Венди Вун: «Музейное образование — это социализация, эмоции и радость»
В июне 2017 года в Париже прошла конференция Communicating the Museum, посвященная музейному образованию и собравшая специалистов со всего мира. Одним из спикеров конференции выступила Венди Вун, заместитель руководителя образовательного отдела Музея современного искусства, Нью-Йорк, и профессор Нью-Йоркского университета, где она преподает курс-лабораторию музейного образования. Что такое музейное образование и какие методы оно может предложить сегодня? Геля Морозова обсудила с Венди Вун проблемы, актуальные как для музеев, так и для музейных посетителей.
Венди Вун. Фото: Peter Ross. Courtesy the Museum of Modern Art, New York
Геля Морозова: Венди, расскажите о том, как ваш отдел работает над образовательными программами.
Венди Вун: С момента основания музея перед нами стоят три ключевые задачи: помогать людям понимать искусство, наслаждаться им и использовать его. Подчеркну последнюю из них: мы хотим показать людям, как они могут использовать искусство в своей жизни, а не только смотреть на него в музейных залах. Для нас большое значение имеет то, как развиваются отношения человека с искусством. Согласно многим исследованиям, дети, попавшие в музей в раннем возрасте с родителями или взрослыми, которые показывают пример любознательности и любви к искусству, куда чаще возвращаются в музей и становятся его постоянными посетителями. Поэтому больше всего мы в образовательном отделе думаем, как сделать музей максимально доступным и вовлечь аудиторию в происходящее в нем с помощью разных методов и форм обучения. А также как разрушить барьеры, которые могут возникнуть, например, перед больным ребенком или пожилым человеком с болезнью Альцгеймера. Мы всегда стараемся найти наилучший способ привлечь к себе таких зрителей и научить взаимодействовать с искусством. Социальный аспект играет здесь важнейшую роль, поэтому, работая над новыми образовательными проектами, мы всегда думаем о том, чтобы сделать их интересными и содержательными с точки зрения не только обучения, но и социализации.
Надо признать, что я большой сторонник качественных исследований. Первое, что я сделала, придя в МоМА, — это создала должность исследователя в образовательном отделе. С моей точки зрения, возможность знать и постоянно изучать свою аудиторию играет важнейшую роль в любом деле. Поэтому исследования должны быть неотъемлемой частью нашей работы. Они позволяют в рабочем порядке менять и адаптировать все, что мы делаем, а также дают возможность осознать, что человек испытывает в музее, какой смысл он в вкладывает в происходящее, — а значит, мы можем создавать образовательные программы с учетом этой информации и постоянно их улучшать.
Наши исследования показывают, что больше всего люди хотят знать об источниках вдохновения художников, материалах и техниках — иначе говоря, понять, как думают художники. То есть речь идет не об истории искусства, датах и другой информации, которой владеют специалисты. У нас нет задачи воспитать искусствоведов. Наши посетители хотят вдохновляться художниками и творческими людьми и переносить их опыт в собственную жизнь. Поэтому мы очень много работаем с художниками и стараемся интегрировать их размышления о произведениях в наши программы, то есть показывать нашим посетителям творческий процесс с точки зрения художников.
Г.М.: Как вам это удается?
Существует множество способов. Один путь — это онлайн программы, которые являются важной частью образовательной деятельности музея. Приведу пример. Недавно мы запустили курс Seeing Through Photographs. Мы решили, что не будем использовать искусствоведческий подход и объяснять, в чем заключается важность коллекции фотографий и как она собиралась. Вместо этого мы выбрали тематическую структуру курса и поставили в центр самих фотографов, посетили их мастерские и дали им слово, чтобы покажем: фотография — это процесс, а не продукт. Например, Хэнк Уиллис Томас рассказывает, откуда он черпает идеи, как он видит объекты съемки в реальности, говорит о том, что основные источники вдохновения для него — это жизнь, журналы и поп-культура. Именно такие темы и сама фигура художника больше всего интересны нашей команде. Сложнее всего в нашей работе думать как художники. Но нам очень важно интегрировать творческий подход, поиски и эксперименты художников и сам их ход мышления в образовательные программы, чтобы заинтересовать посетителей искусством и дать им возможность взаимодействовать с ним.
