Маски-шоу
Один из самых известных проектов польского художника Павла Альтхамера называется Almech — так называется фабрика пластмассы, открытая его отцом. В ходе выставки Альтхамер и рабочие фабрики делали маски сотрудников Гуггенхайма, близких друзей и знакомых художника, а потом крепили их на металлические каркасы, которые покрывались пластиком, — получались скульптурные портреты в рост. Арт-менеджер Екатерина Первенцева нашла на выставке себя — во всех смыслах — и рассказала об опыте сотрудничества «Артгиду».
Павел Альтхамер. Маска Екатерины Первенцевой для проекта Almech. 2011. Фото: Екатерина Первенцева
С Павлом Альтхамером я познакомилась в процессе подготовки выставки «Невозможное сообщество». Альтхамера ждали — с самого начала за него высказались все участники группы ESCAPE, единогласно признав, что именно его прежде всего они хотели бы видеть в своей ретроспективной выставке. Но вместе с тем это был и один из самых сложных художников в плане коммуникации, подготовки проекта. До конца было непонятно, что это за проект, как он будет осуществлен. В какой-то момент Виктор Мизиано, чтобы уже снять все вопросы, поехал с ним встречаться. И ожидание этой встречи забавно описывал сам художник: он стоял на пересечении двух улиц и ждал некоего таинственного Мизиано, куратора из России. Было темно. И холодно. И он почему-то ждал человека в странной меховой шапке с ушами. Альтхамер сказал, что больше всего ему это напоминало эпизод из шпионского фильма периода «холодной войны». Даже не знаю, встретились они или нет...
Но в итоге Альтхамер приехал. Приехал с четырьмя помощниками, за день до открытия. И сказал, что хочет поработать ночью на стройке — кем угодно, можно просто уборщиком. Организация проекта свалилась на меня. Сначала я искала стройки, которые бы согласились принять иностранцев на пару дней на работу, да к тому же ночью. Обзванивала знакомых, которые хоть как-то связаны со строительным делом, — безрезультатно. Сами понимаете, что туда своих-то не пустят, не то что иностранцев. Которых мы, к тому же, планировали фотографировать во время работы. Параллельно к делу подключился Андрей Мизиано и через своих знакомых нашел стройку. Но к этому моменту Альтхамер сказал, что стройки — дело частное, а помогать частному капиталу не в его политике. Поэтому они хотят поработать простыми дворниками. Так чтобы неквалифицированный, самый простой и неблагодарный труд, чтобы видеть повседневную жизнь города, слышать его ритм. О’кей, дворники так дворники. Я начала обзванивать ЖЭКи, в один даже зашла пообщаться. Все реагировали настороженно. Иностранцы? Бесплатно? И просили день «на подумать». А дня не было, надо было начать в ближайшее время. Но в результате мы нашли более или менее лояльный ЖЭК, который согласился их взять на работу.
В итоге я как бы стала «дежурным по Альтхамеру»: сопровождала его, вела коммуникацию. До сих пор помню эсэмэску в ответ на мой вопрос по поводу того, планирует ли он доехать до открытия, что у них все прекрасно, они с Толиком (одним из рабочих) в парке, а потом идут на дискотеку... Что лучше потеряться в Москве, и быть незаметными... Между частями проекта было много пауз, которые заполнялись общением. В итоге мы очень много разговаривали. Причем включенность в процесс давала основания для общения на самые разные темы — от шрамов на майках до новых форм «трудотерапии».
И вот я сижу и вдохновенно размахиваю руками, рассказывая, как прекрасна уборка снега зимой, Бродский, звук лопаты. И вот уже мы все вместе обдумываем план по организации масштабного международного проекта в Москве. На полном серьезе. А потом в какой-то момент, порядком подустав от разговоров о такого рода подъеме рабочего движения, я злобно заявляю, что вообще-то давно и успешно уже существует сайт work and travel.
