Александр Ефремов: «Художники оказываются на шаг впереди науки»

Александр Ефремов — молодой ученый, молекулярный биолог, кандидат биологических наук, сотрудник Института экспериментальной медицины РАМН в Петербурге. С 2015 года ведет в петербургском Музее звука проект «АртБиоЛаб»: продолжающийся цикл лекций, семинаров и практических занятий, призванный познакомить гуманитарную аудиторию с естественными науками, а естественнонаучную — с культурологическим осмыслением ее проблематики. Точкой их пересечения становятся биоарт и сайнс-арт. Анна Матвеева поговорила с Александром Ефремовым об «АртБиоЛаб», маргинальном положении сайнс-арта в искусстве и науке и о возможности диалога между гуманитариями и естественниками.

Александр Ефремов. Фото: courtesy Александр Ефремов

Анна Матвеева: Как возник проект «АртБиоЛаб» и что это такое?

Александр Ефремов: В прошлом году я вернулся из научного лагеря на Белом море, где вел практику для студентов Московского физико-технического института. Казалось бы, где МФТИ и где биология? Но там оказались отличные, очень прошареные ребята, которым все интересно, и я показывал им, как выглядит биология на самом деле. У нас была практика по молекулярной биологии, а еще, конечно, ботаника и зоология, которые под рукой. А по вечерам было нечего делать, у меня в ноутбуке хранились какие-то материалы по сайнс-арту, и я стал читать им лекции и показывать картинки. В итоге я понял, что это очень хороший материал, на котором можно объяснять подобные истории физикам и математикам.

У нас очень профейлен, потерян образовательный момент с современным искусством. Я вижу, сколько народу собирают лекции историков, биологов. На лекции о современном искусстве тоже идут люди, а там… как корректно сказать «е***й стыд»? Многие художники двух слов связать не могут. А сайнс-арт вдобавок еще и довольно странная вещь для художников, работающих в других областях. В супермаркете современного искусства каждый берет с полки то, что ему нравится: вот стоит левое искусство, связанное с защитой прав трудящихся, вот феминистское. А сайнс-арт стоит в каком-то углу, неказисто упакован и выглядит немодно, и непонятно, что там внутри.

Между тем, та же самая проблематика феминистского дискурса может очень хорошо быть показана через сайнс-арт: начиная с Джулии Редики, с восстановлением девственной плевы (В Международном архиве видеодокументации «Эволюция от кутюр. Искусство и наука в эпоху постбиологии» дано следуюшее описание: «Проект “ГимНекст” представляет собой коллекцию девственных плев, выращенных из собственных клеток художницы, а также из клеток и тканей различных организмов. Эти скульптуры — своеобразный комментарий на тему современной сексуальности, восстающей против традиционного взгляда на женское тело. Искусственный гимен может восприниматься как взаимный символический дар девственности между любовниками, а сам проект — как знак возобновляемого сотрудничества между наукой и искусством». — Артгид), и заканчивая Сесилией Вестбрук, с ее йогуртом с лактобактериями из ее же влагалища, — начинаешь обсуждать, почему это вызывает у нас такую реакцию. На простых примерах начинаешь понимать, где и в чем наша привычная естественнонаучная оптика «кривая», как она привязана к социальным стереотипам.

Мне хотелось продолжать образовательную программу, и Ирина Актуганова пригласила меня в Музей звука. Во-первых, мы приглашаем ученых — биологов, популяризаторов, которые могут рассказывать про те области биологии, которые, на мой вкус, могут быть интересны художникам. Приглашаем специалистов в сайнс-арте, которых, к сожалению, мало. Приглашаем специалистов из гуманитарных наук, которые уже со своих позиций пытаются анализировать сайнс-арт: была лекция Дмитрия Гусева по этике в биоарте, сейчас будет Вероника Лапина, которая занимается биополитикой и квир-теорией. Во-вторых, организуем семинары, где разбираем и обсуждаем теоретические работы. В-третьих, решили поработать руками: слушатели получали живых мушек-дрозофил и учились с ними работать, сейчас мы готовим еще один цикл занятий по тому, как собрать электрофорезную камеру для исследований ДНК — это базовое лабораторное снаряжение, которое можно сделать самостоятельно, а не платить 40–50 тысяч рублей. В общем, это то, что называется DIY-биология. Некоторые участники отрабатывают у нас лекционные форматы, которые потом можно использовать где-то еще.

Группа Tajiks-Art. Tajik Spirit. Алкоголь из крови гастарбайтеров. 50 мл. 2009. Источник: kirshamanov.com

А.М.: Ты был подающим надежду молодым ученым, писал кандидатскую. Как тебя вынесло в сторону искусства? Насколько я знаю, ты учился в Институте «ПРО АРТЕ» — питерской кузнице молодых современных художников?

