило нас задуматься», — говорится в заявлении кураторов. Эта отмена обострила вопросы новой этики в искусстве, о которых рассуждает критик портала artnet Бен Дэвис.

Филип Гастон. Scared Stiff. 1970. Продано в 2016 году галереей Hauser & Wirth на Art Basel за $15 млн. Courtesy Hauser & Wirth. © The Estate of Philip Guston

Последнее время музейный мир отчаянно спорит о вопросах расы, самоцензуры, социальной справедливости, апроприации, культуры отмены. Вопросы эти актуализировались, когда Национальная галерея искусств (Вашингтон. — Артгид) и три других музея внезапно перенесли давно планировавшуюся ретроспективу «Филип Гастон сегодня». И написать об этом было бы легко, имей я аргументы в пользу какой-либо из сторон.

Сегодня в мире новостей наибольший вес имеют эмоциональные и четкие призывы к действию: либо «Долой Гастона!», либо «Даешь Гастона!» Мне же скорее хочется понять, почему дискуссия приняла именно такие формы.

Вопрос стоит так: будет ли оскорбительным показ расхваленных критиками картин, изображающих карикатурно злобных ку-клукс-клановцев? Ведь сам Гастон подавал их (и так они и воспринимались) как банальное зло белого расизма. Недавно в беседе с моей коллегой Джулией Халперин директор Национальной галереи Кейвин Фелдман соотнесла отмену выставки с дискуссией музеев о Black Lives Matter и шагах в направлении к большему разнообразию, вспомнив и о нелестном обращении с передовыми сотрудниками галереи в прошлом. Сейчас институция не может себе позволить быть втянутой в расовый скандал, если надеется продолжить работу в данном направлении. Возможно, черный куратор выставки Гастона смог бы открыть новые перспективы, которые могли бы сделать ее более убедительной, предположила Фелдман.

Все эти вопросы о «белом» музее — равно как и искусстве в целом — являются крайне важными. Но мне кажется, что идею разнообразия стоит понимать как самодостаточное благо, а не как способ контроля над противоречиями, иначе это оказывает большое давление на сотрудников музея и художников афроамериканского происхождения. Увеличение разнообразия и восприимчивости само по себе не решит более серьезных проблем, с которыми сталкиваются музеи, существующие в неравноправном раскаленном мире.

Вспоминается текст Кианги-Ямахтты Тейлор «От #BlackLivesMatter до Черного освобождения», в котором она рассказывает, как в 1960–1970-х правительство США избрало первую волну чернокожих мэров по следам движения за гражданские права чернокожих в США — аккурат чтобы разобраться с городским кризисом и ввести меры строгой экономии в черных общинах. Нечто подобное может произойти и сейчас. Поскольку музеям приходится сталкиваться с экзистенциальными кризисами самого разного толка.

В заявлении, сопровождавшем перенос выставки «Филип Гастон сегодня», говорилось, что выставка вернется, когда «можно будет более адекватно интерпретировать мощное послание социальной и расовой справедливости, лежащее в основе работ Филипа Гастона». Каковы условия этой «адекватной» интерпретации? Когда это произойдет? После серьезного ослабления социального напряжения, которое и не думает спадать?

Здесь присутствует совокупность различных факторов, и не обо всех я смогу квалифицированно высказаться. Но мне бы хотелось добавить к обсуждению давления на музеи две вещи: «контекстный коллапс» и «параноидальное чтение». Первая подразумевает давление более многостороннее, чем предполагают те, кто думает, будто Национальной галерее просто нужно собрать волю в кулак и выстоять. Вторая заставляет меня думать о разных вариантах субъективного мнения, помимо того, что искусство Гастона слишком «напряженное» для показа сегодня.

Контекстный коллапс

Важность контекста является одной из главных тем современного искусства: смысл рождается именно в контексте. Но музей потерял способность контролировать контекст. Галерейный опыт и профессиональный художественный дискурс более не являются центрами «культурного диалога»; доминирующую позицию заняли тренды в социальных сетях. Какой бы диалог ни происходил онлайн, он становится подавляющим контекстом и предоставляет «реальный» смысл для широкой, а потому решающей аудитории.