В проекте Almech я изначально не собиралась участвовать, просто поехала на открытие выставки: Альтхамер позвонил, рассказал о проекте, и я сочла это хорошим поводом смотаться в Берлин. Пока летела в самолете, стала думать, как было бы круто, если бы меня слепили. Это же уникальная возможность посмотреть на себя со стороны — твое собственное лицо как бы отчуждается от тебя, и ты смотришь на себя уже как сторонний наблюдатель. Эдакая встреча с самим собой. Потом, у Альтхамера важен сам процесс участия, то есть интересно было почувствовать, как все это будет происходить. Опять же хороший повод понаблюдать за самой собой. А потом, конечно, в этом есть и элемент простого тщеславия — известный художник делает скульптуру, которая потом в течение двух месяцев стоит в берлинском Гуггенхайме.
Так что когда на открытии Альтхамер сказал, что давай, мол, с тебя сделаем маску, я сразу радостно согласилась. Заполнила две анкеты, и еще меня сфотографировали — готовился целый альбом с анкетами и фотографиями живых людей и готовых масок: само согласие на участие в проекте предполагало согласие на публичное использование изображения себя — как минимум в виде скульптуры, которая в течение двух месяцев стоит в музее на всеобщем обозрении. Гонорар не предполагался. Тут скорее, обратная ситуация: многие готовы были сами заплатить, чтобы участвовать в проекте в качестве модели, и право участия даже разыгрывали в лотерею.
Результат похож на посмертную маску, но это ты понимаешь потом, когда видишь, что получилось. А как процесс это больше похоже на визит к косметологу. На тебя надевают бахилы, защитный костюм и шапочку на волосы, ты садишься в кресло, закрываешь глаза, и начинается: на лицо что-то наносят две девушки в спецодежде, звучит музыка. Перед тем как закрыть глаза «входишь в образ» — принимаешь выражение лица, с которым хочешь быть запечатленным. Важный момент: с этим выражением придется замереть и просидеть полчаса, пока маска затвердевает. Сначала кисточкой наносят силикон, прохладный и мягкий; потом он затвердевает, и на него уже кладут слой гипса. Довольно неприятный момент — когда застывшую маску начинают снимать. У меня маска отходила тяжело, особенно ресницы (часть их так и осталась вмонтированной в гипсовую копию) и волосы — часть волос попала под силикон, и он никак не хотел отлипать. Тут уже и тянули, и крутили, и собрались было отрезать прядь, но в итоге все обошлось.
Самое страшное, наверное, — это провести некоторое время с закрытыми глазами, не очень-то представляя, что с тобой происходит. При этом ты сидишь в стеклянном кубе, вокруг ходят посетители, липнут к стеклам, фотографируют. Но так как я была среди знакомых людей, то все было очень спокойно и меня ничто не смущало. Не знаю, задумывалось ли это как часть творческого опыта, но, отделенный маской от внешнего мира, ты невольно погружаешься в себя, так что всё, что происходит снаружи, не так важно.
Когда я увидела на полке (всего на второй день работы выставки) целые ряды масок, еще необработанных, обезличенных, возникло сомнение, что все они потом превратятся в скульптуры. Ведь процесс производства каждой скульптуры довольно трудоемок. Готовую маску аккуратно полируют, так что проступают даже самые мелкие черты: морщинки, родинки, ресницы. И только после этого начинается производство самой скульптуры. С одной стороны, все происходит довольно стремительно — листы пластика крепятся друг на друга, пока он теплый. С другой — все конструкции ростовые. И покрываются многими слоями пластика.
Так как мне вскоре надо было уезжать обратно в Москву, я попала в «первый эшелон» изготавливаемых скульптур — там были лица куратора, директора музея и друзей Альтхамера, его архитектора, галериста.... Эдакий близкий круг и официальные лица. И тут я. Мне довелось понаблюдать за реакцией архитектора, который кружил вокруг своей скульптуры, которую только выкатили в зал, и бесконечно ее фотографировал. Скульптура была странной смесью анатомической точности и каких-то абсурдных деталей. В процессе работы, по словам архитектора, Альтхамер осознал, что пропорции у железной конструкции-основы не совсем анатомически верные, в частности, шея была слишком длинной. Поэтому ему пришлось резко поменять ход мысли и сделать из архитектора вместо греческой статуи космического пришельца со странными шарами на голове.
