Коллекционер трагедий

Кардиохирург Михаил Алшибая курит одну сигарету за другой и говорит, что люди умирают не только от табака. Он знает об этом не понаслышке — и как врач, и как коллекционер богатого на личные трагедии периода в истории русского искусства, 1960-х годов. В собрании Алшибая каждая картина сопровождается историей. В отличие от многих ценителей, он с большей охотой говорит не о шедеврах, а о «персонажах». Слово «собиратель» применительно к Алшибая можно трактовать двояко: и коллекционер, и тот, кто благодаря невероятному энтузиазму и увлеченности собирает из разрозненных кусочков целостную, полную картину советского искусства времен оттепели и дальше. «Артгид» благодарит автора Валентина Дьяконова и фотографа Сергея Шахиджаняна за возможность републикации этого текста, впервые опубликованного в журнале «Артхроника» (№ 12, 2009). Также «Артгид» благодарит Юлию Лебедеву, куратора и хранителя музея «Другое искусство» Музейного центра Российского государственного гуманитарного университета, где экспонируется часть коллекции Михаила Алшибая.

Михаил Алшибая. Фото: Сергей Шахиджанян

Из советской Ниццы

Михаил Алшибая родился в грузинском городе Батуми в 1958 году. В отличие от многих москвичей, старающихся поскорее забыть о провинции, Алшибая относится к своей малой родине со смесью трепета и исследовательского интереса. «Батуми вообще райское место, божественное. Когда хорошая погода, то с ним ничто не сравнится. И в то же время это богом забытый уголок, и так было всегда. Батуми оставался в стороне от исторического процесса. Даже когда в 1919 году британцы оккупировали Батуми и полтора года он был территорией Британской империи. До революции он стал своеобразным porto franco. “Батуми — наша Ницца!” — говорили патриоты и пеняли “денежным мешкам” на то, что они тратят деньги за границей. Конечно, это не Ницца, хотя бы потому, что в Батуми, например, свирепствовала малярия и пришлось осушать болота. С одной стороны, экзотика, с другой — климат не для отдыха. Ливни могут идти неделями». В советское время Батуми превратился в классический провинциальный город со смесью национальностей и языков, но без особого колорита, характерного для некоторых приморских городов вроде Одессы.

Поскольку и дед, и родители Алшибая были врачами, вопрос выбора профессии перед будущим коллекционером не стоял. Учиться в Батуми было негде: с образовательной точки зрения город мог похвастаться только пединститутом. Поэтому в 1974 году Алшибая переезжает в Москву и поступает во Второй медицинский университет имени Пирогова (ныне РГМУ, в просторечии — «второй мед»). Что интересно, общежитие университета располагалось на пересечении улиц Островитянова и Волгина, напротив пустыря, на котором в сентябре 1974 года состоялась знаменитая впоследствии «Бульдозерная выставка». Но Алшибая узнал об этом мероприятии и его значении в истории неофициального искусства гораздо позже: во-первых, он не жил в общежитии, а снимал квартиру, во-вторых, еще мало интересовался искусством. В студенческие годы Алшибая, как и многие культурные люди того времени, ходил на выставки Горкома графиков в залы на Малой Грузинской. Но всерьез он погрузился в искусство уже после окончания института. «Я был некоторое время знаком с коллекционером Яковом Рубинштейном. Известная фигура, они с Георгием Костаки действовали параллельно. Я встретился с ним случайно, у него были медицинские проблемы. И я побывал в его квартире, видел изумительную коллекцию. Рубинштейн полушутя говорил: “Я начал собирать картины в ознаменование смерти Сталина, в 1953 году”. А я начал собирать в связи со смертью Анатолия Зверева в 1986-м». С работами одного из самых популярных художников андерграунда Алшибая познакомился у коллеги и друга Давида Иоселиани, тоже врача, ныне главного кардиолога Москвы. Будущий коллекционер даже хотел купить работу Зверева из коллекции Иоселиани, но тот не согласился и посоветовал поговорить с самим художником. Алшибая, как говорилось выше, познакомиться со Зверевым не успел, зато по наводке Иоселиани попал к другому авторитетному нонконфомисту — Владимиру Немухину. Именно в мастерской бывшего лианозовца начала складываться одна из самых подробных и разнообразных коллекций искусства советских шестидесятников. 

