Саймон Денни: «Уроки, которые нужно извлечь, должны быть связаны с преобразованием процессов производства»
Саймон Денни — художник и педагог Академии изящных искусств в Гамбурге, исследующий корпоративную культуру, автоматизацию, значение технологий и влияние интернета на общество. В 2015 году он представлял Новую Зеландию на 56-й Венецианской биеннале с проектом «Тайная сила», а не так давно стал участником финальной онлайн-дискуссии публичной программы благотворительного аукциона Off White «Художественные космологии: способы создания миров и новая реальность». По просьбе «Артгида» Александр Буренков обсудил с художником темы, которые не были затронуты в дискуссии.
Саймон Денни. Источник: sleek-mag.com
Александр Буренков: В дискуссии нам не удалось поговорить о национальных стереотипах и феноменах, касающихся твоих художественных исследований, вроде русских хакеров, пропаганды, локальной структуры власти и культуры стартапов.
Саймон Денни: Я провел в России не очень много времени, так что мои представления, скорее всего, достаточно стереотипны. Недавно я прочитал книгу Петра Померанцева «Ничто не правда и все возможно: сюрреалистическая сущность новой России». Это познакомило меня с фигурой Владислава Суркова — предполагаемого пропагандиста Путина. В контексте анализа Померанцева образ этого человека проливает свет на сегодняшние политические стратегии США и Великобритании. Он представлен как специалист по использованию астротурфинга и разжиганию противоречий в качестве политического инструмента посредством финансирования противостоящих политических фракций. Согласно позиции Померанцева, постсоветскую Россию можно рассматривать как ранний авангардный пример особого вида политического театра, созданного сурковской фракционализацией СМИ. Он говорит о том, что политическое будущее пришло в Россию, когда появилась необходимость в постидеологическом стиле правления, а капитализм и коммунизм в качестве идеологий уже не могли подтолкнуть электорат, который не верил ни в то, ни в другое. Тем не менее я понимаю, что данная точка зрения представляет собой очень англицистский подход к определенному этапу российской политики. Книга Померанцева показалась мне убедительной и резонирующей с некоторыми интересующими меня аспектами, что определенным образом окрасило мое впечатление о российской геополитике.
А.Б.: Заинтересован ли ты в исследовании советского прошлого и наследия советской кибернетики? Я вспоминаю книгу Бенджамина Питерса о нереализованном проекте интернета в СССР и о том, как советские попытки создать национальную компьютерную сеть были уничтожены социалистами, которые вели себя как капиталисты. После работы Питерса дискуссии о важности этих утопических идей кажутся крайне уместными в контексте нынешнего кризиса.
С.Д.: Я еще не посвящал советской кибернетике достаточно времени. В своей работе я обычно сосредотачиваюсь на политически консервативных личностях вроде радикальных консерваторов, стоящих у власти, на проблемах, на которые указывают влиятельные технологические предприниматели, а также на том, как государства и другие системы взаимодействуют с такого рода силами.
А.Б.: В своей практике ты всегда обращал внимание на ценность технологий, формирующих нашу реальность. Какие ценности и технологии будут формировать постпандемийный мир? И какие скрытые раньше или остававшиеся незаметными проблемы проявились благодаря эпидемии? Недавно художник Джошуа Ситарелла провел онлайн-конференцию, посвященную новой эре — коронацену. Ты рассматриваешь это время как по-настоящему новую эпоху в истории человечества?
С.Д.: Полагаю, о подобном рано говорить. Мне кажется, что случившееся будет способствовать расширению существующих тенденций, которые были видны задолго до этого кризиса в области здравоохранения. Я думаю, что тенденция перекладывать ответственность и риск с централизованного сообщества власти, такого как государство, на отдельного человека и неравномерно нагружать в первую очередь наиболее уязвимых (как видно из статистики инфицирования чернокожих американцев), к сожалению, будет только развиваться. Если в марте и апреле авторитет экспертов в области науки был в глазах правительств США и Великобритании очень высок, то с середины мая мнение политиков снова заняло центральное место. Похоже, формируется устойчивое убеждение в том, что экономика не может долго продержаться в условиях изоляции. Экономические соображения потеснили политически рациональный подход, и забота о здоровье, кажется, отходит на второй план.