Термин «контекстный коллапс» означает характерную для соцсетей ситуацию, в которой вы не способны контролировать толковательный контекст фразы или изображения. Нюансы не имеют значения. Всякий смысловой пробел будет заполнен тем сообществом, с которым вам довелось пересечься. Первоначальный смысл просто-напросто стирается. Пересечение с взрывоопасным онлайн-контекстом потенциально может изменить и восприятие в офлайне. Из-за утраты контекстной привязки сегодня, например, многие американцы верят в возникшую онлайн теорию, что искусство Марины Абрамович является буквально порталом в ад. Особо усердные тролли с 4chan даже умудрились преобразовать сетевой контекст так, что просто жест ОК был признан Антидиффамационной лигой (ADL) символом расовой ненависти.

Тем временем изображения произведений искусства оказываются в той же самой ленте, где люди практически постоянно видят ужасы срочных новостей, создающие новое давление на смысл искусства. В своем эссе 2016 года историк и автор книги «Мечты о свободе» Робин Д. Дж. Келли пытался сочувственно, но критически посмотреть на то, как далеко готовы зайти студенты-активисты в стремлении избавиться от материалов, выступающих триггерами. Вспоминая свое поколение ученых-активистов, Келли пишет: «Мне бы и в голову не пришло отказаться от чтения текстов только из-за того, что они оправдывали расизм, сексизм, идеологию свободного рынка и буржуазный либерализм — словом, все то, против чего мы протестовали. Для нас не было никаких запретов. Даже наоборот, изучение этих работ лишь обостряло наше критическое мышление».

Протест художника Паркера Брайта против показа картины Даны Шульц «Открытый гроб» на Биеннале Уитни. 2017. Фото: Twitter (автор пожелал остаться анонимным)

Но Келли также считал, что корни новой чувствительности лежат в исторически новой ситуации, объективно изменившейся инфраструктуре коммуникации: «Активисты говорили о своих опасениях и недовольстве на языке личной травмы. Здесь нечему удивляться. В то время как каждое поколение черных американцев подвергалось беспощадному насилию, мы впервые были вынуждены стать свидетелями всей ситуации от и до, переживать уничтожение черных жизней в реальном времени, вновь и вновь, пока следующее убийство не выбьет из ленты новостей предыдущее. Кроме того, речь идет о поколении, пережившем две самые продолжительные войны в истории США, выросшем на такой культуре зрелищ, когда ужасающие акты насилия доступны здесь и сейчас, прямо на экране смартфонов».

Музеи вели борьбу с подтекстом этой нестабильной ситуации задолго до наступления нынешнего социального кризиса. Так, на Биеннале Уитни в 2019 году (прошедшей после протестов против «Открытого гроба» Даны Шульц в 2017 году)[1] экспликации к работам пестрили попытками опередить любые новостные повестки, которые могли бы исказить смысл произведений. Фотоскульптура Тодда Грэя 2018 года, содержащая отсылку к Майклу Джексону, имела следующее описание: «Майкл Джексон в 1993 году был обвинен в растлении малолетних, после чего предстал перед судом и в 2005 году был оправдан. Новые обвинения озвучены в документальном фильме, выпущенном компанией HBO в 2019 году». В тексте, сопровождавшем полотно Джанетт Мундт с гимнастками, подчеркивалось: «Вскоре после того, как Мундт начала работать над этой продолжающейся по сей день серией, стало известно, что врач сборной команды США домогался юных гимнасток, среди которых есть и запечатленные здесь».

Джанетт Мундт. Прирожденная американская спортсменка: Лори Эрнандес. 2018. Музей американского искусства Уитни, Нью-Йорк. © Jeanette Mundt

К сожалению, если тонкая грань между арт-пространствами и новостями отчасти объясняет перенос выставки Гастона, она же делает все предложенные решения проблемы маловероятными. Все они, включая черного куратора, зависят от контекста. Кейвин Фелдман из Национальной галереи искусств заявила artnet News, что для понимания фигур в капюшонах Гастона необходимо знание контекста, но позднее заметила, что «для музея было бы неправильным заставлять зрителя вникать в научную интерпретацию произведения». Тупик.