Против исключения

В том, чтобы собирать искусство 1960–1980-х годов, нет ничего особенного. За последние годы мы видели немало выставок, посвященных как известным коллекционерам, покупавшим андерграунд в качестве одного из направлений собрания (Валерий Дудаков), так и более-менее «монологическим» собирателям (Игорь Метелицын, Иосиф Бадалов). Михаил Алшибая коллекционирует искусство как набор историй, стоящих за каждым (ну или почти за каждым) произведением. «Понимаете, для меня 1960-е годы — это явление ренессансного масштаба. Конечно, у меня есть 10–15 главных имен эпохи, но в те годы появилось намного больше интересных художников». В поиске произведений для коллекции собиратель предпочитает обращаться к родственникам художников. С дилерами он почти никогда не работает. По словам одного из галеристов, попросившего не называть его имени, если Алшибая и покупает что-то у дилеров, то всегда страшно торгуется.

Иногда необходимые контакты появляются по профессиональной линии. Так, например, в коллекции появилась поздняя работа ученицы Филонова Алисы Порет, небольшой холст, напоминающий не великого учителя, а скорее Наталью Нестерову. Картину Порет подарила Алшибая одна из пациенток.

На вопрос, почему Алшибая выбрал в качестве основного фокуса коллекции именно этот период, коллекционер отвечает так: «Я чувствовал внутреннее сходство с тем, как художники этой эпохи открывали для себя настоящее искусство. Но влияние Немухина тоже сыграло свою роль. Тогда, в середине 1960-х, была уже сформирована некая обойма “главных” художников, но и они стоили копейки. А некоторые вещи, вполне значительные, я в прямом смысле слова доставал из помоек». Поэтому собрание Алшибая больше всего напоминает музей «Другое искусство», в основу которого легла коллекция известного ценителя и тусовщика Леонида Талочкина. Трудно найти более непохожих друг на друга людей. Талочкин, умерший в 2001 году, выглядел как системный хиппи, знал лично всех художников, которых собирал. Алшибая же вступил на сложный путь коллекционирования не изнутри, а снаружи. Коллекционер считает это достоинством: «С одной стороны, мне жаль, что я не знал Зверева лично. По рассказам, это был выдающийся человек. С другой стороны, мне хочется думать, что я более объективен, не связан личными ассоциациями с этими художниками». Тем не менее и Талочкин, и Алшибая собирали «другое искусство» как явление, стиль жизни, а не набор вещей музейного статуса. «Меня всегда интересовали забытые и недооцененные художники. Бывало так: я прихожу к родственникам такого художника. Его никто уже не знает, но когда-то он был вписан в общий контекст андерграунда. И родственники дают мне папку, а в ней — рисунки Шварцмана, рисунки Бахчаняна и так далее». Одна из выставок коллекции Алшибая называлась «Круги» (ММСИ, 2006), и это название одновременно служит основным принципом отбора вещей. «Меня интересует среда 1960-х целиком, во всем своем многообразии. Конечно, на той выставке было множество имен, неизвестных зрителям, но люди, погруженные в контекст эпохи, подходили ко мне и с удивлением спрашивали: “А где ты взял работы такого-то?”». 

Коллекционера печалит тот факт, что нонконформистов почти нет в западных музеях современного искусства. Он считает, что такое интересное явление, как шестидесятники, достойно быть представленным наравне с европейскими современниками. «Когда я в очередной раз был в Вене, я зашел в Альбертинум, чтобы посмотреть выставку Дюрера. Там было 10–15 холстов из музеев со всего мира и сотни рисунков, к которым выстраивалась очередь. Мне кажется, что наш андерграунд надо показывать точно так же: какие-то главные вещи плюс максимальное количество рисуночков и почеркушек от всех возможных художников».