Реакция архитектора — такая непосредственно заинтересованная и слегка ошарашенная — заставила меня нетерпеливо ждать «встречи» со своей скульптурой. Потом, позднее, я увидела видео с выставки. На нем скульптуру целиком не видно, только лицо. И у меня была очень непредсказуемая в своей предсказуемости реакция: «Wow, это же я, как похоже!». И вроде бы понимаешь, что НЕпохоже получиться не может, потому что это самый объективный портрет. Но все равно удивляешься. Как ни банально это звучит, копия лица не всегда дает портретное сходство. И было вполне вероятно, что я, например, себя не узнаю. Как тот же архитектор, который рассказывал, что когда увидел свою маску, подумал, что это чужая, а его маска еще не готова. А на самом деле она просто была без очков. И так как очки были неотъемлемой частью его облика с самого детства, Альтхамер решил их добавить — только тогда архитектор стал узнаваем.
Это — сотворчество, степень участия в котором может варьироваться. Совместность вообще очень важный для Альтхамера принцип. Скульптура, маска — это повод. Повод, который выводит тебя за рамки музея и за рамки собственной оболочки. Ты участвуешь в чем-то большем, чем просто сеанс позирования, — участвуешь в создании итогового группового портрета, участвуешь в процессе. Маска — это не изображение тебя, это как бы и есть ты. Ты проходишь вместе с автором через весь процесс формирования скульптуры. Я уехала раньше, чем скульптура была готова, и не могла пройти все стадии ее подготовки, но даже когда ты просто даешь снять с себя маску — это уже предполагает большую долю участия.
Простое согласие на изготовление с тебя скульптуры — уже важный шаг, который означает, что ты разделяешь позицию автора, доверяешь ему, готов внести свой вклад в создание «группового индивидуального портрета». И потом, ты все время выбираешь: выражение лица, металлическую основу-конструкцию для скульптуры, позу. Можно оставить выбор художнику, но намного интереснее делать все самостоятельно и, главное, осознанно. Поэтому я внимательно выбирала конструкцию: ты ходишь между металлическими каркасными заготовками будущих скульптур и пытаешься понять, кто из этих «персонажей» ближе всего к тебе. Довольно сложное переосмысление себя в виде 3D объекта. Потом, когда выбор сделан, на заготовку вешают бумажку с твоим именем. Ты уже начинаешь материализовываться как персонаж. Мы с Альтхамером подошли к выбранной конструкции, и он спрашивал про положение рук, ног, почему выбран именно этот каркас, а не другой. И предлагал дать ему некую «вдохновляющую установку»: это могли быть точные указания на то, какая поза должна быть у скульптуры, или какая-то весьма отстраненная ассоциация. Этой установки может и вообще не быть. А может так получиться, что, несмотря на все установки, художник все равно сделает по-своему. Мне рассказывали, что так Альтхамер изображает своего галериста — человека тихого и немного замкнутого он упорно представляет в виде эдакого брутального военного героя. В экспозиции в Гуггенхайме он стоит с огромным копьем, широко расставив ноги.
Проект очень мобильный. Не случайно сами скульптуры снабжены колесами — их могут в любой момент перевезти, поменять местами. Я уехала из Берлина, не оставив никакой «установки». Но сам повод заставляет думать и самоидентифицироваться заново. Заставляет увидеть «большую картинку». Довольно сложно выбрать какой-то образ себя, который бы отражал все. И есть соблазн соскочить и посмотреть, что предложит художник. Так что я благодарна проекту, именно за повод задуматься и как-то осмотреться.
А потом мне прислали фотографии. В полный рост. Опять wow! Это же греческая воительница какая-то! Бесстрашный авиатор начала века, готовый лететь беспосадочно через Атлантику. Супергерой. Там же образы были разные. Женщины — зачастую улыбающиеся, в струящихся длинных одеждах, или сидящие и мечтающие. Я думала, будет что-то подобное. А тут получился очень мощный образ. Когда я устаю, когда кажется, что нет сил и ничего не получится, я смотрю на него — и он вдохновляет на подвиги. Если это я, то я смогу!