Г.М.: Если я не ошибаюсь, ваш музей одним из первых начал проводить массовые открытые онлайн-курсы (MOOC) на платформе Coursera, и ваш первый курс как раз был посвящен музейному образованию. Теперь этих курсов шесть. Каков ваш опыт работы с Coursera?
В.В.: Для образовательного отдела музея работа с таким партнерами, как Coursera, имеет огромное знание. Все началось с того, что мы самостоятельно разработали шесть курсов на нашей собственной онлайн-платформе. Они были платными. Это было здорово, только вот через пять лет мы поняли, что шесть курсов в общей сложности прошло всего пять тысяч человек. Преимущество Coursera заключается в обширнейшем охвате аудитории по всему миру, чего нет у нашей собственной платформы. В результате наша аудитория увеличилась до 350 тысяч человек. Конечно, то, что курсы на Coursera стали бесплатными, тоже сыграло свою роль. Еще одно преимущество Coursera заключается в том, что там получают огромное количество данных о курсе и пользователях. Их понимание того, как должно работать онлайн-образование, постоянно совершенствуется. И команда Coursera постоянно делится с нами знаниями и экспертизой, помогая расти и учиться. Например, они могут сказать нам: «В этом видео на пятой минуте пользователи теряют интерес. Нужно изменить его или придумать вот такое решение. В этом тесте такого-то вопроса никто не понимает. Переформулируйте его или сделайте проще».
Кроме того, на Coursera есть возможность делать прямые трансляции. Например, недавно мы запустили там онлайн-курс, посвященный послевоенной живописи. Мы провели прямую трансляцию с куратором курса, и получилось очень здорово: за трансляцией следило множество людей, они задавали вопросы и беседовали друг с другом и с авторами курса.
Г.М.: Какие еще новые технологии, помимо онлайн-курсов, вы пытаетесь использовать в своей работе?
В.В.: Мы делали приложения для телефонов и планшетов про выставки. В последнее время мы пытаемся как можно активнее вовлечь художников не только в выставочную деятельность музея, но и в образование. Как оказалось, многие из художников предпочитают делать подкасты. Например, с нами работала художница Нина Качадурян, и тема, которая заинтересовала ее больше всего, — пыль в музейных залах. Этот интерес перерос в целое расследование. Она опросила хранителей, уборщиков, смотрителей, техников, которые показали ей, как работает система вентиляции в музее, кураторов и даже аллергологов. Нину по-настоящему заинтересовала социальная роль пыли, ведь основную ее часть составляют чешуйки кожи людей, приходящих в музей. Еще один вопрос, который возник в ходе ее исследования, — противоречие между социальной ролью музея, так как он должен привлекать как можно больше людей, и его задачей хранить объекты и защищать их от пыли, которую в основном создают те самые посетители. Самое интересное, что это наш самый популярный подкаст! Посетителям он нравится больше, чем любые подкасты, которые мы делали о выставках, — настолько он кажется им интересным и увлекательным. Я объясняю это тем, что он дает более объемный взгляд на музеи и проблемы, с которыми они сталкиваются. Это некий метауровень, на котором можно говорить о музеях и искусстве. Кроме того, все понимают, что такое пыль, и сталкиваются с ней каждый день, так что эта тема близка каждому.
Г.М.: Вы упомянули, что важнейшую роль в вашей работе играют качественные исследования. Как вы их проводите?