А.Е.: В «ПРО АРТЕ» я толком не учился, был там как пристяжной. Но еще студентом-биологом я много времени проводил в Педагогическом университете имени А.И. Герцена на художественно-графическом факультете. Слушал лекции по искусству модернизма. Даже моделью там работал. Стало интересно, появился интернет, нашел «Художественный журнал», статьи Дмитрия Булатова — а там понеслось. Я познакомился с художником Кириллом Шамановым, и в рамках его проекта Tajiks-Art мы начали развлекаться с кровью, что было близко к моим интересам. В крови человека содержится сахар в небольших количествах, значит, из нее можно сделать алкоголь. И вот из крови мы гнали самогонку по рецепту самогонки на кетчупе. Сам процесс, с этим кровавым пузырящимся варевом, был очень зрелищным, ярче результата — баночек с самогоном. Сайнс-артом это, конечно, назвать нельзя, но это то направление, которое мне в искусстве интересно.

Когда у тебя естественнонаучное образование, у тебя, с одной стороны, цельная картина мира, но с другой — ты понимаешь ее ущербность. Когда я учился, у нас гуманитарные науки были дико профачены, и я понимал, что у меня с ними проблемы.

В университете у меня была «тройка» на курсе гистологии: единственном, где нужно было рисовать. Я пытался просить кого-то с худграфа нарисовать за меня — и тоже не прокатило: оказалось, что биологический рисунок и художественный — две большие разницы. Одновременно мне попалась в руки книга советского физика Бориса Раушенбаха — он под конец жизни стал разбираться с геометрией художественных работ, у него отличные работы по теории перспективы, о том, как воспринимать картины, почему, например, обратная перспектива гораздо естественнее для человеческого глаза, чем прямая.

А.М.: А много у нас людей работают на стыке науки и искусства именно со стороны науки? Со стороны искусства все более-менее понятно: за всех отдувается один несчастный Булатов…

А.Е.: Ну почему один Булатов?! Его стараниями работает уже много художников, причем среди них есть и кандидаты биологических наук. Тот же Каварга — кто ж его не любит? Есть биологи, которые пытаются выйти к сайнс-арту, есть различные западные примеры.

 Эдуардо Кац. Альба. 2000. Генно-модифицированный кролик. Фото: Кристель Фонтен

А.М.: Чем биологов притягивает художественное творчество? Чем искусство интересно, например, тебе?

А.Е.: В искусстве очень много… ну, «ложь» плохое слово… х***и. Любой стейтмент художника нужно делить на десять, он что-то передергивает, где-то лукавит. Честных художников у нас полтора человека. В сайнс-арте мухлеж вообще через одного. Была мода на новые медиа — все кинулись делать новые медиа. Я это к тому, что для меня очень важно, какая технологическая составляющая стоит за новым искусством. И тут начинаются проблемы, потому что технологический аспект далеко не всегда соответствует качеству искусства. А во многих ситуациях, чтобы разобраться, что же делал художник, нужно всерьез разбираться, буквально по кусочкам выцепляя, что же там на самом деле происходило.

Канонический пример — Эдуардо Кац, у него очень подробно документирована технологическая сторона его работ. При этом Каца как биоартиста многие критикуют за то, что у него много самопромоушена, искусство оказывается во многом вторичным. Я «разрыл» его известный проект «Альба» — зеленый флуоресцентный кролик. Классическая фотка из этого проекта — на самом деле подстава и фотошоп, потому что кролик с зеленой флуоресценцией выглядит иначе. Никто ему претензий не предъявляет: в области искусства ты можешь говорить что угодно. Но гораздо интереснее было выйти на разработки тех биологов, делавших для своих целей этих флуоресцентных кроликов, которые все пошли в работу (а один из них достался Кацу) — в их научных статьях есть фотографии, как на самом деле светятся эти кролики: небольшие тэги внутри клетки.

То же самое с другими работами: всегда интересно понять технологию. Для «Фестиваля 101» —фестиваля цифровых технологий — я пытался разобраться с известным проектом «Пусть лошадь живет внутри меня» Марион Лаваль-Жанте. Там тоже почти детектив: есть видео перформансов и описание происходившего от самой художницы и ее соавторов. Описание очень странное, и когда его начинают пересказывать искусствоведам, им техническая сторона глубоко фиолетова: сыворотка там, или кровь, или плазма… — вкололи и вкололи, «лошадь живет». Но на самом деле так, как оно описано, — это совершенно непонятная последовательность действий, и те «ощущения лошади», которые Лаваль-Жанте описывает, могут объясняться совсем иначе. И смысл в итоге может оказаться совсем другим.

