Воссоздание ГМНЗИ: осторожно, опасность!
Музейное сообщество обсуждает вопрос о воссоздании Государственного музея нового западного искусства.
Особняк Ивана Морозова в Москве. Зал с панно Мориса Дени. Фотография
21 мая 2013 года в Министерстве культуры РФ прошло расширенное заседание экспертного совета при Министерстве культуры, рабочей группы по музейной деятельности Общественного совета при Министерстве культуры и президиума Союза музеев России. Музейный ареопаг собрался, чтобы обсудить вопрос о воссоздании Государственного музея нового западного искусства, ликвидированного в 1948 году (коллекция ГМНЗИ была разделена между ГМИИ им. А.С. Пушкина и Государственным Эрмитажем). Вопрос, напомним, был поставлен непосредственно перед президентом Владимиром Путиным Ириной Александровной Антоновой, директором ГМИИ им. А.С. Пушкина. Страсти вокруг воссоздания ГМНЗИ после обращения Антоновой к президенту вскипели с новой силой, хотя этой идее уже достаточно много лет. Директор ГМИИ на своей пресс-конференции воодушевленно говорила о восстановлении исторической справедливости. Директор Эрмитажа в свою очередь отстаивал неприкосновенность и неделимость музейных коллекций. Музейные эксперты оттачивали свои аргументы в прессе. И наконец все собрались, чтобы выполнить поручение президента «рассмотреть вопрос». Забегая вперед, заметим, что во время заседания на музейных фронтах ничего существенного не произошло: новых доводов «за» или «против» ни у кого не возникло, и большинство специалистов повторяли то, что и так уже было очевидно всему музейному сообществу. Но все же эти доводы были еще раз «озвучены», причем на всю страну: говорили под прицелами телекамер, шла прямая трансляция по телеканалу «Россия 24». И что же говорили?
Действо состояло из двух частей с эпилогом. Сначала Ирину Антонову в режиме блиц бомбардировали вопросами, затем следовали выступления экспертов, а в эпилоге ведущая совещания, заместитель министра культуры Алла Манилова цитировала поступившие «по делу» документы и подводила итоги. «Артгид» подготовил нечто вроде конспекта выступлений участников совещания.
Часть первая. Вопросы и ответы
Алексей Лебедев, заведующий лабораторией музейного проектирования Российского института культурологии: Речь идет о передаче части коллекции Эрмитажа в новый музей, который планируется создать в городе Москве. Мой вопрос сводится к юридическому аспекту. В 1996 году, во многом усилиями музейного сообщества, был принят 54-й Федеральный закон («О музейном фонде Российской Федерации и музеях в Российской Федерации». — «Артгид»), в статье 15 которого впрямую сказано: «Музейная коллекция является неделимой». Вопрос: как Ирина Александровна считает необходимым преодолеть явное противоречие между ее предложением и действующим законодательством?
Ирина Антонова: Закон, который процитирован, — это закон о неделимости коллекций. Я предлагаю коллекцию, разделенную на две части, объединить снова.
Елена Гагарина, директор Музеев Московского Кремля: Готов ли Пушкинский музей ради создания нового музея расстаться со своей частью коллекции [Щукина и Морозова]?
Ирина Антонова: Об этом мы говорили с самого начала. Мы готовы предоставить свою часть коллекции, которая оказалась в нашем музее после раздела. Мы готовы, потому что понимаем, что принесет городу, и не только городу, но и российскому музейному делу объединение в один музей.
Лариса Зелькова, генеральный директор Благотворительного фонда В. Потанина: Большинство коллег оценивает решение о создании данного музея как решение абсолютно волюнтаристское, политическое. Принимал его Сталин, он же и расформировал этот музей. Зачем нам сегодня воссоздавать институцию, которая была плодом произвола?