В январе в Сан-Франциско, в галерее Altman Siegel, открылась моя выставка, для которой я сделал скульптуры в виде классических жилетов и спальных мешков фирмы Patagonia, расположенных в пространстве вертикально, как саркофаги. Все это было обшито шейными платками, раньше принадлежавшими британскому премьер-министру Маргарет Тэтчер. Для Новой Зеландии, где я вырос, Тэтчер была крайне важной фигурой. В каком-то смысле она олицетворяла рыночные силы, а это понятие имело внушительную политическую поддержку в Новой Зеландии в 80-х и 90-х годах. Ее скандально известные утверждения о том, что «нет такого понятия, как общество» и что «нет альтернативы» капитализму, тогда были восприняты многими как верные. Конечно, это оказало влияние на развитие бизнеса и инфраструктуры во многих местах.
Совершенно очевидно, что многие компании в Кремниевой долине опирались на подобные постулаты при выстраивании своих систем, поэтому все системы коммуникационной инфраструктуры, в которых мы работаем, предполагают, что мы — автономные личности с предпочтениями и предубеждениями, которые можно сопоставить и использовать, направить и обыграть в сурковской манере. Жилеты фирмы Patagonia являются одним из элементов моды предпринимателей в Сан-Франциско — самые влиятельные финансовые и технологические бизнесмены щеголяют в этой одежде, заставляющей думать о современном технологически усиленном индивидуализме. А спальный мешок — это совершенно другой символ, форма, которую можно встретить в противоположном конце спектра неравенства в Сан-Франциско. Спальный мешок Patagonia — высококлассная версия спального мешка, как и в случае с жилетами, предназначенная для богатых искателей приключений на открытом воздухе. Эта форма еще больше подчеркивает различия между теми, кому система служит, и теми, кому нет.
А.Б.: Я думаю, что твоя работа «Клетка работника Amazon» настолько актуальна сейчас, потому что заявляет о глобальном ограничении и радикальном изменении условий труда. Концепция устройства для передвижения работника склада, заключенного в клетку, не была реализована, но ты сделал свою версию этой конструкции. В условиях самоизоляции кажется, что все человечество помещено в клетки своих домов, как в перформансе Тейчина Сье «Клетка» (во время которого художник год сидел в клетке, запретив себе говорить, читать, писать и смотреть телевизор. — Артгид). В контексте нынешнего времени твоя работа видится мне отличным предсказанием и знаковой визуальной метафорой. Как, на твой взгляд, пандемия повлияет на условия труда и на саму работу в будущем?
С.Д.: Да, мне действительно кажется, что тема заключенности в небольших пространствах откликается сейчас во многих людях, которые не могут покинуть свои квартиры, но моя работа «Клетка работника Amazon» обращается к изоляции рабочего процесса и с других точек зрения. Она затрагивает и более глубокие иерархии, вопрос о том, кто в итоге оказывается заключенным в структуры работы. В одной из версий этой скульптуры-клетки есть элементы дополненной реальности, где мелькает исчезающая сейчас как вид птица, живущая в клетке. Мы изобразили рыжелобую шипоклювку, которая, вероятно, скоро вымрет на территории Австралии. Ее среда обитания была разрушена колониальным сельским хозяйством, и ученые Австралийского национального университета, с которыми я работал, чтобы разобраться в ситуации с этой птицей, получить ее изображения и аудиозаписи для создания дополненной реальности, сообщили мне, что сейчас шипоклювок осталось всего лишь около тридцати.
Моя работа была вдохновлена исследованиями Кейт Кроуфорд (Институт AI Now, Нью-Йорк) и Владана Джолера (Университет Нови-Сада), а также их диаграммой «Анатомия системы искусственного интеллекта». Она стала попыткой выделить все необходимое для запуска единой системы искусственного интеллекта Amazon Echo — от добычи полезных ископаемых до трудовых практик и иерархии, изобретения информационных систем и гигантской серверной инфраструктуры, использования энергии и отходов. В числе прочего было отмечено что-то вроде поэтической клетки, вдохновившей меня на создание скульптуры. Я сделал ее для выставки «Шахта» в Тасмании, в Музее старого и нового искусства (Mona), который принадлежит Дэвиду Уолшу. Он разработал алгоритмы для азартных игр — системы прогнозирования, стабильно приносящие выигрыш, и это перекликается с такими сферами моих интересов, как бизнес и технологии, реклама игровых систем и т. д. Работая над этой выставкой, я рассматривал не только историю и иерархию человеческого труда, но и вопрос нечеловеческого труда и то, как промышленные системы переплетаются с нечеловеческими системами организации, в результате чего люди становятся «ресурсами». Я вырос в Новой Зеландии, у которой такая же история колониализма, как у Австралии, и при планировании выставки размышлял над промышленными парадигмами, которые колониализм принес в эту часть света. Я думал о навязанных системах добычи полезных ископаемых и системах земледелия, ускоривших процесс вымирания, который сейчас, как мы видим, стал процессом массового вымирания.