Другая часть моего интереса — когда художники оказываются на одном поле с учеными, а ученые на одном поле с художниками. Мой любимый пример — Джо Дэвис, отец биоарта. Он озаботился проблемой передачи информации через радиосигналы: радиосигнал передает информацию хорошо, но он недолгий. У Дэвиса возникла идея рассылать сообщения с помощью живых организмов: они будут жить долго, плодиться и передавать эту информацию потомству. Еще в середине 1980-х он начал экспериментировать с записью сообщений — текстовых и графических — в живые организмы, конкретно в бактерию e. coli (кишечную палочку), потом в мышей. А в начале 2000-х начались эксперименты биологов, посвященные тому же самому. Дэвис здорово прокололся с носителем сообщения: происходит мутация, и сообщение меняется до неузнаваемости. А биологи позже догадались засунуть сообщение не в кишечную палочку, а в бактерию Deinococcus radiodurans, которая является одним из чемпионов по выживанию в условиях радиации: у нее настолько мощная система репарации ДНК, что ее ДНК будет передаваться фактически без изменений, и в ней информация — например, записанная в ДНК песенка, — сохраняется на протяжении гораздо большего количества поколений. Параллелизм с Дэвисом удивительный, но если его первые работы были скорее научной шуткой, то буквально в последние несколько лет это стало серьезным направлением исследований в области data storage, и в научных статьях ссылаются на Дэвиса как на пионера в этой области, хотя он остается художником. То есть художники оказываются настолько незашоренными и по-хорошему долбанутыми, что оказываются на шаг впереди науки.

А.М.: То есть научные разработки и определенная эстетика могут соединяться внутри одного эксперимента?

А.Е.: Есть например, пока не очень отрефлексированная вещь — так называемое ДНК-оригами. Когда развилась атомная силовая микроскопия и электронная микроскопия, позволяющие увидеть отдельные молекулы, когда появились нанотехнологии, в какой-то момент появились исследования, показывающие, что молекулу ДНК можно упаковывать в нужную нам трехмерную форму и получать с этого какие-то ништяки. Одна из первых работ — выкладывали плоские геометрические фигуры: квадратик, треугольничек, смайлик. Кто-то собрал полный алфавит. Есть люди, собирающие более сложные трехмерные фигуры, вазы какие-то, это уже скульптура. Сайнс-артом это назвать сложно, но определенная эстетика в этом есть, а научное значение прямое: ты собираешь из ДНК коробочку с определенным содержимым, она попадает туда, куда тебе нужно, там раскрывается, и это вещество выходит и действует. Я люблю такие примеры, когда с разных концов в одну сторону роют ученые и биоартисты.

А.М.: Наблюдая дискуссии между естественниками и деятелями искусства, я вижу, что с учеными вечная проблема: они — как люди практические — всегда задают вопрос «А зачем это надо?». Гуманитарии, с другой стороны, могут иметь более гибкое мышление, но не могут врубиться, как это устроено.

А.Е.: Потому и возникла образовательная история, что оказалось, что через биоарт и сайнс-арт гораздо проще объяснять ученым, что такое современное искусство, как оно работает. Специалисты в естественнонаучных и технических областях — среда достаточно консервативная. Показательная история — недавние войны между биологами-популяризаторами и феминистками; проблема в том, что на естественнонаучных факультетах нет нормального гуманитарного образования, и люди просто говорят о разных вещах. И сайнс-арт может быть достаточно действенным примером, чтобы показать людям с научным бэкграундом, как работает современная культура и какие плюсы из этого можно получать.

А.М.: А в обратном направлении — в направлении популяризации науки в гуманитарной среде, которая невероятно невежественна в этом отношении?

А.Е.: Здесь несколько сложнее. Это отдельная история, как выстраивать диалог с гуманитариями, причем проблемы у нас, а не у них. Недавно я участвовал в круглом столе в Центре социологических исследований и понял, что докладчики говорят о биологии на своем «лунном языке», который нам непонятен…

А.М.: Так и с гуманитарной стороны впечатление о естественниках то же самое!

А.Е.: Совершенно верно. И налаживать коммуникацию нужно с обеих сторон. На гуманитарных факультетах вузов существует не нормальный курс биологии, а курс «Концепции современного естествознания»: и все, что я видел из КСЕ, это обычно днище. Немножко из физики, немножко из космологии, в итоге получается что-то совсем странное. Я не уверен, что биология сложнее гуманитарного знания, нужно просто приводить словарь к общему знаменателю. Проблема не в том, что они не разбираются, а в том, что они не очень понимают, зачем это нужно. Это не те знания, без которых нельзя жить: ты с ними столкнешься, когда тебе будут впаривать какие-то шарлатанские лекарства «от всего», но обычно тут не нужно специальных знаний, чтобы понять, что это чушь. Так что я пока технически не очень понимаю, где тут обратный канал. 

Публикации

Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100