Ирина Антонова: Для того чтобы не было произвола и дальше! Мне это кажется очевидным. Произведения перемещались во время революции и национализации, но это ведь была революция. Однако некоторые постановления касались не только разорения музеев, но и их обогащения. Так было с нашим музеем. Это был музей слепков, но было решено сделать музей мировой истории искусств, в том числе живописи. И мы получили не только от Эрмитажа, но и из Третьяковской галереи, из Исторического музея около сорока коллекций. Период с 1924 по 1930 год был периодом перераспределения, и это был процесс перераспределения для обогащения музеев России. Кстати говоря, этот процесс проходит и сейчас в Западной Европе. Лувр отдает часть коллекций городу Мец, лондонские музеи перемещают свои коллекции в другие, менее богатые музеи Великобритании. И если смотреть на музейное дело широко, то этому процессу не должен быть положен категорический конец. Почему нет? У нас есть много музеев, в которых иногда, ну не знаю, столетиями лежат ценности, которых никто никогда не видел, они никому не доступны. А вот переместить их в музеи, где они будут доступны… Скажу сразу: это зависит от зданий и условий в городах, куда можно передавать художественные ценности. И никакого криминала в этом нет.
Наталия Каровская, директор Музея-заповедника «Ростовский Кремль»: Не боитесь ли вы принципа домино? Мы опасаемся, что прецедент, который сейчас может случиться, позволит и другим музеям обратиться с требованиями возврата.
Ирина Антонова: Ваш вопрос очень важен, и он звучит во многих выступлениях. Самое главное: нет никакого прецедента! Я хочу, чтобы это было понятно! Речь идет об одном постановлении, в котором музей изничтожен за у-беж-де-ни-я! Это чисто идеологическая проблема! Это не проблема перераспределения художественных ценностей! Это совсем другое! Если будет принято решение о воссоздании музея, никакой опасности нет. Нет прецедента! Поэтому нет и никаких опасений, что кто-то скажет, что надо еще и это передать туда… Их просто не существует. Вы не можете мне указать еще один такой музей, который был так ликвидирован. (Голоса из зала: «Музей обороны Ленинграда!»). Но какие причины? Надо рассмотреть формулировки. (Голоса из зала: «Такие же точно!»). Ну тогда надо и его рассмотреть, я не знаю…
Александр Шолохов, директор Музея-заповедника М.А. Шолохова: Был задан вопрос о 54-м законе. Любое решение, постановление должно каким-то образом согласовываться с действующим законодательством. По идеологическим, политическим, каким угодно мотивам мы сейчас будем вынуждены обойти действующее законодательство. Как мы это будем делать?
Ирина Антонова: В 54-м законе речь идет о неделимости, а не об объединении. Это все-таки разные вещи. Второе: я считаю, что этот закон… Ну я не могу с ним согласиться до конца! Потому что передачи из музея в музей все время существуют.
Александр Шолохов: То есть правильнее говорить о том, что 54-й закон несовершенен?
Ирина Антонова: Думаю, что да, конечно.
Елизавета Фокина, директор Ассоциации менеджеров культуры: Какая команда может реализовывать этот проект, каковы его этапы и сроки и, наконец, финансовые ресурсы?
Ирина Антонова: Когда мы обдумывали этот проект музея, мы имели в виду, что это совместный проект Государственного Эрмитажа и Музея изобразительных искусств имени Пушкина. Мы имели в виду воссоздание музея, реабилитацию музея — музея репрессированного. Это было задачей. Мы собирались это делать вместе как бы. А вопросы, кто будет там директором или какие-то другие такие дела — это уже потом, это не так существенно. Самое главное — это воссоздание самого музея. Совместное.
Часть вторая. Выступления экспертов
При чтении этого конспекта легко заметить, что и в заданных Ирине Александровне вопросах, и в выступлениях экспертов звучат лейтмотивы и вариативные повторы, которые мы, тем не менее, постарались не купировать, чтобы стал очевиднее факт единодушия музейного сообщества в вопросе воссоздания ГМНЗИ в Москве.