В.В.: Собрать именно качественные данные — непростая задача. Каждый раз мы используем разные стратегии и инструменты. Чаще всего речь идет об опросах после посещения музея. Когда мы в залах музея проводим точечные образовательные события (например, во время выставки Тулуз-Лотрека или Зигмара Польке), которые рассказывают о художнике и его работе, а также предлагают посетителям дать их собственную интерпретацию произведениям и темам, мы просим посетителей оставить адреса их электронной почты, а также наблюдаем за ними, разговариваем и расспрашиваем об их опыте посещения музея и участия в образовательных событиях. Однако важнее всего для нас понять, какие воспоминания остаются у людей. Поэтому нужно дать им время осмыслить этот опыт, чтобы понять, насколько он был сильным и какой след оставил в их памяти.
Очень часто благодаря таким опросам мы получаем удивительно продуманные и ценные ответы. Часто посетители говорят, что никогда бы не пошли на ту или иную выставку, если бы не образовательная программа. Многие выставки оказываются непонятными и даже пугающими в силу того, они не дают достаточной информации, поданной человеческим языком. Образовательные события и возможность сделать что-то собственными руками часто позволяют лучше понять современное искусство — зрители получают опыт, схожий с опытом художников, и поэтому лучше понимают художника и его работу.
Г.М.: Действительно, как вы отметили, многие опасаются идти в музей, считая, что искусство — это не для них. Сталкиваетесь ли вы с такой проблемой в МоМА и как вы ее решаете?
В.В.: Конечно! Очень часто даже то, как устроен музей, его коды поведения пугают людей. А когда речь идет о семьях с детьми, то количество кодов и запретов увеличивается вдвое. Я только что была в одном из парижских музеев и наблюдала сцену, когда охранник ругал радостного и возбужденного ребенка. Это неправильно! Ведь дети именно так и учатся: они воспринимают новое и интересное с радостью и воодушевлением. Нельзя пресекать это на корню. Именно поэтому, кстати, мы создали в музее «лабораторию» для семей, где они могут передохнуть от посещения залов и отвлечь детей прикладными занятиями. Чтобы преодолеть барьер страха перед музеем, нужно лучше понимать своих посетителей, их опыт и ожидания от посещения музея.
Г.М.: Какие образовательные теории лежат в основе работы вашей команды?
В.В.: Есть несколько экспертов в музейном образовании, чьи идеи мне кажутся очень близкими, например, Джон Фолк, который говорит о том, что посещение музея — это многосторонний опыт, который включает в себя физическое пространство, социальный, личностный и эмоциональный аспекты.
Знания выстаиваются каждым человеком индивидуально в зависимости от его багажа и полученного опыта. Поэтому я вижу музей как генератор самых разных знаний, хотя для многих эта роль музея не кажется очевидной. Моя задача как раз и заключается в том, чтобы показать важность опыта, который посетители получают в музее.
Также мне очень нравится книга Паулу Фрейре «Педагогика угнетенных», в которой он говорит о том, что все мы постоянно учимся, а знания рождаются в ходе взаимодействия и диалога и могут приобретать самые разные формы. Как правило, нам кажется, что людям не хватает знаний и что мы, музеи, помогаем им заполнить лакуны в образовании. На самом же деле, если быть максимально открытыми, мы сами можем узнать куда больше от наших посетителей. В последнее время я много думаю о теории «невидимой педагогики», согласно которой в любом процессе обучения есть мельчайшие, не всегда видимые нам аспекты, играющие ключевую роль в формировании знаний.
Мне нравится проводить образовательные мероприятия с двумя преподавателями, которые имеют абсолютно разные точки зрения на заданную тему. Благодаря этому мы разбиваем иерархии и показываем посетителям, что существуют разные подходы к искусству и что все они имеют право на жизнь.
Я считаю, что образование в музее должно быть таким же инновационным и экспериментальным, как и современные художественные практики. Мы всегда должны ставить под сомнение наши представления об аудитории, разрушать стереотипы и отказываться от предубеждений, и помочь в этом могут качественные исследования. Музейная аудитория меняется очень быстро, еще быстрее меняется наш образ жизни. В идеале мы хотим добиться такого опыта посещения музея, который благодаря искусству, художникам, их идеям, а также другим посетителям (обучение — это всегда социальный процесс, и посетители проходят в музеи, что встретить людей с общими интересами) был бы запоминающимся и захватывающим. Чтобы добиться такого эффекта, нужно подходить к музейному образованию творчески.
