Девяностые от первого лица. Том I. М.: Издательство «БАЗА», 2015

В издательстве «БАЗА» вышел первый том документального проекта режиссера и сценариста Светланы Басковой «Девяностые от первого лица» — сборник интервью с самыми, пожалуй, яркими представителями московской художественной сцены 1990-х годов: художниками Анатолием Осмоловским, Олегом Мавроматти, Дмитрием Пименовым, Александром Бренером и издателем Сергеем Кудрявцевым. С любезного разрешения издательства «БАЗА» мы публикуем фрагмент рассказа Олега Мавроматти, который на своей шкуре познал, что такое быть «голодным художником».

Девяностые от первого лица. Том I. М.: Издательство «БАЗА», 2015

Олег Мавромати
1990–1995, Москва.
Бомжевание — Группа «Антиглимбш»

В Москву я ехал, сознавая, что отрубаю кусок своей жизни, расстаюсь со всеми родными людьми и не увижу их никогда. Когда я приехал 10 января 1990 года, у меня еще были деньги, на которые я снял квартиру, где прожил около полугода. Я не был почти ни с кем знаком — это было тоскливое одиночество. Я гулял по Москве, пытался общаться с панками на Гоголевском бульваре, возле кафе «Тверь», на Арбате, купил себе краски, холсты, стал мазать, экспериментировать со всякими фактурками, но у меня вместо вдохновения была страшная депрессия — этот период был абсолютно бездарным. Я ездил в Останкино, ВГИК, всюду пытался пристроить фильм, но совсем не производил нужного впечатления, от меня все шарахались. Я пытался познакомиться с художниками в Центральном доме художника (ЦДХ), в том числе с Семеном Файбисовичем — у него там была в это время выставка.

ЦДХ для меня стал родным домом, я там дневал и ночевал, шастал по всем залам, обедал в кафе. В это время я много чего видел, у меня была дикая жажда видеть современное искусство, но поговорить или завязать с кем-то контакт не получалось. Тогда мне запомнилась выставка французского современного искусства, там был какой-то оп-арт, зеркальная комната и другие работы известных художников (я купил каталог этой выставки). В конце концов, деньги закончились, меня выгнали из квартиры. Следующие несколько месяцев я жил у одного хиппи, пока его родители были в отъезде, потом меня вежливо попросили удалиться. Другой мой знакомый, уже панк, пристроил меня на автостоянку, где сам официально числился как сторож и получал зарплату, и я там ночевал. В это время я познакомился с двумя беглыми солдатами, которые тоже там ночевали: один из них был крестьянского типа персонаж, другой — хиппи (у него была кличка Flower).

Так мы оказались вчетвером — я, панк и два солдата. Все мы жили на этой автостоянке, там был чудовищный сарайчик с кошмарными условиями — ни душа, ни туалета. Нужду мы справляли за этим сараем, в какой-то момент там развелось огромное количество мух. Панк постоянно нюхал клей и бензин. Однажды ночью он слил на автостоянке бензин из бака одного автомобиля и принес в стеклянной трехлитровой банке. Сидел, дышал им над этой банкой и в конце концов отрубился, а банка опрокинулась набок, бензин вытек. Чуть выше на табуретке стоял чайник на электроплитке. Если бы плитка свалилась вниз, мы бы сгорели заживо и выпрыгнуть не успели бы — там не было замка и на ночь мы на всякий случай завязывали веревку вокруг ручки, чтобы никто не узнал, что нас там четверо.

Обложка первого номера журнала «Радек» с фотодокументацией акции «Позор 7 октября» (участники Анатолий Осмоловский, Александр Бренер, Олег Мавроматти и Василий Шугалей). 1994. Источник: osmopolis.ru

К тому времени я почти превратился в бомжа. Мы тогда жестоко страдали от голода, дошли до крайней степени истощения, воровали по магазинам, иногда по нескольку дней не ели. Панк получал зарплату и иногда нас кормил, но он не мог постоянно содержать эту орду людей. В ЦДХ меня по-прежнему пускали, иногда я пробегал через вахтера, показывая какую-то липовую хрень — у меня была карточка из библиотеки, похожая на удостоверение. Я уже ни с кем не знакомился — и смущался, и злился. В какой-то момент я решил: «Раз вы сволочи, буржуи, я ненавижу вас всех, буду вопреки выживать и ненавидеть вас за то, что живете в теплых квартирах, едите каждый день». Это уже была большая степень морального разложения. Голод — это очень странная вещь, ты действительно сходишь с ума, думаешь только о еде, тебе снятся сны на эту тему. Мы ходили по парку и думали поймать какую-то утку, чтобы съесть, смотрели на любую птицу как на еду, заходили в магазин с такими глазами, что от нас шарахались люди.