Алексей Левыкин, директор Государственного исторического музея: Музей нового западного искусства был создан на уровне репрессий, из конфискованных коллекций. Люди, которые создавали Музей нового западного искусства в 1920-е годы, действовали в определенных исторических рамках. И возвращаться к этим историческим рамкам — это уже получится не музей нового западного искусства, а что-то другое. И как это будет коррелировать с созданием Государственного музея современного искусства, который сейчас создается и для которого уже даже определено место? И все-таки еще раз подчеркну: я боюсь прецедента. Потому что это вновь может поднять тему, которой мы боимся больше всего, — это тема реституции. Внешней, потому что западные музеи тоже могут потребовать «своего», и внутренней. И мы вынуждены будем отдавать вещи в те страны, которым они раньше принадлежали, или наследникам, или церкви.
Яков Гордин, главный редактор журнала «Звезда»: Если можно взять целый этаж великого музея и передвинуть его на 800 километров, то чего тогда нельзя? Мы вступаем таким образом на очень опасную почву. И вне зависимости от того, что произойдет, само активное обсуждение этой проблемы способно искривить сознание и тех, кто «за», и тех, кто «против», потому что либо существуют некие правила и границы, либо возможно всё или почти всё. Опасно, на мой взгляд, опасно. И нужно думать о том, как это влияет на состояние общественного сознания.
Иван Тучков, заведующий кафедрой всеобщей истории искусства Московского государственного университета: То, что обсуждается, внешне выглядит очень привлекательно: мы что-то воссоздаем и отдаем дань памяти. Но за этой внешней привлекательностью скрывается ряд проблем, которые влекут за собой серьезные и сложные вопросы. Разве мы воссоздаем то, что люди никогда не могли бы иначе увидеть? Нет, все эти вещи представлены в прекрасных экспозициях, их можно смотреть, они могут участвовать в выставках, то есть они доступны для зрителей. Далее, мы не можем воссоздать Музей нового западного искусства во всей его полноте, так как многие вещи были из него проданы, и то, что продано, мы вернуть не можем. То есть опять-таки идея «воссоздания» неадекватна. И еще раз скажу о праве прецедента. Начав что-то делить, мы неизбежно столкнемся с ситуацией продолжения этого деления, и возникнет, например, новая благородная идея: давайте воссоздадим Румянцевский музей. Или Третьяковку во всей ее полноте, включая и западные вещи в том числе. И наконец, последнее: музей — целостный организм. Если мы уберем вещи из коллекции Щукина и Морозова из Эрмитажа, как бы кощунственно это ни звучало, Эрмитаж в конце концов выживет. Но если мы из Пушкинского музея уберем полную коллекцию западного искусства, то он потеряет свое лицо и перестанет быть тем замечательным музеем, какой он сейчас.
Юлия Кантор, советник директора Государственного Эрмитажа: Мне кажутся странными некоторые фигуры умолчания, которые возникают постоянно на протяжении уже месяца с момента «прямой линии» с президентом. Меж тем история — наука точная. И когда мы говорим, что в 1948 году был репрессирован искусственно созданный музей, состоящий из двух искусственно объединенных коллекций, мы забываем о том, какая структура и кто был инициатором ликвидации этого музея до 1948 года. У меня в руках письмо директора Музея имени Пушкина Меркурова к секретарю ЦК ВКП(б) товарищу Маленкову, оно написано 15 июня 1945 года (оригинал хранится в Российском архиве социально-политической истории России, копия в Эрмитаже). Письмо это дало импульс, как это было принято в сталинские времена, поднять вопрос на «прямую линию», в высшее руководство страны. Предлагается преобразовать Музей изобразительных искусств имени Пушкина в Музей мирового искусства СССР. И первый пункт этого документа: «Для пополнения экспозиции западноевропейского искусства мы считаем безусловно необходимым передать в наш музей коллекции Музея нового западного искусства». Три года спустя известное решение было принято. Поэтому мне кажется некорректным, говоря о реабилитации, забывать об исторической преемственности этих двух событий. Если тот, расформированный в 1948 году, репрессированный музей и был памятником, то он был памятником большевистскому грабежу или, если угодно в цивилизованных выражениях, национализации. Если мы создаем юридический прецедент, то где гарантия, что нам не обратятся и западные страны, как это уже произошло в случае с Польшей, и наследники (а случаи с наследниками уже были)? Мы сами рубим сук, на котором сидим.