Г.М.: Что вы думаете о теории навыков XXI века?
В.В.: На нее мы тоже опираемся. Особенно если учесть, что наша культура все больше и больше опирается на визуальность, и сегодня мы используем изображения для коммуникации куда чаще, чем текст. Человек видит в день множество изображений, и важно выработать навык, который позволял бы ему понимать, что он, собственно, видит, получить, скажем так, визуальную грамотность, а также научиться критически оценивать увиденное. На мой взгляд, это один из наиболее важных навыков в современном мире, и именно в его развитии музеи могут помочь.
Г.М.: Мой опыт в образовании, и в музейном образовании в частности, показывает, что самая сложная задача — это оценка знаний и навыков, а также измерение качества работы образовательного отдела. Поделитесь вашим опытом и идеями.
В.В.: Это действительно сложно, так как чаще всего наша работа остается незаметной. Поэтому перед нами всегда стоит вопрос, как сделать результаты нашей работы более ощутимыми и интересными. Больше всего нам в этом помогают онлайн-программы и цифровые технологии, а также качественные исследования, в результате которых мы получаем настоящие истории наших посетителей, обратную связь и отзывы в реальном времени, дающие нам понимание, что работает, а что нет. Цифровые технологии, в свою очередь, не только дают нам массу данных, но и помогают рассказывать истории. Мне кажется, чтобы оценить нашу работу, очень важно давать слово посетителям. Кроме того, очень важно делиться мнениями, отзывами и результатами. Например, недавно мы открыли People Studio — это специальный зал в музее, где наши посетители могут показать результаты своей работы и посмотреть на то, что сделали другие. При этом я не думаю, что только количественные исследования дают реалистичную оценку эффективности образовательных программ. Например, мы можем сказать, что за год к нам пришло 50 тысяч школьников, но это пустые цифры, которые не дают никакого представления о нашей работе. Куда важнее показать, какой опыт дети получили в музее, насколько он важен и полезен для них.
В оценке работы очень часто важную роль играют наши партнеры. Например, для работы над проектом, связанным с болезнью Альцгеймера, мы обратились к медицинскому факультету Нью-Йоркского университета. Нам важно было понять с точки зрения врачей, какую пользу больному и его семье может принести искусство и как музейные программы могут помочь им. И оказалось, что позитивный сдвиг в настроении больных и людей, которые заботятся о них, — важнейший показатель с медицинской точки зрения, а значит, и показатель нашего успеха. Нам очень повезло с этим проектом, так как мы получили довольно щедрое финансирование от MetLife Foundation, фонда, который впервые выделил бюджет на проекты в области искусства и бюджет на медицинские исследования для одного проекта. Сначала двум командам работать вместе было непросто. Однако за шесть лет мы не только смогли провести исследования того, как искусство влияет на пациентов с альцгеймером, и разработать образовательные программы, но и поделиться нашим опытом с коллегами по всему миру, представив результаты исследований на конференциях и опубликовав их в интернете. Очень важно не только рассказывать о своем опыте, но слушать других. Поэтому мы организовали саммит, посвященный музейной работе с людьми с болезнью Альцгеймера, и пригласили всех, кто занимается развитием этого направления, — ведь каждый музей работает в своем контексте и предлагает свои решения.
Г.М.: Вы работаете с другими типами «трудной аудитории»?