Параноидальное чтение

Одно из наиболее цитируемых заявлений в поддержку переноса выставки «Филип Гастон сегодня» принадлежит попечителю Национальной галереи Даррену Уокеру, главе Ford Foundation — институции, поддерживающей разговор об инклюзии в искусстве. Он вновь четко дал понять, что меняющаяся дискуссия требует новой контекстуализации: «Показ, спроектированный несколько лет назад, каким бы грамотным он ни был, должен быть пересмотрен в свете последних событий и снабжен новым контекстом. Я поддерживаю решение о переносе выставки, чтобы музеи могли убедиться, что мы чутко и вдумчиво представляем произведения и сопутствующие им публичные программы. Не пойди они на такой шаг, эти четыре музея показались бы глухими к тому, что происходит в публичном дискурсе искусства».

Призыв к расширению контекста зазвучал иронично после того, как Уокер опубликовал твит следующего содержания: «В недавнем интервью я неверно использовал термин “глухой”, вне контекста его основного определения». В последующих твитах он продолжил извиняться, резюмировав: «Мне невероятно жаль, и я приложу все усилия, чтобы быть лучше». Языковые нормы меняются, и это хорошо. Но термин «глухой» в широком понимании не используется как оскорбление; словари оскорбительных терминов его вообще не упоминают. Тем не менее Даррен Уокер, один из самых могущественных людей в искусстве, считает нужным опубликовать не просто заметку — полноценное публичное извинение, словно кинозвезда, чья расистская тирада вдруг оказалась запечатленной на видео.

Уходящая вглубь спираль пристального внимания заставляет вспомнить эссе «Параноидальное чтение и репаративное чтение» ныне покойного квир-теоретика Евы Кософски Седжвик. Это непростой, но важный текст, в основе которого лежит психоанализ, и меня поразило, что он во многом перекликается с широким представлением о том, насколько громоздкой стала политика социальных сетей. Текст, написанный Седжвик в 2000-х, задолго до прихода эры соцсетей, пытался указать на проблемность тенденции, которую она называла «параноидальным чтением», в ряде левых академических дискурсов — от марксистской критики и феминистских наук до нового историзма и квир-теории.

Под «параноидальным чтением» понимается любой стиль интерпретации, где — вне зависимости от предмета обсуждения — основой служат скрытые негативные стороны. Чтобы вы понимали: Седжвик сама была левой. И она не пыталась утверждать, что культура свободна от скрытых структур власти и угнетения. По ее словам, потребность указывать на «проблемные моменты» является особым теоретическим стилем, который люди впитывают в разных академических средах, что создало характерный климат для считывания и восприятия культуры, со специфичной структурой и набором обстоятельств, нуждающихся в изучении.

Перед работой Филипа Гастона «Объезд» в выставочных залах коллекции Фалькенберг, Гамбург, 21 февраля 2014. Фото: Bodo Marks/picture alliance via Getty Images

Помимо прочего, «параноидальное чтение» характеризовалось теми же упредительными качествами, которые мы ныне наблюдаем в музейной дискуссии: «Первый императив паранойи — это отсутствие неприятных сюрпризов». Худшее, что может произойти, согласно данному стилю культурного чтения, — это обвинение в том, что ты не заметил доказательств чего-то плохого и вовремя не отметил это для других; таким образом, читатель-параноик переносит собственные эстетические реакции на воображаемое третье лицо. Аргументация данного стиля основана не на том факте, что ассоциация присутствует, а на том, что у кого-то эта ассоциация сможет возникнуть.

Следствием этого, по мнению Седжвик, является то, что такого рода критическая предрасположенность «растет, словно кристаллы в перенасыщенном растворе, вытесняя любую возможность альтернативных способов понимания и сами вещи, которые нужно понять». Именно это и произошло с ретроспективой Гастона: предполагаемое превратное понимание гастоновских фигур в ку-клукс-клановских капюшонах полностью вытесняет любой другой подход в отношении этой выставки.

