Группа Gelitin: «Художник хорош лишь тогда, когда наслаждается тем, что делает»

Самая популярная работа австрийской художественной группы Gelitin — гигантский мертвый розовый кролик, установленный в горах итальянского региона Пьемонт. В Москве же о группе заговорили зимой 2005 года, после того, как на 1-й Московской биеннале современного искусства, проходившей в бывшем Музее В. И. Ленина, они показали объект «Шишка-пипи»: мужской туалет на открытом воздухе на уровне второго этажа музея. Конструкция туалета была такова, что моча (хотя доподлинно неизвестно, рискнул ли кто-нибудь им воспользоваться по прямому назначению) должна была увеличивать гигантскую сосульку-сталактит, укрепленную под кабинкой. Но в первую очередь группа Gelitin известна своими сложноорганизованными перформативными инсталляциями, в которых они исследуют различные аспекты социальных и общественных практик, межличностного взаимодействия и коллективного творчества. Для выставки, идущей сейчас в Галерее на Солянке, группа организовала открытую мастерскую, в которой провела серию встреч с московскими художниками, среди который были Зураб Церетели, Олег Кулик, группа AES+F, дуэт «МишМаш» (Маша Сумнина, Миша Лейкин), группа «ЕлиКука» (Олег Елисеев, Евгений Куковеров) и многие другие. Художественный критик Валерий Леденёв встретился с участниками группы — Флорианом Райтером, Вольфгангом Гантнером, Али ЯНКОЙ и Тобиасом Урбаном — и поговорил с ними о радостях группового творчества, о важности фактора неожиданности и о том, как любые ограничения работают на конечный результат.

 

Валерий Леденёв: Ваш московский проект основан на взаимодействии с приглашенными художниками. В чем суть вашего взаимодействия, как оно строится?

Gelitin: Мы построили специальную машину: колесо, вращающее стол посредством ременной передачи. А на столе — холст, на котором мы рисуем каждый день с новой группой художников. Сначала мы хотели вращать конструкцию при помощи мотора, но это показалось слишком простым решением (колесо в итоге должен вращать человек, бегающий внутри. — В. Л.). Машина, как нам кажется, получилась отличной. Мы построили ее прямо здесь, ничего подобного раньше мы не делали. Один участник начинает рисовать, затем рисунок постепенно съезжает к соседу, который продолжает начатое. Не нужно думать над темой рисунка, она приходит к тебе сама.

Мы сидим в круге, общаемся, потом кто-то другой забирается в колесо и крутит его — весь процесс длится около пяти часов. Сначала все раскачиваются, присматриваются друг к другу. Потом мы делаем перерыв, отходим подальше, чтобы увидеть результат на расстоянии, решаем, где докрасить, где стереть.

Наши встречи открыты для публики. Люди приходят, сидят вместе с нами, общаются друг с другом — обычная ситуация студии. Можно считать, что зрители приходят в мастерскую, которую мы делим с приглашенными русскими художниками.

В.Л.: Но зрители при этом не могут участвовать в процессе?

G.: Нет, участвуем только мы и другие художники. Все-таки это профессиональная работа с изобразительным языком. Когда приглашаешь зрителей, все получается иначе: подключаются дети или просто любители, не умеющие рисовать.

Вот эта картина (показывает) — психограмма тех, кто был здесь вчера. Ее рисовал в том числе Олег Кулик. И он буквально набросился на эту вещь, орудовал с невероятной скоростью, что-то при этом говорил, как безумный, но действовал очень уверенно. Это было невероятно! Кто-то работает иначе и ведет себя спокойнее, но в итоге все равно получается психологический портрет всей группы.

В.Л.: То есть сначала вы налаживаете коммуникацию между вами, которая тоже становится частью работы?

G.: Да, и она видна зрителям — они ведь могли приходить и смотреть, как мы работали. Многие оставались на два-три часа, атмосфера была отличная.

G.: У нас шикарный список! Мы составили его совместно с Галереей на Солянке. Кого-то из художников мы знали раньше и сами решили позвать, кого-то предложил Федор (Павлов-Андреевич, директор Галереи на Солянке. — В. Л.). Я думаю, что по завершении процесса мы получим психограмму московских художников сегодня.

