Таус Махачева: «Да я просто милаха с отличным чувством юмора!»
Одна из самых знаменитых молодых российских художниц рассказывает о современном Дагестане, роли женщин в культуре Кавказа и о том, чего не хватает в отечественном художественном образовании.
Таус Махачева. Фото слева: Эмма Чарльз; фото в центре: Екатерина Рицкая; фото справа: Таус Махачева при участии Шамиля Гаджидадаева, специально для Ibraaz (макияж: Сания Акаева, прическа: Айшат Магомедова)
Мария Кравцова: Существует несколько Таус Махачевых. Таус — современная москвичка, Таус — дагестанская девушка из влиятельной семьи и еще одна Таус — образцово-показательный представитель Global Russians — нового поколения молодых россиян, представители которого смогли интегрироваться в международную профессиональную среду. Но при этом каждый твой образ оказывается не таким цельным, как представлялось издалека. Ты активно работаешь с темой идентичности, при этом ты не знаешь аварского языка, потому что родилась и выросла в Москве. Ты училась в Лондоне, но не только вернулась в Россию, но и предпочла Москве Махачкалу и так далее. Собственно, какая из этих Таус настоящая?
Таус Махачева: В какой-то момент я перестала страдать от этой разорванности. Запад я? Восток? Окончив магистратуру в Лондоне, я решила жить в Дагестане. Мне хочется все надежды, которые на меня возлагались, оправдать именно там. Я перевезла в Махачкалу всю свою библиотеку, когда поняла, что в Москве практически не открываю книг. В Дагестане у меня появились мастерская, бесплатно предоставленная дочерью бывшего мэра Каспийска Наидой Омаровой, и ассистенты, помогающие мне в работе. Свою мастерскую и личную библиотеку я сделала открытыми для заинтересованных людей: они могут приходить, смотреть на работы и читать книги. Но сейчас мне больше всего хочется выращивать чеснок и рожать детей. Я говорю абсолютно серьезно.
М.К.: Чуть больше года назад ты пригласила меня в Дагестан на открытие своей выставки «История требует продолжения». Нас очень красиво принимали, водили по музеям и выставкам, возили в горы и так далее. Но Махачкала показалась мне довольно неуютным городом с решетками на окнах и напряженной атмосферой. На входе в нашу гостиницу висела табличка «Вход с оружием запрещен всем без исключения!». Мы общались с представителями местной творческой интеллигенции, и наш разговор постоянно скатывался на тему отъезда: немолодые доживают, молодые либо собираются уезжать, либо уже уехали. Нам показывали кафе, в которых собираются «ваххабиты». Как я поняла, приверженцы радикального ислама пользуются благожелательным интересом со стороны местного населения. Все это произвело на меня колоссальное впечатление.
Т.М.: Действительно, на Северном Кавказе идет волна исламизации. По сути, людям предлагается готовая идеологическая система, обещающая справедливость, работу и избавление от бедности, основная идея которой заключается в том, что прикладывая определенные усилия, можно быть вознагражденным и в этом мире, и в том. Такая ситуация характерна не только для Дагестана: последние 10 лет многие на Северном Кавказе и в Средней Азии пытаются найти свой путь. Но в какой-то момент это прекратило быть дорогой культуры, став дорогой религии.
У меня есть любимое место в Махачкале, символизирующее для меня современный Дагестан. Это улица Ярагского, на которой находится магазин, называющийся Girl in Hijab, под вывеской написан по-русски его слоган — «Просто покройся!». Рядом с ним располагается другой магазин — «Бабочка. Элитное белье из Европы». Тебя тянет вправо, тебя тянет влево, но что же является золотой серединой между секулярной Европой и пришлым исламом? Я считаю, что эта золотая середина располагается в пространстве культуры, и поэтому формировать лицо современного Дагестана должны именно люди культуры. Кстати, между этими магазинами расположен магазин мобильных устройств «Коннект», что тоже довольно символично.
М.К.: С некоторых пор нам каждый день говорят о том, что современные культура и искусство и традиционные ценности являются взаимоисключающими понятиями.
Т.М.: И да, и нет. Я понимаю, о чем ты говоришь, но можно делать современное искусство, которое не противоречит религиозным установкам его автора. Наличие религиозных убеждений вовсе не означает, что работы такого автора изначально и именно поэтому будут исключены из контекста современного искусства. В качестве примера я могу назвать свой проект «Супер Таус». В нем показана типичная мусульманская женщина в платке, являющаяся в то же время «супергероиней», живущей в горах и совершающей микроподвиги. Ее жизнь кажется обыденной, но именно через образ персонажа-супергероя мне удалось сделать видимыми те повседневные усилия, которые обществом не замечаются и поэтому не попадают в зону рефлексии: я говорю о женском труде, невидимом, но колоссальном.