Алшибая, с другой стороны, не в обиде на тех исследователей, которые считают шестидесятников всего лишь малозначительным эпизодом в истории советского искусства. «Когда я прочел монографию Екатерины Деготь “Русское искусство ХХ века”, я сделал на компьютере таблицу, по типу рисунков Кабакова. Там были пункты “Где Краснопевцев?”, “Где Вейсберг?” и так далее, всего имен двенадцать. И в конце, как у Кабакова, слова “Их нет”. Катя увидела эту вещь в галерее у Михаила Крокина, и ей она, кажется, понравилась». Алшибая, в отличие от многих художников той эпохи, Кабакова очень любит за понимание эстетики и социологии коммуналки, из которой, как из шинели, вышли и шестидесятники.

Несмотря на то, что коллекционер знает очень и очень много про тот период, которым занимается, Алшибая не считает себя экспертом. Зато он не без основания гордится тем, что владелица аукционного дома MacDougall’s Екатерина Макдугал впервые узнала о нонконфомистах именно от него. Но ее предложение стать экспертом MacDougall’s Алшибая вежливо отклонил. «Если уж я в чем и эксперт, — улыбается коллекционер, — так это в почтовых марках Батуми времен британской оккупации». Тем не менее иногда атрибуции Алшибая оказываются вернее, чем у других специалистов по периоду. Он со смехом рассказывает, как на одном из антикварных салонов увидел замечательную акварель легендарного петербуржца Александра Арефьева. Владельцы стенда продавали ее как Зверева и даже продемонстрировали атрибуцию признанного эксперта. 

Художники за рамками

Любимые герои Алшибая — аутсайдеры, органические нонконформисты, если можно так выразиться. Особое место и в коллекции, и в картине мира Алшибая занимает Владимир Пятницкий, еще мало изученный художник, в картинах которого «бубнововалетский» примитив сочетается с сюрреализмом и вполне зрелой экспрессией. У Пятницкого был официальный диагноз — шизофрения и судьба под стать: он умер в 40 лет от передозировки наркотиками. Трагические истории скрываются и за работами, ничем не примечательными с точки зрения общепринятых представлений о качестве. Довольно обыкновенный портрет некоей жены посла, например, написала художница из Горкома графиков Тамара Глытнева, отличавшаяся необычайной красотой. «Мне рассказывали, что на Малую Грузинскую ходили не на картины смотреть, а на нее любоваться. Но вот судьба у нее страшная. Просто как-то раз пошла зимой в лес и удавилась».

Велико искушение объяснить такую мотивацию для собирательства профессией Михаила Алшибая. Возможно, он смотрит на художника как на пациента, а на работы — как на историю болезни. Искусство шестидесятников напрашивается на биографические трактовки. С точки зрения бесстрастного анализа оно выглядит вторичным и слишком камерным, особенно по сравнению с поколением московских концептуалистов. Но прелесть «другого» искусства заключается в том, что за каждым выбором художника просматривается романтический подтекст. Шестидесятник всегда одинок. Обращение к абстракции — стилистический выбор — можно интерпретировать и как протест против фиксации официального искусства на понятных сюжетах, и как претензию на исключительность, создание частного пространства в коллективе, психологически недалеко ушедшем от коммуналок. Сюжеты из жизни «простых людей» кажутся социальной критикой в окружении героев труда и четких моральных установок. Истории сумасшедших «со справкой» оказываются предельным вариантом шестидесятнической романтики. Их привлекательность заключается в том, что шизофреники действовали инстинктивно, не занимались вопросами репутации и были настолько свободными от социальных условностей, что даже и не думали о том, чтобы сделать эксперимент единственной целью своего творчества. 