В.Л.: Портрет современного русского искусства?

G.: Может быть, да.

В.Л.: Среди участников проекта есть также Зураб Церетели, фигура довольно крупная и официальная. Как вы с ним договаривались?

G.: Ну и мы люди не маленькие (смеются)! Мы работаем давно и на международном уровне, в том числе у нас были проекты с такими авторами, как Лоуренс Вайнер, Франц Вест, Пол Маккарти, Петр Уклански. И с русскими художниками тоже. Мы — Gelitin, и это очень круто — сотрудничать с нами!

В.Л.: А коллаборативные проекты с большим количеством разных художников у вас уже были раньше?

G.: Да, очень много. Например, в 2010 году в Нью-Йорке мы делали выставку Blind Sculptures. В ней принимало участие 15 или 16 художников со всего мира. Работали группами, примерно как здесь, в Москве. Выставка получилась большой и привлекла много внимания. Мы вчетвером делали скульптуры, нося на глазах повязки, а остальные нам ассистировали: подавали инструменты, описывали, что получается, давали указания. У нас был прекрасный диалог. Последнюю выставку подобного рода мы делали в Берлине, также работали над скульптурами. Проект вышел более скромным, в Нью-Йорке было лучше.

В таких ситуациях важны именно ограничения. Когда они есть, работать интереснее — результаты лучше, а процесс более сфокусирован. Если процесс полностью свободный, это хорошо, но… Вот, например, наш стол: он вращается, и это — ограничение. Машина контролирует происходящее. Крутится стол, кстати, очень медленно, но когда рисуешь, а рисунок сдвигается, это по-любому непривычно. Но тем интереснее.

Бывает, нас приглашают сделать выставку и говорят: делайте, что хотите. Но это глупо, на это даже ответить нечего! Ты спрашиваешь, сколько у нас будет пространства, каков бюджет, а тебе в ответ: предложите идею, там видно будет! А потом начинаешь работать, и тебе заявляют, что проект в таком виде невозможен. А в каком возможен? Да в любом, смотря что вы предложите.

G.: Мы встретились с Сарой во время групповой выставки, организованной Францем Вестом в Венеции, и сразу сошлись в том, как нам нравится работать и как мы любим делать выставки. А потом нас пригласили сделать проект в Кунстхалле в австрийском Кремсе в 2011 году. Обычно музей показывает двух современных художников и кого-то из старых мастеров. Нам захотелось, чтобы в наш совместный с Сарой проект включили работы Босха. Это ведь не так просто на самом деле — определить, что есть творчество Босха, учитывая, что существует множество работ, которые ему приписываются. Босха, кстати, показали тогда и правда много — и не только из австрийских и немецких собраний.

Мы проработали с Сарой три недели, с нами было около 15 человек — по большей части художников, но также музыкантов и студентов всех возрастов, они нам помогали. Мы работали не вместе, каждый делал свою часть выставки. Сара лепила свои скульптуры, мы — свои. Друг друга мы не копировали, но проекты подстраивались один под другой и становились похожими.

В.Л.: В работах Сары Лукас много гендерной проблематики.

G.: Но ее много и в некоторых наших работах тоже. И работает Сара, кстати, не только с гендером. Она вообще очень сильная личность. Очень жесткая и при этом настоящая party girl. Она может всю ночь выпивать за столом с десятью мужчинами и быть самым крутым парнем из них всех!

G.: Чаще всего это люди, которых мы встречаем, когда путешествуем, — а мы много ездим, по пять месяцев в год. Иногда знакомишься с человеком, и у тебя буквально щелкает — это тот, кто нам нужен. Далеко не всегда это художники: работать приятнее с теми, у кого в принципе профессиональный подход к делу. Вот, например, видео с одной из наших выставок (документация проекта «Пролом», 2013. — В. Л.). Участвовало 20 человек. Вот эта девушка (показывают) из Праги — она была студенткой Флориана Райтера, когда он преподавал там в академии. Она скульптор и одновременно альпинист. А это дочь Флориана Райтера (смеются). Этот парень — архитектор, живет в Вене, а вот этот — фэшн-дизайнер из Исландии. Там были также музыканты, выступали живьем.