В.В.: Да, это часть нашей миссии — дать доступ к музею, коллекции и образованию любому человеку вне зависимости от его ситуации. С «трудной аудиторией» — с людьми, которые не могут позволить себе купить билеты, не интересуются искусством или по каким-то другим причинам не ходят в музей, — мы работаем через местных социальных партнеров. У нас их около 27, и мы работаем с ними на действительно глубоком уровне, стараясь наладить очень тесные отношения. Кроме того, у нас есть так называемые access partners (партнеры, отвечающие за особый подход к посетителям. — Артгид), которые помогают нам взаимодействовать с людьми с инвалидностью. Таких партнеров у нас более пятидесяти, и с каждым мы сотрудничаем вот уже 10–15 лет. Кроме того, мы, естественно, работаем со школами и университетами Нью-Йорка. Важнейшая задача в работе над социальными программами музея связана с выстраиванием связей, так как мы считаем себя частью образовательной и культурной экосистемы. Поэтому чем больше мы делимся своими наработками, чем больше программ мы организуем вне стен музея, тем лучше.
Г.М.: Расскажите, как строится ваш процесс работы над новыми проектами — от идеи до реализации.
В.В.: Обычно, когда у нас возникает идея, мы сначала делаем пилотную версию, даже если у нас нет выделенного на это бюджета, а потом двигаемся пошагово, с помощью исследований и отзывов посетителей настраивая процесс. Приведу в пример проект Explore This! («Исследуй это!»), который был задуман как эксперимент в залах музея. Мы делали его прежде всего для семей, однако наши исследования показали, что 40% участников проекта оказались взрослыми людьми без детей, и, на их взгляд, проект обогатил их представление о современного искусстве. Эти данные заставили нас пересмотреть стратегию и переориентировать проект на другую аудиторию.
Еще один пример пилотирования проекта — эксперимент с 7-минутными выступлениями. Сначала это были выступления кураторов, а потом мы начали привлекать людей других музейных профессий — смотрителей, охранников, реставраторов. Из опросов мы узнали, что личные истории, связанные с работой в музее, оказались для посетителей куда важнее, чем собственно информация, ближе и интереснее. Так мы поняли, как лучше проводить подобные небольшие выступления и как заинтересовать в них нашу аудиторию.
Г.М.: Судя по всему, сторителлинг становится все более важной составляющей музейного образования.
В.В.: Совершенно верно. Истории вызывают куда больше эмоций и создают куда больший резонанс. Мы привыкли воспринимать знание как интеллектуальный продукт. Но оно может быть и эмоциональным, недаром в последнее время педагоги много говорят об эмоциональном интеллекте. А чтобы осознавать, узнавать и понимать эмоции, очень часто нужен нарратив. Поэтому для меня важнейший вопрос заключается в том, как оживить неодушевленный объект или, иначе говоря, след, который остался от прожитого художником опыта, его идею. Очень часто, на мой взгляд, это можно сделать, связав его с личностью художника, его историей, интересами, процессом работы и материалами. Именно это вдохновляет меня в музейном образовании. И эффективность такого подхода, очеловечивающего произведение искусства, подтверждают наши исследования.
Г.М.: Что вы думаете об использовании в музейных практиках, и образовании в частности, таких видов искусства, как музыка, танец, литература и другие?
В.В.: Это очень важная часть нашей работы, потому что произведения искусства никогда не существуют в вакууме. Большинство художников вышло из разных арт-сообществ, где смешивались многие жанры и формы искусства. Возьмем, например, колледж Блэк Маунтин: там были и музыка, и танец, и литература, и рисунок, и живопись, и ремесла, которые питали друг друга. А потом, каждый художник ведь является читателем. Так интересно взглянуть на их книжные полки и понять, что они читают, как они проводят время и с кем.
Г.М.: Как, на ваш взгляд, изменилось музейное образование за последние тридцать лет?
В.В.: Главное положительное изменение заключается в том, что оно стало менее традиционным и академичным, а также менее ориентированным на передачу информации. Появилась многогранность, а фокус сместился на художников и их практики. Мы стали больше заниматься исследованиями, научной работой, социально важными проектами, а также организовывать больше самых разных событий. Мне кажется, существует большая связь между тем, как развивается современное искусство, и музейным образованием. Мы стараемся привнести творческое начало, которое так важно в искусстве, в наши образовательные программы.