Наталия Сиповская, директор Государственного института искусствознания: Для меня бесспорно, что Государственный музей нового западного искусства — это крупнейшее событие нашей художественной истории, о нем надо говорить, и говорить серьезно. Но я могу это мыслить только в режиме мощного интеллектуального проекта, который должен обогатить нашу музейную практику. Перевод разговора в административное русло сразу лишил этот проект его интеллектуальной составляющей. Мы встали на путь взаимных обид и воспоминаний. Не могу не сказать: письмо Меркурова вызвано тем, что музей уже планировали репрессировать, и Меркуров таким образом пытался оставить эти произведения в собраниях государственного музейного фонда. Поэтому не надо передергивать и объявлять Пушкинский музей инициатором разорения Музея нового западного искусства. Давайте вернемся на профессиональные позиции. У нас в стране давно не было серьезных конвертируемых выставочных программ. Показать, чем явились наши 1920–1930-е годы с точки зрения музейного строительства (а в истории создания музеев модернизма это действительно первый и, может быть, уникальный опыт), показать программу, которую осуществляли Терновец и Эфрос, показать вклад московских коллекционеров, петербургских коллег, которые реставрировали и спасали произведения, вообще историю становления и популяризации модернистской традиции в России — вот что должно быть целью.
Василий Церетели, директор Московского музея современного искусства: Когда открывается или создается новый музей — создается новое архитектурное решение и закупается коллекция для этого музея. Таким образом пополняются государственные фонды, и страна богатеет. Мы же никак не пополняем богатство Российской Федерации, перемещая ценности из одного музея в другой. Плюс вот сейчас строится Государственный музей современного искусства, который должен развиваться. Поэтому мое предложение — пополнять коллекции, закупая новые произведения, а не вносить разруху.
Елена Гагарина: Как бывший сотрудник Музея изобразительных искусств имени Пушкина я очень хорошо знакома с тем, какова была экспозиция Музея нового западного искусства и какова была его концепция. Воссоздавать музей в том виде, в каком он был, не имеет никакого смысла еще и потому, что с точки зрения современного зрителя концепция музея была бы сейчас просто достаточно забавна. Но кроме тех аспектов, которые сегодня уже обсуждались, есть и еще одна важная сторона. Дело в том, что музеи имеют части коллекций, которые являются важными для них с материальной точки зрения. Мы знаем, что организация выставок — чрезвычайно затратный процесс. Но есть такие коллекции, показ которых приносит серьезный доход музею. И это как раз те коллекции Пушкинского музея и Эрмитажа, о которых идет речь. И мне кажется несправедливым оба музея лишать такой существенной коммерческой составляющей, поскольку у нас музеи не так хорошо финансируются государством. И объединять эти коллекции, чтобы создать некую отдельную структуру, абсолютно нецелесообразно.
Алексей Лебедев: Когда мы «восстанавливаем историческую справедливость», надо понимать, на какой год мы ее восстанавливаем. Получается, на 1937-й. Второй тезис, в котором я согласен с коллегами, — сработает принцип домино. Посыплются претензии самого разного уровня от бывших стран Советского Союза, от музеев друг другу, от частных лиц как в нашей стране, так и за рубежом, и это чрезвычайно опасно.