Если делаешь выставку за рубежом, глупо везти туда двадцать человек из Вены. Мы работаем со множеством людей практически отовсюду.

В.Л.: Вы упомянули музыку. Что вообще важно для вас, помимо собственно искусства?

G.: Источником наших проектов всегда становятся неожиданно найденные решения — где бы мы их не обнаружили. Хотя бы здесь в России, где люди были вынуждены выживать в хаотические 1990-е и проявлять находчивость, переизобретая себя, чтобы не умереть с голоду. Или посмотрите на Китай: повседневные изобретения там буквально на каждом шагу. Люди видят в интернете что-нибудь, чем пользуются в Европе или Америке, и говорят, я тоже так хочу! Идут и сами делают нечто подобное. Не могу сказать, что всегда получается хорошо, но некоторые решения великолепны. Например, один китаец захотел сидение для туалета, прорубленного просто в полу, взял стул и вырезал в нем дырку. Получилась чудесная скульптура! Мы использовали эту идею, когда делали одну нашу выставку.

В.Л.: То есть вы просто внимательно изучаете среду вокруг вас?

G.: Конечно. Оглядитесь, вокруг полно несведущих людей. Они ничего не видят вокруг себя и ничем не интересуются. Но стоит открыть глаза, и ваши возможности расширяются до бесконечности.

G.: Иногда мы просто разговариваем, обсуждаем будущую выставку, и вдруг произносится нечто, идеально нам подходящее. Нынешний московский проект мы начали обсуждать с Федором в прошлом году, в июне. Он тогда подумал, что неплохо было бы показать что-нибудь, основанное на сотрудничестве в ситуации разобщенности и эгоцентризма, характерной для России, «крысиных бегов» в погоне за успехом на рынке. Мы хотели использовать рисование и начали перебирать варианты, решив в итоге, что будем вращать стол.

В.Л.: Как австрийским художникам вам, возможно, часто задавали этот вопрос, но тем не менее не могу вас не спросить: как вы относитесь к венскому акционизму и как оцениваете его влияние на вас?

G.: На самом деле сложно сказать. Они делали невероятные вещи, но для нас все это чересчур. У них было мало юмора, за исключением, может быть, Шварцкоглера. В любом случае, они — часть истории искусства, которая разворачивалась задолго до нас. Я бы даже сказал, один из последних «-измов» в истории.

G.: Иногда бывали недоразумения, но серьезных проблем — никогда. Проблемы возникают, когда институциями управляют любители и непрофессионалы. Но когда имеешь дело с людьми, понимающими, почему они хотят работать с нами и зачем нас приглашают, все проходит без эксцессов. Иногда приходится общаться с людьми занятыми, ведущими сразу много проектов и не все слушающими, что мы им рассказываем, — они бывают удивлены результатом.

Например, здесь, в Галерее на Солянке, мы прорубили окно (круглое отверстие в фальшстене, закрывавшей несущую стену и загораживавшей окно в здании. — В. Л.). Мы просто открыли его, и все были в шоке, что оно вообще есть! Мы старались быть деликатнымии окно прорубали аккуратно. Но если бы нас попросили этого не делать, мол, его давно никто не открывал и даже не знал о нем, нас бы это не остановило.

В.Л.: Один критик в своей статье однажды охарактеризовал группы как artist as enjoyer. Вы согласны с этим?

G.: Не всегда ли художник наслаждается тем, что он делает? Можно ли представить себе, что он, к примеру, рисует и страдает, принуждая себя к действию? Поллок, разбрызгивавший краску по холсту, Уорхол, снимавший фильмы, — всем им безумно это нравилось. Художник хорош лишь тогда, когда наслаждается тем, что делает, иначе нужно было бы выбирать другое занятие. Неприятными бывают реакции зрителей, но сама работа приятна всегда. Делать надо то, что хочешь. Если получается — это хорошо, если нет — по крайней мере, ты занимаешься тем, что тебе по душе.