Г.М.: Многие музейщики выражают обеспокоенность тем, что музеи в погоне за аудиторией все чаще обращаются к эдьютейменту, большим событиям, которые собирают много людей, и другим, грубо говоря, популистским мерам в ущерб своим ключевым задачам (хранение, изучение коллекции, образование и так далее). Что вы об этом думаете?
В.В.: Я боюсь, что многие не понимают до конца, в чем, собственно, заключается музейное образование и какие задачи стоят перед нами. Есть некий страх того, что если обучение приносит удовольствие, значит, что-то пошло не так. К сожалению, существует целый ряд предубеждений по поводу образования: например, что оно обязательно должны быть горкой пилюлей, что это заучивание фактов. Но, на наш взгляд, обучение — это качественный контент, вовлеченность в процесс, обмен и удовольствие. Если это исключительно сухое изложение фактов, лишенное всех перечисленных мною компонентов, то оно просто не будет работать и не принесет плодов. Образование — это еще и социализация, эмоции и радость.
Важно понимать, что мы должны очень осторожно подходить к собственным ожиданиям. Часто люди выносят из музейных образовательных программ совсем не тот опыт, на который мы рассчитывали. И это здорово. У этого есть свои преимущества. Именно поэтому так важно проводить качественные исследования: оказывается, наши усилия дают результаты, которых мы даже не могли себе представить. Приведу пример: недавно мы проводили эксперимент со встречами и беседами в залах музея. В одном из залов висела работа, для которой у куратора, я уверена, была конкретная интерпретация. Однако для одного из посетителей она стала отправной точкой для разговора о СПИДе и его личном кризисе, связанном с болезнью, что, в свою очередь, дало огромный эмоциональный резонанс. При этом картина, о которой идет речь, совсем не связана со СПИДом и рассказывает о чем-то совсем другом. Мне кажется, существует огромное количество косвенных эффектов, которые дают наши программы, и они не всегда соответствуют нашим замыслам и ожиданиям, что опять-таки отсылает нас к концепции «невидимой педагогики». Я уверена, что благодаря открытости и качественным исследованиям мы можем многое узнать о том, как и чему посетители учатся в стенах музея благодаря искусству и взаимодействию с другими людьми.
Г.М.: Каким качествами, на ваш взгляд, должны обладать люди, работающие в музейном образовании?
В.В.: Неисчерпаемой любознательностью и заинтересованностью, прежде всего, в людях и искусстве, находчивостью, изобретательностью. Они должны иметь богатое воображение. Еще очень важно уметь быстро находить решения, творчески подходить к разным задачам, быть невероятно щедрым, делиться своим теплом с людьми, любить свое дело и обладать хорошим чувством юмора.
Мне кажется, сотрудники образовательных отделов должны быть готовы постоянно искать новые пути вовлечения аудитории, чтобы заинтересовать ее в искусстве. И это интересная задача: в современном мире, где длинные тексты давно утратили актуальность, поймать внимание человека очень сложно. К сожалению, музеи привыкли думать в формате длинных текстов и до сих пор остаются очень академичными. К слову, даже академическое сообщество движется вперед куда быстрее, чем музеи. Поэтому нам совершенно точно нужны новые инициативы и новые люди. Мы должны знать не только историю искусства, но и другие дисциплины, быть в курсе того, что происходит в культурной, социальной и политической жизни, разбираться в психологии. Кроме того, мы работаем с людьми разных профессий — историками искусства, кураторами, художниками, преподавателями. Нам нужно уметь найти подход к каждому из них и синтезировать разную информацию, разные мнения и идеи. Надо быть готовым постоянно пробовать новое и импровизировать.
Г.М.: С какими еще сложностями вы сталкиваетесь во время работы в MoMA?