Михаил Каменский, генеральный директор Sotheby’ Россия и СНГ: Я не считаю правильным воссоздание музея, я считаю правильным создание музея — музея авангарда. Нам нужен музей, логически продолжающий фундаментальные выставки «Москва — Париж», «Москва — Берлин», посвященные авангардному искусству ХХ века и в полноте отражающие художественные связи западной и русской культуры. В отечественном образовании и воспитании ощутим разрыв духовной связи с современной европейской культурой. Наше общество не понимает визуальных кодов современности, не понимает языка современной культуры и искусства. Чтобы ликвидировать этот разрыв, нам нужен музей, посвященный современной культуре ХХ века. Нам нужен музей, в котором русское искусство ХХ века покажет себя как неотъемлемая часть истории мирового искусства. Нам нужен музей, в котором Шагал, Кандинский, Явленский, Малевич, Родченко, Клюн, Попова, Штеренберг, Фальк, Тышлер, Пиросмани, Гончарова, Ларионов, Татлин, Зданевич, Григорьев, Яковлев, Шухаев, Дейнека, Самохвалов, Пименов, Вильямс, Лабас окажутся в одном ряду с шедеврами мирового искусства. Музеи должны и обязаны, с моей точки зрения, участвовать в создании этого нового направления на принципах межмузейного партнерства. Это, с моей точки зрения, должно быть национальным проектом, строкой в бюджете, по важности вряд ли уступающей олимпиаде. Почему на строительство стадионов и горнолыжных спусков можно найти сотни миллионов, а на создание такой коллекции — нет? Почему на приобретение коллекций Ростроповича и Вишневской и Лобановых-Ростовских нашлось почти 150 миллионов долларов, а для создания музея мирового авангарда сопоставимых средств не найти? В эпоху мирового экономического кризиса на рынке есть всё. Купить можно практически любые шедевры. Сегодня во всем мире идет процесс создания новых важных музейных институций. Конечно, в основном это страны BRIC, в первую очередь Китай, и Ближний Восток вроде Лувра в Абу-Даби. То есть те страны, в которых создаваемые музеи будут играть роль инновационных общественных механизмов. Нам такой музей нужен в стране, нам такой музей нужен в Москве. Он будет способствовать общественному переосмыслению места и роли России в мире и перекроит сложившуюся культурно-политическую карту.
Эпилог
После всего этого Ирина Антонова выглядела, честно говоря, несколько расстроенной и даже растерянной. Тем не менее она попыталась ответить на вышесказанное. Свои несколько слов произнес и лаконичный Михаил Пиотровский.
Ирина Антонова: Меня очень удивило, что вы не пригласили никого, кто поддерживает этот проект, — например, профессор Сарабьянов, или журнал «Наше наследие», или другие товарищи — я могла бы сделать вам целый список. Вот этот испуг и ужас какой-то реституции, возникновения всякого рода претензий в этой связи мне кажутся абсолютно неоправданными и просто не имеют никакого резона! Здесь пытались назвать попытку реабилитации этого музея политическим жестом. Ну какой же это политический жест? Речь идет о воссоздании великого музея ХХ века, кстати говоря, первого музея современного искусства в мире. Здесь говорить о политических жестах просто смешно. Всякие указания на то, что это вызовет смуту, что это «джинн из бутылки», — это за счет неправильной постановки вопроса и в прессе, и даже здесь: здесь присутствует только одна сторона, здесь нет людей, которые поддерживают этот музей.
Алла Манилова: Министерство и департамент культурного наследия пригласили на сегодняшнее заседание членов экспертного совета — раз, членов рабочей группы по музейной деятельности Общественного совета при президенте Российской Федерации — два, и членов президиума Совета музеев России. Информация о сегодняшнем заседании была заблаговременно размещена на всех информационных ресурсах, включая министерские. И не было ни одного случая, чтобы кому-то из деятелей культуры или представителей средств массовой информации, которые хотели бы принять участие в заседании, было отказано. Мы не закрывали дверей ни от кого.
Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа: Существует все же положение об особо ценных государственных объектах. Перемещение ценностей между музеями совершается с согласия обоих музеев. И есть много способов совместного использования. Мы готовы участвовать в создании программы выставок этих супервещей по всей России. Конечно, для этого нужны суперденьги, супертранспорт, специальные самолеты, государственные гарантии страхования, — и тогда мы покажем исключительные вещи, супервещи, и это будет взрыв культурного пространства. И я поддерживаю прекрасный проект создания выставок о художественной жизни 1920–1930-х годов, о тех инициативах, которые рождались, о тех музеях, которые рождались, исчезали, переплывали один в другой, в том числе и о Музее нового западного искусства.
Владимир Мединский, министр культуры РФ: Во всем этом есть большая польза. Видите, сколько здесь камер, сколько об этом пишут. Как минимум россияне узнают, наконец, кто такие были Щукин и Морозов, — это люди, которые более ста лет назад почувствовали тренд современного искусства и создали лучшую в мире коллекцию современного искусства. И мы должны это чтить и этим гордиться. Говоря откровенно, я убежден, что тогда, в 1948 году была совершена большая ошибка, и не надо было ликвидировать этот музей. Но я не уверен в том, что исправление этой ошибки не может стать еще большей ошибкой. Вообще исправление ошибок — вещь очень болезненная, очень тяжелая. Проблема, которую подняла Ирина Александровна, высвечивает важный аспект: общественное обсуждение, десятки тысяч подписей, которые собираются «за» и «против», публичность, которая совершенно неожиданно стала окружать этот, казалось бы, внутримузейный вопрос, — это говорит о том, что у людей огромный интерес к культуре. Мы этот интерес недооцениваем. Сохранение культурного наследия — лишь одна из функций музея. Еще одна функция — популяризаторская и просветительская. И мы будем оценивать эффективность работы музеев не только с точки зрения сохранения наследия, но и с точки зрения взаимодействия с обществом — с университетами, школами, детскими садами. Потому что люди должны идти в музей. Я не хочу сейчас предвосхищать позицию министерства по этому вопросу, но мне кажется, самым большим результатом нашей общественной деятельности должно стать то, что десятки, сотни тысяч людей захотят пойти и в Эрмитаж, и в Пушкинский музей, да и в другие наши музеи.
В заключение заместитель министра культуры Алла Манилова зачитала выдержку из документа под названием «Протокол обсуждения Президиумом Союза музеев России и Советом представителей Союза музеев России вопроса о целесообразности воссоздания в городе Москве Музея нового западного (современного) искусства». Вот цитата оттуда: «Предложение о воссоздании в Москве Музея нового западного искусства лишено каких-либо исторических, культурологических и правовых оснований, его реализация способна спровоцировать массовое перераспределение музейных собраний, что приведет к резкому снижению эффективности музейной деятельности в стране, создаст угрозу сохранности и целостности Музейного фонда Российской Федерации».
Также Алла Манилова сообщила об экспертном юридическом заключении, согласно которому «в действующем законодательстве отсутствуют нормы, позволяющие изымать и перераспределять музейные предметы из неделимых музейных коллекций, находящихся в оперативном управлении государственных музеев». Свое заключение прислал и ответственный секретарь Патриаршего совета по культуре, член Общественного совета при Министерстве культуры архимандрит Тихон: «На наш взгляд создание нового музея на реституционной основе лишено какого-либо смысла, поскольку этот путь чреват музейным хаосом, — говорится в письме. — Кроме того, нельзя забывать, что и Государственный музей нового западного искусства был создан в 1923 году при объединении 1-го и 2-го музеев новой западной живописи. Каждый из них находился в своем здании и сохранял целостность коллекций — С.И. Щукина и И.А. Морозова. Так, может быть, надо восстановить историческую справедливость в отношении коллекционеров, составивших два замечательных собрания? Мы считаем, что это тупиковый путь».