Мне кажется, немой подтекст яростных критических высказываний против переноса выставки Гастона является куда более серьезной проблемой: это широко распространенное в арт-среде, но невысказанное ощущение, что художественный дискурс превращается в поле обсуждения внехудожественных вопросов, касающихся несправедливости вообще, затмевая собой «любую возможность альтернативных способов понимания и сами вещи, которые нужно понять».

Самое время?

Польза, которую выставка Филипа Гастона могла бы принести обществу, на самом деле не очень большая. Сомневаюсь, что его картины и рисунки, какими бы любопытными они ни были, могут повлиять на взгляды людей в той же мере, что антирасистская пропаганда. Они создавались не для этого, да и попытка загнать искусство в инструментальные рамки не идет ему на пользу. И напротив, попытка избежать потенциального вреда — это само по себе благо.

Концепция Седжвик кажется мне полезной отчасти еще и потому, что она указывает: «параноидальное чтение» имеет определенные политические издержки. В своей тотальности, утверждает она, этот стиль утратил чувство баланса и потерял энергетический вектор, так что для построения «эффективной оппозиционной стратегии» в борьбе с растущими реакционными силами это плохой инструмент. <…>

«Сейчас не лучшее время для рациональной дискуссии», — сказала Фелдман о своевременности выставки Гастона. Но это и не лучший момент, чтобы говорить об «отмене» мероприятия. «Культура отмены» — эмоционально наиболее резонансная проблема, с которой приходится сталкиваться ультраправым в их борьбе за людей в это непростое время. Большинство американцев действительно видит в этом проблему: 56% считают ее «серьезной» или «ощутимой», включая 79% республиканцев, 58% независимых и 47% демократов. Именно поэтому Трамп и его сподвижники так на этом играют.

Филип Гастон. Рисунок для конспираторов. 1930. Музей американского искусства Уитни, Нью-Йорк

Бен Шапиро, неприятный мне средней руки консервативный комментатор, чьим слоганом является фраза «фактам плевать на ваши чувства», обрел большую популярность, указывая на противоречия внутри культуры социальной справедливости. Газета New York Times отметила, что в августе на странице Шапиро в Facebook было больше активности, чем у новостных служб ABC, NBC, New York Times, Washington Post и NPR вместе взятых.

Скажу сразу: мне кажется, что опасения по поводу «культуры отмены» выражают в основном сильные мира сего, которые боятся критики в интернете. Когда National Review в связи с историей с Гастоном пишет, что «сегодня новым Ку-клукс-кланом стала культура отмены, на сей раз с дипломом о высшем образовании», — это настолько же искаженный вид из «альтернативной вселенной», что и мысль о том, что Марина Абрамович является верховной жрицей Сатаны, — автор вообще в курсе, что ККК на самом деле убивали черных людей?

Но приостановка на основании расовой дискриминации экспозиции белого художника, посвященной нехорошему «клану», уже заставляет поборников мантры «фактам плевать на ваши чувства» выглядеть адекватными защитниками нюансов. Как когда-то сказал А. Сиванандан, перенаправление такого количества либеральной энергии в поле символизма «играет на руку правым и дает им ту самую крупицу правды, которая позволяет поддерживать в головах людей образ чокнутых левых».

На самом-то деле именно эту цель преследовали пользователи 4chan, затроллившие людей до паранойи в отношении ОК-символа. «Левые глубоко забрались в своем безумии, — пишет один из создателей кампании. — Пора заставить их копнуть еще глубже, до тех пор пока общество и близко не подойдет к этому дерьму».

Оберегание от истинной боли и страданий — благо. Сокрытие антирасистских заявлений от множества сочувствующих людей — вред. Как это уравновесить? Тем не менее последнее — не выдуманная опасность.