Мне кажется, все «мужское» в регионе сегодня находится в жесточайшем кризисе. Я смотрю на своих друзей-мужчин и понимаю, что их вырастили с невероятными амбициями, но при этом у них отсутствует понимание, сколько нужно работать, чтобы действительно добиться чего-то. Многие мужчины надломлены, поскольку заложенные в них амбиции не могут быть реализованы: поэтому большинство людей вокруг меня, которые что-то делают, — женщины. При этом в 1990-х годах в Дагестане стало формироваться представление о женщинах как об иррациональных, истеричных, второстепенных существах, и тем самым в зону неразличения попало все, что было связано с женщиной и ее сферами деятельности. Пару лет назад в Махачкале состоялся большой форум, посвященный агломерации Каспийска и Махачкалы, где были разные секции: заседали урбанисты, экономисты и, конечно же, деятели культуры. И единственный раз, когда из зала вышел председатель правительства Дагестана, был на заседании сектора культуры, возглавляемом музеологом Натальей Копелянской. Я заметила это и вспомнила, что в Дагестане традиционно во главе музеев и министерства культуры стояли женщины. И меня осенило: если директора музеев — женщины, а женщины в сегодняшней реальности региона невидимы, эта невидимость распространяется на всю культуру и ее инфраструктуру.
М.К.: Какую роль в этом находящемся в процессе трансформации обществе играют музеи? Ведь художественный музей также является институтом вестернизации и секуляризма.
Т.М.: Как-то раз в плацкартном вагоне поезда, следующего из Азербайджана в Дагестан, я разговорилась с мужчиной. Спросила его, был ли он в музее ковра или в каких-нибудь других музеях, открывшихся в Баку. Он ответил: «Нет! Это для этих, для богатых!» Я не думаю, что в Дагестане такое же отношение к культурным институциям, просто потому, что у нас разрыв между бедными и богатыми все же меньше, чем в том же Азербайджане. Конечно, мне хочется, чтобы в каждом музее появлялись случайные зрители. Но пока, как и везде в России, наиболее частыми посетителями музеев являются школьники, которых приводят в добровольно-принудительном порядке. Но за последние годы вокруг музеев Махачкалы начала формироваться своя публика. На открытиях яблоку некуда упасть! Откуда взялись эти новые люди? В городе сегодня популярны школы дизайна и интерьера, появился сайт Pavilion, рассказывающий про местную креативную среду, публикующий анонсы событий и фотоистории. Все это создало спрос на культурные события, появились люди, которые не просто ходят по салонам красоты, но и хотят чего-то большего.
Как раз с музеем связана моя новая работа, которую я собираюсь скоро снимать. Предпосылкой для ее возникновения стало ощущение, что культура здесь горит синим пламенем. Глава республики отдал устное распоряжение сотрудникам Дагестанского государственного объединенного исторического и архитектурного музея им. А. Тахо-Годи, крупнейшего собрания на Северном Кавказе, переехать в новое здание за неделю. Не спорю, новое здание, которое забрали у министерства сельского хозяйства и передали музею, значительно лучше старого, но перевезти все вещи за семь дней невозможно. Я слышала, как реставраторы музея Тахо-Годи звонили коллегам в Дагестанский музей изобразительных искусств и просили прийти помочь переносить полотна Франца Рубо. Кто-то рассказывал, что какие-то предметы — вроде ковров — чуть ли не из окон выкидывали, и живущие в соседних с музеем домах люди подумали, что музею конец, его уничтожают. Отдающие приказы чиновники должны понимать, что такое музей и как он функционирует. Так я придумала проект, в котором канатоходцы идут над пропастью в горах и балансируют не шестами, а копиями известных произведений изобразительного искусства Дагестана.
М.К.: Неудобно, наверное, картинами балансировать?
Т.М.: Я решила не использовать в этом проекте декоративно-прикладное искусство, потому что мне хотелось начать разговор о невидимых историях искусства разных регионов — от стран бывшего СССР до Латинской Америки. В данном случае за образец будет взята история дагестанского искусства XX века. Тут, конечно, сразу возникает вопрос к моей формулировке: невидимая кем? Невидимая откуда? Откуда наша история искусства должна быть увидена, чтобы мы начали существовать и вошли в мировой контекст?
М.К.: На самом деле, если бы не существовало настоящей художницы Таус Махачевой, ее надо было бы придумать. В России, особенно на бытовом уровне, напряженное отношение к выходцам с Кавказа. Мы боимся Кавказа в том числе и потому, что довольно мало про него не знаем. Рассказывая о Кавказе, ты даешь нам новое знание, которое делает это место более понятным, менее диким и варварским. Показательная в этом отношении работа «Гамсутль» — красивая, романтичная, тщательно выстроенная, в ней есть и прошлое, и настоящее. Но среди твоих произведений есть и те, что подтверждают укоренившиеся в обществе стереотипы про диких горцев. Я имею в виду проект «Быстрые и неистовые». Ты отдаешь себе в этом отчет?