На мой взгляд, есть точка зрения, с которой лучше всего рассматривать эту клетку и которая отражают сложившуюся ситуацию. Она заключается в том, что пандемия связана с нечеловеческими механизмами и тем, как индустриальные системы активизируют и создают среду, где встречаются разные экологические режимы, что дает возможность патогенезу поглощать целые виды. Важно то, как мы оцениваем, возмещаем и даже просто учитываем зависимые формы жизни в контексте промышленного производства и глобальной экспансии Запада. Мои мысли насчет рыжелобой шипоклювки в клетке во многом связаны с канарейками в угольных шахтах. Музейные пространства в Тасмании — это здания, расположенные в буквально выкопанных в земле дырах, где чувствуешь себя как в шахте — я ощущал себя там той же шипоклювкой. Другие нечеловеческие объекты ведут себя подобно канарейке, одним своим существованием сообщая нам, что уровни токсичности достигли того предела, когда это становится опасным для очень многих видов жизни.
А.Б.: Из всех идей, прозвучавших на конференции о коронацене, меня больше всего заинтересовало сказанное Бенджамином Браттоном, предположившим, что на протяжении этих месяцев мы, вероятно, наблюдаем самый значительный эксперимент в области политики сравнительного государственного управления, который нам когда-либо довелось бы застать. Вирус — это правящая переменная величина. Реакция различных систем на него сможет поменять то, как политические культуры оценивают свои традиции. Каждая система одновременно сталкивается с одними и теми же испытаниями, а мы наблюдаем результат. Так какая правительственная модель победит, и в какой мир мы, по-твоему, вернемся после бедствий и опустошений пандемии? Наступит ли конец неолиберализма и экономики впечатлений, как предсказывают многие эксперты (которых недавно поддержали и художники)? Каковы глубинные причины нынешнего кризиса, и какие важные уроки следует извлечь из него?
С.Д.: Я тоже обращался к политике сравнительного государственного управления Браттона и восхвалению экономики впечатления. Выставка, которую я сделал в Австралии, включающая в себя клетку для Amazon, является в некотором роде буффонадой экономики впечатлений, и будет очень интересно понаблюдать за тем, как развивается жизнь таких выставок, как изменится опыт посещения людьми музеев. Думаю, что для меня причины связаны с тем, как промышленные системы создают места встречи для биологических видов: пандемии и глобальный индустриализм идут рука об руку, поскольку капитал разрушает среду обитания и создает условия для вирусной мутации.
На мой взгляд, наиболее ярко о причинах происходящего высказался китайский коммунистический теоретический коллектив Chuǎng в статье «Социальная инфекция: микробиологическая классовая война в Китае». Она о том, как капиталистическое производство соотносится с нечеловеческим миром на более фундаментальном уровне: «естественный мир», включая его микробиологические субстраты, не может быть понят без объяснения того, как общество организует производственные процессы (поскольку эти два понятия на самом деле неотделимы друг от друга). Мне кажется, от этих структур мы и получаем наибольший вред. И думаю, что уроки, которые нужно извлечь, должны быть связаны с преобразованием процессов производства: необходимо увидеть, сформулировать и устранить неравенство, которое натурализует индустриальный мир, переосмыслить то, как наша действительность соотносится с нечеловеческим миром.
А.Б.: По-твоему, можно рассматривать нынешний кризис пандемии как возможность для усиления эксплуатации и дальнейшего развития контролирующего все капитализма? Тебя пугают последствия пандемии?
С.Д.: Думаю, что это вполне обоснованный страх, и я его разделяю. В своей статье Юваль Ной Харари говорил о подобных наблюдениях и о том, что есть несколько путей развития сложившейся ситуации. Я склонен к пессимистической позиции и считаю, что пандемия просто предоставит больше возможностей для наблюдения и контроля. Яша Левин подчеркивает, что интернет всегда был военным инструментом для сбора данных и составления прогнозов, что это скорее основополагающая черта данной инфраструктуры, а не ошибка. Можно расширить этот анализ, включив в него все системы классификации и контроля. Тот же Браттон не упускает возможности напомнить, что технологии изучения данных также важны для создания моделей, помогающих понять и спланировать — например, структуру изменения климата. Думаю, и то, и другое в какой-то мере верно: дальнейшее наблюдение может позволить использовать обе эффективные модели для понимания систем патогенов, но даст возможность государственным и коммерческим субъектам расширить зону контроля.