Нарративные последствия

Наш разваливающийся на куски мир ежедневно предъявляет доказательства враждебности в отношении черных и других групп угнетения. Опять же, чем мне нравится концепция Седжвик: она четко отделяет свою критику от той, что отрицает данные факты. Альтернативой параноидальному чтению она называет «репаративное чтение». Это стиль чтения (взгляда) культурного объекта в попытке отыскать в нем что-то хорошее, верить на слово, это поиск деталей, которые могут удивить или идут против течения. Ни один из этих двух способов чтения не является «верным». Параноидальный стиль, по ее мнению, был созвучен социальной критике; репаративный стиль также может быть «депрессивным» — заглушать проблемы, на которые стоило бы обратить внимание.

По мнению Седжвик, превосходство параноидального стиля все больше усложняет переключение между критикой и сочувствием: «Став явными, репаративные мотивы уже недопустимы в параноидальной теории, потому что они, во-первых, приносят удовольствие (“чисто эстетические”), а во-вторых — стремятся к улучшению (“попросту реформистские”)». Седжвик не объясняет, почему параноидальная теория обрела такое влияние в искусстве и гуманитарных науках, которые, казалось бы, должны заниматься чествованием «чисто эстетического». Мне кажется, дело в дисциплинарной неуверенности: будучи атакованным и боясь прослыть легкомысленным легко скатиться до теорий несгибаемой серьезности.

Перед работой Филипа Гастона «Пещера» в выставочных залах коллекции Фалькенберг, Гамбург, 21 февраля 2014. Фото: Bodo Marks/picture alliance via Getty Images

Надеюсь, Национальная галерея отыщет себе место, где она сможет институционально поддерживать выставку «Филип Гастон сегодня». Возможно, когда в «контекстном коллапсе» увидят объективную проблему, станет возможным заново обдумать презентацию искусства в галереях. Может быть, «экстремальная контекстуализация» сможет выступить противовесом экстремальной деконтекстуализации — в буквальном смысле расставит моральные указатели, которые сделают позицию музея в отношении потенциальных противоречий настолько четкой, что ее попросту нельзя будет вывести из контекста. У меня к этому двойственное отношение: такая форма экспонирования может показаться посетителям привычных белых кубов громоздкой, как журнальные заголовки старой школы в сравнении с заголовками в сетевых медиа, где смысл укладывается в одну фразу — ведь они существуют внутри бесконтекстного потока цифрового пространства.

В остальном, если принять «параноидальное чтение» за особую критическую привычку ума, возможно, удастся достичь репаративной альтернативы, не загоняя ее при этом в консервативные рамки «возвращения к чистому искусству». Искусство можно рассматривать не столько в качестве пропаганды — хорошей или плохой, — сколько в качестве возможности выстроить открытую, а не замкнутую форму диалога о важных вопросах. Но, если честно, я не уверен, что профессиональным музеям (или комментаторам-искусствоведам) хватит для этого авторитета, особенно учитывая то, насколько высоки сейчас ставки. Со своей стороны, Робин Д. Дж. Келли призвал к созданию общественных исследовательских групп в качестве основы для «интеллектуальных обществ, объединенных принципами и любовью» и рычага, который сможет сдвинуть дискурс в продуктивном направлении.

Это серьезные, сложные задачи, не имеющие быстрых или готовых решений. Разбор объективных и субъективных факторов — нелегкое дело, тем более в столь поляризованной ситуации, требующей принятия четких сторон.

Оригинал статьи здесь.

Примечания

  1. ^ В 2017 году на Биеннале Уитни была выставлена картина Даны Шульц «Открытый гроб», на которой было изображено тело 14-летнего афроамериканского подростка Эммета Тилла, жестоко убитого в 1955 году в штате Миссисипи. Белая женщина обвинила Тилла в харассменте, после чего его избили, выкололи глаз, выстрелили в голову и сбросили тело в реку. Труп нашли через три дня, мать подростка настояла, чтобы ее сына хоронили в открытом гробу. Тогда история приобрела широкий резонанс, а в 2017 году Дану Шульц обвинили в том, что она, будучи белой, спекулирует на травмах афроамериканцев.

Новости

Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100