Куратор музея «Другое искусство» Юлия Лебедева в 2003 году сделала первую выставку вещей из коллекции Алшибая. «Я помню, как мы ехали в такси, — рассказывает Лебедева, — и Миша по телефону рассказывал, как делать операцию на сердце своим сменщикам, ругая их на чем свет стоит. Я тогда подумала, что его энтузиазм поразителен: кажется, что у врачей такого уровня не может быть времени на искусство». Человеку, который имеет дело со страданиями себе подобных, пристало бы расслабляться в окружении более консервативных предметов искусства. Позиция Алшибая более сложна: «Медицина сродни военной службе. Ты обязан вставать в шесть утра и ехать в клинику. Никого не интересует, что у тебя произошло в личной жизни. Художник может выкинуть неудачный рисунок в помойку. Ошибки врачей оказываются в морге. И потом, в современной кардиохирургии положительный исход встречается в большинстве случаев». Если рассматривать искусство как средство отвлечения от реальности, то для Алшибая главным плюсом нонконформистов оказывается как раз их независимость от жизненных обстоятельств. Однако и тут важен не только контраст между человеком служащим и человеком богемным. «Для художника точность важна не менее, чем для хирурга. Просто цена ошибки иная».

Одна из любимых картин Алшибая — «Федя» Алексея Паустовского, сына знаменитого советского писателя. Судьба Паустовского-младшего вполне вписывается в стереотипные представления о «золотых» детях. Он много пил, экспериментировал с наркотиками и умер от передозировки. «Федя» Паустовского — интерьер восточной мазанки, в котором на куцем матрасе лежит человек в трусах со следами наркотического истощения на лице. «Когда я принес эту картину, жена устроила скандал, — с юмором рассказывает Алшибая. — Она с трудом смогла ее принять». Осматривая коллекцию Алшибая, в какой-то момент уже несколько опасаешься спрашивать, какая биография стоит за работой того или иного малоизвестного художника. И с облегчением вздыхаешь, когда самым страшным оказывается всего лишь отход от профессиональной деятельности. 

Другие времена

Алшибая интересуют не только 1960-е. Тут и там на стенах висят художники более современные, и в этом, пожалуй, главное отличие коллекции Алшибая от собрания Талочкина, который не заходил дальше 1980-х. На завешанных с пола до потолка стенах квартиры Алшибая можно обнаружить вещи совершенно неожиданные. Три абстрактные картины оказываются ранними работами Татьяны Хэнгстлер, известной как автор сложных и остроумных инсталляций. Женщина-рыба в духе арбатского салона — работа Андрея Бартенева. Вдруг замечаешь знакомые тела: на стене висит небольшая фотография Спенсера Туника, купленная коллекционером на благотворительном аукционе. Есть у Алшибая и живопись Ольги Чернышевой, художницы, открывшей в коллекционере художника. «Оля случайно увидела схемы операций, которые я рисую, и загорелась идеей сделать совместную выставку. И действительно, мы висели рядом в одной амстердамской галерее: мои схемы и ее акварели».

Особо теплое отношение к маргиналам Алшибая распространяет и на 1980-е. «Я же начал покупать работы в 1986 году. Тогда на Арбате только-только стали собираться художники. Первым вышел некий Сережа Арто. Он рисовал портреты за три рубля, его забирали в милицию, это была такая игра. Постепенно художников становилось все больше. Появился вернисаж в Измайлово. Причем там стояли художники, которые потом стали настоящими знаменитостями. Я прекрасно помню Валерия Кошлякова на Арбате, например. Авдей Тер-Оганьян стоял с живописью на кусках жести, снятых со старой крыши. Он просил меня: “Купи хоть за три рубля!” Я дал ему больше. Это же был шедевр». Алшбая стал первым покупателем лидера «Товарищества “Искусство или смерть”», поддержал он Тер-Оганьяна и позже, когда художнику грозила тюрьма за знаменитую акцию по рубке икон в Манеже. «Мне позвонил Толик Осмоловский и сказал, что Авдею нужен адвокат: “Купи у него что-нибудь за 500 долларов”». Мы поехали в мастерскую к Виноградову и Дубоссарскому, где прятался Авдей. Я отдал деньги, а он мне подарил холст из серии «Картины для музея» и написал на обороте: «Михаилу Алшибая в благодарность за помощь в борьбе с православным клерикализмом».

Сам Алшибая ощущает себя вне конфессий и чрезвычайно негативно относится к нынешней политической ситуации. И характер коллекционера, и характер собрания далек от государственности. Алшибая ценит в искусстве только личное усилие, жизнь вне правил и социальных условностей.