Т.М.: Вопрос, который ты задала, встает передо мной в начале работы над каждым новым проектом. И каждый раз я отвечаю на него по-разному. Видео из «Быстрых и неистовых» активно циркулируют в интернете, но не как мое произведение, а как вирусный ролик, публикация которого обычно сопровождает ремарками в духе «Хватит кормить Кавказ!». Но что изменится, если я буду оставлять под каждый таким постом комментарий, что это художественное произведение, в основе которого — преувеличение и самоирония?
М.К.: Ирония вообще не очень свойственна и малопонятна русским.
Т.М.: А вот Кавказу самоирония свойственна. Выходцы с Кавказа могут иронизировать как над самими собой, так и над стереотипами, с ними связанными. Они могут иногда специально надеть ремень Hermès с бляхой и красные мокасины. В своих работах я нередко усиливаю какой-то порожденный реальностью образ. Недавно я нашла группу художников, кураторов и исследователей Кавказа, которая называется «Безудержные». Они занимаются изучением современного символического визуального языка и составлением его словаря. Например, в него попали инкрустированные жемчугом «угги Chanel» или машина с двойной тонировкой стекол. Тонированные машины запрещены, поэтому, проезжая пост полиции, ее водитель опускает тонированное стекло, а потом поднимает. И ничем такое самовыражение не остановить.
М.К.: Давай поговорим о другой Таус. О той, которая global. У нас сильно фетишизируется образование за рубежом. Тебе есть с чем сравнивать. В твоем CV я насчитала пять учебных заведений: два в России и три в Лондоне. Меня же удивило еще и то, что отучившись в Лондоне, ты отправилась слушать лекции в московский Институт проблем современного искусства.
Т.М.: Я окончила факультет экономики РГГУ, при этом плохо помню, что именно я там делала и изучала. По сути, я не получила в России хорошего, твердого гуманитарного образования, поэтому учеба в Лондоне стала для меня чем-то радикально новым. В Лондонском университете искусств, а затем в Голдсмитс-колледже меня научили методологии исследования. Я поняла, что невозможно заниматься искусством в отрыве от других практик. Первый год я вообще ничего не могла делать, поскольку все, что приходило мне в голову, уже было кем-то придумано и реализовано. Помню, я поехала в Италию. У меня была с собой пленочная камера, и я решила, что не стану снимать достопримечательности, а сделаю нечто «радикально новое» — буду фотографировать туристов, которые снимают достопримечательности. Возвращаюсь в Лондон, демонстрирую свое «радикально новое», а мне в ответ показывают сделанный 20 лет назад такой же проект Мартина Парра. Тогда я поняла: незачем тратить время на то, что кто-то уже сделал, причем, как правило, лучше. Вернувшись в Москву, я отправилась работать фоторедактором в журнал «Афиша-Мир». Тогда я ничего еще не знала про отечественное современное искусство и была абсолютно дезориентирована. Мой поход в ИПСИ был скорее продиктован желанием понять, что представляет собой российская ситуация, и обрести новый круг знакомств. Прожив в Москве четыре года, я поняла, что в моей творческой практике начался застой и мне требуется очередное переосмысление ситуации. Поэтому я опять уехала в Лондон, поступать в магистратуру Королевского колледжа искусств.
М.К.: Сравнивая образование в России и в Англии, что из западного опыта ты бы хотела привнести сюда в качестве того, чего не хватает, но сегодня необходимо начинающему художнику?
Т.М.: Не хватает знания методологии художественного исследования, которое должно охватывать не только сферу искусства, но и распространяться на другие области. Например, для меня это история, фольклор и современный танец.
М.К.: Деятельность многих современных художников, по сути, сводится к этому пресловутому «исследованию». При этом невозможно отличить фотоистории для журнала «Большой город» от того, что номинируется на премию Кандинского и ультимативно подается критику и зрителю именно как художественный проект, произведение искусства. Фотожурналистика, антропологическое исследование, художественный проект — все зависит исключительно от контекста и презентации.