В.В.: Сложность нашей работы заключается и в том, что большой музей — это довольно запутанная структура, которая существует давно и поэтому малоподвижна. В результате между разными отделами возникают трения по поводу того, кто за что отвечает. Особенно если речь идет о больших проектах, в которые вовлечено много людей из разных отделов и где рамки начинают размываться. Неприятнее всего, когда образовательные события начинают воспринимать как спецпроекты, которые можно использовать для каких-то своих целей.
Г.М.: Мой опыт подсказывает, что образовательная деятельность музея не получает такого же сильного освещения, как выставки. Например, найти образовательные события на сайте многих музеев не так-то просто.
В.В.: Да, это действительного большая коммуникационная проблема. Все внимание перетягивают на себя выставки, и я считаю, что это в корне неверно. Мне кажется, что и выставочная, и образовательная деятельность музеев имеют одинаковую ценность. Объекты из коллекции, с одной стороны, и эмоции и опыт, которые получает человек в музее и которые живут дальше в воспоминаниях и оставляют след, с другой, — это равноценные величины. Мы не должны считать, что первое — это ядро, а все остальное — спутники. Часто образовательные программы выстраиваются вокруг выставок, а я считаю, что выставки — это платформы для образования. Присмотритесь внимательнее — и вы увидите, что именно образовательные события оживляют выставки и наделяют их смыслом. Приведу пример: согласно нашим исследованиям, в среднем посетители проводят на 4-м этаже музея (сейчас там представлено искусство 1960-х годов, 350 произведений) всего 14 минут. Мы — огромный музей, 4-й этаж — это огромное пространство. 14 минут для всего этажа — ничтожно мало. В течение восьми лет мы экспериментировали с разными лабораториями и мастер-классами непосредственно в залах музея. Оказалось, что, вовлекая посетителей в образовательные события, мы продлеваем их визит в несколько раз. Если в залах шли мастер-классы, выступления или какие-то другие события, посетители проводили на 4-м этаже примерно 44 минуты, то есть в три раза больше, чем обычно. Замедляя их движение, мы обогащаем их опыт посещения музея. И я хочу процитировать отзыв одного из наших посетителей. Во время выставки графики и плакатов Тулуз-Лотрека мы делали мастер-класс, на который приглашали моделей, и участники должны были вырезать их силуэт. Один из участников признался: «Я вернулся в зал с работами Лотрека, потому что не осознавал важности линии в его произведениях, пока сам во время мастер-класса не начал работать с линией, думать о ее роли, играть с ее формой. Поняв лучше этот аспект, я вернулся к рисунками и плакатам Лотрека, чтобы взглянуть на них еще раз, и они раскрылись для меня по-новому».
Я часто наблюдаю за посетителями в залах музея и даже снимаю видео, чтобы зафиксировать, сколько времени каждый человек проводит перед произведением. Куда меньше одной минуты. Например, у нас совсем никто не обращает внимания на скульптуры Карла Андре. Это так печально! Поэтому передо мной возникает вопрос: насколько актуальны выставочные практики и способы демонстрировать произведения искусства? Все они были придуманы в XIX–XX веке, и, как мне кажется, устарели.
Г.М.: У вас есть идеи, как их можно изменить?
В.В.: Масса! Может быть, произведения нужно трогать (и у нас есть целый ряд тактильных экскурсий), может быть, их нужно показывать в больших пространствах, похожих на студии художников, может быть, они должны лежать на полу или висеть потолке, а не на стенах. Было бы интересно поэкспериментировать, попробовать разные способы и посмотреть, к чему они приведут. А также вовлечь в этот процесс посетителей, ведь именно они будут смотреть на произведения. На самом деле мы уже начали проводить эксперименты: показывая работы Поллока, мы просим посетителей лечь на пол. Получается, что они смотрят на картины «сверху вниз», как это делал сам Поллок, когда писал их. Это полностью меняет восприятие работ.