При этом я еще думал об искусстве — у меня были карандаши, фломастеры, краски, бумага, я отклеивал афиши, рисовал поверх и на обратной стороне. Пока солдаты не разъехались из Москвы, у нас была шизо-арт-группа. Мы регулярно ездили к ЦДХ и делали там «перформансы» вчетвером, это был шизо-бомж-театр прямо на ступеньках центрального входа. Я придумывал каждый день какие-то сценарии, рисовал плакаты с картинками комиксного характера. Мы устраивали пляски, безумные телодвижения, раздевания, выкрикивали речевки, нашли противогазы, которые тоже использовали. В качестве зрителей собиралось человек по пятнадцать, мы ходили с шапкой, нам иногда кидали деньги, но хватало этого на кисель и булочку, кроме них были ништяки в кафе[1]. В ЦДХ к тому моменту уже невозможно было питаться, становилось слишком дорого и гламурно, мы ходили в другое кафе неподалеку от Пушкинской площади, ближе к кинотеатру.

У нашей группы было название, дурацкая аббревиатура «Антиглимбш», где «антигл» — «антигруппа любителей», а «имбш» — «имени Бертольда Шварца»[2]. С этой группой мы сделали мой первый в жизни радикальный перформанс, он состоялся на выставке в ЦДХ. В ней негласно принимал участие Пригов: там была его инсталляция «Сантехники», которая состояла из смоделированных из ДСП двух комнат и туалета, в котором находились два унитаза и стояли манекены-сантехники. Все было обклеено газетами с классическими приговскими, набитыми через трафарет, логотипами. Мы пришли на вернисаж выпить вина, и тут панк сказал, что сейчас обосрется, стал искать туалет. Я увидел эту инсталляцию и сказал ему, что не надо идти в туалет — вон там на унитаз можно сесть. Поскольку унитазов было два, я тут же уговорил одного из солдат сделать то же самое — они сняли штаны, сели на унитазы и стали срать. Было очень много людей, фотографов. Это действо увидела вахтерша, сказала, чтобы уходили. Я начал говорить ей, но громко, чтобы все слышали, что они не уйдут, ведь это искусство, перформанс, это мои актеры, которые выполняют мою задачу, поставленную мной как режиссером. Я был очень наглый, не растерялся, удивлялся, что она не понимает, что это и есть радикальное искусство, что мы группа художников-анархистов, которые блюют на буржуазные ценности, показывают, что они ничего не стоят, и если тут поставили унитаз, то мы будем срать туда. Вахтерша вызвала охранников, которые моих несчастных перформеров просто стащили с унитазов силой. Я кричал, что мне Пригов разрешил (его самого в этот момент не было). Нас поволокли по ступенькам вниз, при этом мы кричали, визжали, производили как можно больше шума. Панк и солдат были обосраны, с неподтертыми задницами и спущенными штанами.

Обложка книги «Девяностые от первого лица», 2015

Поскольку мы делали акции каждый день, то и на следующий опять пришли на крыльцо. Мы нашли на помойке старые носилки скорой помощи, кроме того у нас были огнетушитель, бензин, зажигалка и простыня — все это мы принесли с собой. Панк лег на носилки, его накрыли простыней, облили бензином на глазах у людей, зажгли зажигалку и предлагали всем, кто поднимался в ЦДХ, поджечь его. Никто из проходящих не пытался меня остановить. Эта ступенька была безумной территорией, как дворик церкви, на котором обычно выступали юродивые, промежуток между профанным и сакральным, нейтральная зона, на которой по странной причине было можно все.

Последней на этой волне стала акция на Манежной площади летом 1991 года. Там был грандиозный митинг: собрались коммунисты, Зюганов, Жириновский, тысячи человек. Мне пришла в голову мысль с одной из наших речевок «Ешьте газовых червей!» сделать внутри альтернативу. Мы организовали панков из Трубы, с Гоголей, от «Твери» (на сленге это кафе называлось не «Тверь», а «Тварь»), с Арбата — всего человек сорок. Все дружно стали выкрикивать безумие про газовых червей, завелись, у меня даже сел голос — мы перекричали агитаторов Жириновского, которые говорили в мегафон. Все это снимало огромное количество журналистов, мы надеялись на резонанс, но нас не показали.

Все акции были инспирированы моим состоянием, концентратом всего на свете — суицидальных идей, депрессии, голода, отвращения к миру, ненависти к буржуям или просто людям, которые могут себе купить горячий обед. Я чувствовал себя деклассированным элементом, практически превратился в бомжа, который занимается «искусством». Бомжи часто вытворяют подобное, поэтому состояние этих людей мне понятно: когда ты переходишь определенную границу, ты способен на все — исчезает страх, стеснение, неудобство по отношению к окружающим. В то время я уже планировал сделать «Распятие»: в саду возле ЦДХ одна из скульптур была выполнена в форме самолета-креста, она казалась мне идеальной для акции. Оказалось, что влезть туда без лестницы невозможно, довольно высоко — я пытался, но не получилось, и я бросил затею.

В какой-то момент солдаты уехали домой, за панком в Москву приехали родители и группа исчезла. Я остался один, но мог еще ночевать в этой коморке.

Примечания

  1. ^ В тусовках хиппи означало еду, оставленную недоеденной посетителями заведений общепита. 
  2. ^ Бертольд Шварц — немецкий францисканский монах, живший в XIV веке и считающийся европейским изобретателем пороха. 
Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100