Т.М.: При поступлении в магистратуру я сказала приемной комиссии, что не хочу делать одномерные работы, использовав в интервью слово oneliners. Мне хочется делать многомерные работы, рассчитанные на несколько уровней восприятия и понимания. Я долго и тщательно работаю над каждым своим проектом. Когда я говорю «работаю», я не имею в виду муки творчества — то есть размышления над тем, что бы такое придумать позаковыристее. Я всегда понимаю, когда мне удается найти правильное художественное решение. Например, работу «Пространство торжества» про культуру дагестанских свадеб я думала сделать как серию красивых фотографий в стиле Кандиды Хёфер — все эти бесконечные банкетные залы. Но в какой-то момент меня стала колоть мысль, что не надо повторять уже созданное. Я мучилась-мучилась, собирала информацию, сколько в Махачкале свадебных салонов, смотрела справочники, безумное количество фотографий местных невест и однажды в полудреме ко мне пришли эти доведенные до абсурда сущности, сложились образы юбки и кокона, которые бегают друг за другом: это подтолкнуло меня к созданию перформанса для видео.
М.К.: Мне очевидно, что ты не только художник, но и культуртрегер — история с открытой мастерской, перевезенная в Махачкалу библиотека...
Т.М.: Ну а что делать? В марте в Музее «Гараж» прошла конференция «Где черта между нами. Поучительные истории, рассказанные сегодня», на которой мне запомнилось выступление Ильи Будрайтскиса, где он апеллировал к словам Ханны Арендт про темноту и про то, что единственный шанс ее рассеять — самому стать источником света. Это было именно то, что я долго не могла сформулировать, но чувствовала последние два года.
М.К.: Я поняла, в тебе есть мессианские наклонности…
Т.М.: Я бы так не сказала, хотя во мне живет желание что-то сделать во славу Дагестана. Видимо, это я унаследовала от дедушки (Таус Махачева — внучка поэта Расула Гамзатова. — Артгид). Он нередко прямо говорил вещи, за которые другим просто оторвали бы голову. Но он всегда умел выбрать правильную форму высказывания. Например, сидя в президиуме в Москве, он зачитывал всем присутствующим отправленную жене телеграмму: «Сижу в президиуме, а счастья нет». Все смеялись, потому что это казалось шуткой, но, с другой стороны, за такое можно было бы и поплатиться.
Сейчас я делаю мокьюментари-фильм, посвященной дедушке. Часть из отснятого осенью материала — запись моих прогулок по Махачкале. Я была загримирована под дедушку, шла его маршрутами и наблюдала за тем, как город помнит его. Это видео должно стать размышлением о том, кто и как его слышит сегодня. Я также планирую использовать в фильме отрывки из его интервью. В одном из них, сделанном в начале первой чеченской войны, он говорит: «Сейчас нужна смелость, чтобы не воевать». Эти слова можно отнести и к сегодняшнему дню.
М.К.: Меня поразило, что в Дагестане существует настоящий культ Расула Гамзатова. За несколько дней, проведенных в Махачкале, мы успели посетить несколько посвященных ему выставок, съездили в его родное село, нам подарили сборник его поэзии. Но самое интересное, что даже в сувенирных лавках нас встречал твой дедушка — его фотографии или изречения украшали подарочные наборы с дорогим коньяком. Выглядело это все, мягко скажем, несколько искусственно.
Т.М.: У меня есть фотография, где я в майке с портретом дедушки, читаю его книгу в библиотеки его имени, которая стоит на улице его имени. Но если серьезно, я тоже долго этого не понимала, пока моя подруга Полина Дибирова недавно не сказала мне: «Таус, вы просто пока этого не чувствуете, но у всех дагестанцев ощущение родины сформировано стихами Гамзатова. Мы читали его стихи еще на школьной скамье, и все наши представления о вечных ценностях от него». И тогда мне стало понятно, что им было сформировано «я» целого народа. Можно прочитать его повесть «Мой Дагестан» и сформировать ощущение себя и понимание главных ценностей народа. Отсюда — и народная любовь, и название улиц, и библиотек, и так далее.
М.К.: Тебе, на мой взгляд, невероятно повезло, что тебя сразу же разглядели среди других начинающих художников и признали. Ты быстро и безболезненно вошла в нашу художественную среду, которая иной раз может быть и не такой благосклонной к новым людям.
Т.М.: Да я просто милаха с отличным чувством юмора, давай так и напишем! А если серьезно, когда я училась в бакалавриате, к нам с лекцией пришел один художник, который долго рассказывал о том, что все в его внешнем облике не случайно и подчинено тому, чтобы быть узнаваемым, запоминающимся. Потом он стал рассказывать про художников, которые рассылают подарки коллекционерам, ходят по галереям и говорят: «Посмотрите мои работы, бла-бла-бла…» Тогда я отчетливо поняла, что это не мой путь. Для меня искусство не способ зарабатывания денег, а нечто важное, через что я могу многое сообщить. К тому же я просто не могу делать ничего другого. Может быть, я бы хотела заниматься современными танцами или лежать на пляже три месяца подряд, но у меня не получается. Если я не работаю, то погружаюсь в депрессию, из которой меня надо выводить чуть ли не медикаментозно.
