Художник Константин Звездочетов о комфорте цензуры и радостях репрессий
21 сентября 2014 года в Москве прошел «Марш мира», на который собрались люди, протестующие против вмешательства России в дела соседнего государства Украины. В тот же день в социальных сетях появилась фотография, на которой был запечатлен классик (не побоимся этого слова) современного искусства Константин Звездочетов, оказавшийся во время марша среди тех, кто пришел погрозить кулаком «миротворцам» и пообзывать их «предателями» через живую цепь полицейского ограждения. «Артгид» позвонил Звездочетову, чтобы узнать, почему художник оказался на стороне противников «Марша мира» и прояснить его политические симпатии. Впрочем, Звездочетов не пожелал публично объяснить свою позицию по украинскому вопросу, лаконично заявив, что на шествии оказался случайно, просто потому, что «шел мимо за хлебушком», но зато согласился ответить на вопрос «Артгида», почему политическая позиция художника в глазах художественного сообщества играет куда более важную роль, чем то что он делает.
Художник Константин Звездочетов на собственной выставке «Эротика разрушает сознание» в туалете XL Галереи. 1997 года. Courtesy XL Галерея
Все в последнее время увлеклись разборками с властью, вместо того чтобы решать настоящие — методологические и формальные проблемы. Если кто-то изображает Путина с челкой Гитлера, ему все сразу начинают аплодировать, искусство примитивизируется, начинает говорить языком плаката. Но политика — это не предмет искусства! А лишь одна из тем! В свое время, когда мы были «Мухоморами», я предложил Сергею Мироненко наложить табу на две темы в нашем искусстве — секс и политику, просто потому, что при помощи этих весьма дешевых трюков очень легко привлечь к себе внимание и добиться популярности. В пространстве якобы художественной свободы художники постоянно ищут болевые точки и провоцируют власть, а власть им отвечает. Более зрелая и усталая демократия на такие вызовы реагирует вяло: ну показал художник ей жопу, ничего страшного, она, усталая демократия, еще и не такое видала. А в обществах неразвитых, вроде нашего, подобные трюки имеют несоизмеримо больший эффект. Власть реагирует бурно и радостно отвечает репрессиями. Но почему так происходит? Так исторически сложилось, что один из основных рефлексов нашей культуры — сопротивление цензуре. Когда цензура мирно дремлет, посапывая, у профессиональных и полупрофессиональных носителей нашей культуры включается мазохистский комплекс. Они плохо себя чувствуют и начинают стремиться в свою комфортную среду, под освященную веками пяту цензора. К тому же в художественном сообществе бытует заблуждение, что если художника ни разу в его жизни не одернули и не запретили власти и их цепные псы, значит, он не полноценный художник, а какое-то говно и холуй. Вот и приходится дразнить власть, всячески провоцировать ее, дергать за хвост и усы, чтобы она, наконец, проснулась и что-нибудь срочно запретила, — и только тогда и наши художники, и родная творческо-протестная общественность счастлива.
Нас подвергли репрессиям — вот оно, счастье! Правда, если мы обратимся к прошлому, то обнаружим, что большинство «светочей» и «столпов» русской культуры были в общем-то не в таких однозначных с этой самой властью отношениях. Пушкин был легитимист, Достоевский и Гоголь — консерваторы, все хорошие художники вообще редко лезли в политику, ну разве что передвижники этим занимались, так поэтому к ним сейчас и отношение такое холодное, ведь в результате все вылилось в литературщину и тенденциозность творчества. Но правда и то, что наша интеллигенция с самого своего рождения в XIX веке была заточена под резкую критику всего происходящего, и власти прежде всего. И отчасти это хорошо, потому что критика необходима как власти, так и обществу, но на определенных этапах его развития такая позиция приводила к ужасным и непоправимым последствиям вроде катастрофы 1917 года, которая начиналась с либеральной критики «проклятого царизма», а закончилась сами знаете чем. Но хуже всего то, что подобное может повториться и в наши дни. Поэтому я, как старый пердун, — сторонник не революции, а эволюции — постепенных мутаций. Нашу жизнь надо выравнивать постепенно, может быть, на протяжении десятилетий, но ни в коем случае не расшатывать, чем сегодня занимаются слишком многие из моих коллег.