А.Б.: В своих недавних проектах ты обличал силу технологий и пугающее влияние на нашу жизнь технологических государственных корпораций, определяющих наши модели поведения, границы личного, а также воздействие корпоративной власти на наши вкусы и потребительские привычки. На твоих выставках последних лет, таких как «Взломать пространство» или «Продукты для организации» ты размышлял о холакратии — системе децентрализованного управления, в которой полномочия и ответственность за принятие решений распределяются по всей холархии самоорганизующихся команд вместо управленческой иерархии. Кроме того, твой интерес к моделям децентрализованной работы перекликается с твоей увлеченностью будущим технологий блокчейна, которые ты с Линдой Кантчев исследовал в проекте «Визионеры блокчейна». Не кажется ли тебе, что эта пандемия создаст в ближайшем будущем новую плодотворную почву для децентрализованного общества? Ведь многие наконец-то работают из дома и больше не нуждаются в офисах.
С.Д.: Думаю, что есть своего рода «блокчейн-футуризм», который я рассматривал, во многом опирающийся на эмансипаторную децентрализацию и идею о том, что техническая система может заменить социальные системы. Это удвоение веры в организующую силу рынков — цену как лучший показатель социальных данных. Это история, тесно связанная с идеологией, основанной на отрицательной свободе, то есть отсутствии ограничений, препятствий или вмешательства, вместо позитивной свободы, которая, грубо говоря, есть способность делать то, что хочется, и которая зачастую не одинакова для всех. Если я богатый и белый человек, то отсутствие явных регулятивных ограничений дает мне больше возможностей, чем людям, которые не являются богатыми и белыми.
Мне кажется, что формат работы из дома значительно сокращает издержки для компаний. Сейчас говорят о том, что такой тип работы во время пандемии доказал, что для повышения производительности офисы в существующих сегодня масштабах просто не нужны. Миллионер Кевин О’Лири также сказал, что ни одна крупная компания никогда бы не рискнула пробовать работу из дома, но в итоге многие нашли такой формат более продуктивным. Вряд ли это коснется людей, находящихся на нижней ступени экономической и социальной лестницы, — и это только усилит проблему прекарности.
А.Б.: Довольно часто среди твоих проектов встречаются настольные игры, через которые ты скорее визуализируешь сценарии текущей сверхсложной технологической реальности, а не воображаешь возможные или утопичные альтернативные миры в идеальном децентрализованном постдефицитном будущем, которым правит криптовалюта. Не зародилось ли у тебя во время пандемии идеи о новой настольной игре, переосмысляющей наши правила игры?
С.Д.: Существует кооперативная игра «Пандемия», разработанная Мэттом Ликоком во время вспышки ТОРС (тяжелый острый респираторный синдром. — Артгид) в 2004 году и призывающая скорее к сотрудничеству, а не к конкуренции. Ликок отметил, что соревновательные игры с людьми, которые ему не безразличны, приводили к конфликту, а в «Пандемии» все игроки должны работать сообща, чтобы победить болезнь. Надеюсь, эта игра пробудит в людях подобного рода ответную реакцию на происходящее. Хотя пока, к сожалению, все ровно наоборот. Я перерабатывал восхитительную «марксистскую» игру «Классовая борьба», созданную нью-йоркским профессором в поздних 70-х, и с моим другом Джоанной Поуп модернизировал ее под 2020-е. Будучи сторонником отрицательного роста, она привнесла в нашу версию «Классовой борьбы» многие свои познания в данной области. Игра создает конкуренцию между классами: если побеждают капиталисты, игра заканчивается варварством (в смысле Розы Люксембург), а если побеждают рабочие, то вы получаете социализм. Кажется, сейчас мы ближе к варварству.
А.Б.: Мне бы еще хотелось коснуться темы нет-арта: вероятно, сейчас может начаться его возрождение. Целое поколение российских нет-артистов 90-х годов оказалось полностью забыто, и люди знают всего лишь о нескольких из них вроде Оли Лялиной и Алексея Шульгина. Возможно, нам стоит подумать о том, как привнести новый освободительный потенциал в веб 2.0, утративший экспериментальный дух и свободу раннего интернета 90-х, бывшего скорее территорией межнациональных экспериментов, нежели коммуникации.
С.Д.: Я почти ничего не знаю о нет-арте в России 90-х, но, поскольку музеи и институции изо всех сил стараются задействовать онлайн-пространство, я поймал себя на мысли о том, что было бы неплохо, если бы те, кто раньше занимался исследованием онлайн-медиумов, сейчас оказались вовлечены в работу таких платформ. Почему бы JODI не разработать сайт для МoМА? Похоже, большинство крупных арт-брендов решили, что онлайн — это работа для редакторов, и превратили свои сайты в журналы. Надеюсь, происходящие сейчас изменения и уже имеющийся опыт в сфере создания произведений искусства в браузере смогут изменить эту ситуацию к лучшему.
