Никто не знает про секс

Критик Анна Матвеева о специфической питерской сексуальности, уточках, митьках, «сестренках», роковых женщинах, некрореалистах, неоакадемистах и градусе либидо местной арт-среды. 18+

Александр Косолапов. Генетика — продажная девка империализма (Фрагмент). 1987. Частное собрание. Источник: vladey.net

Девушка красивая в кустах лежит нагой.
Другой бы изнасиловал, а я лишь пнул ногой.

Последний сексуально активный мужчина из числа моих знакомых выдержал в Питере год и сбежал. Весь свой питерский год он рыдал мне в декольте: «В этом городе не е*утся! Здесь бухают и кормят уточек!» Я понимающе кивала: в призрачном свете белой ночи мы с грустным мачо сидели на набережной Мойки с коробкой дешевого вина и, отщипывая кусочки от сдобной булочки, кидали их подплывавшим уткам.

«Митьки не сексуальны», — сказал, как отрезал, Владимир Шинкарев в книжке «Митьки». Я очень люблю живопись митьков. Не только потому, что их картины хороши по колориту и пластике, и не только потому, что они вдобавок по-человечески умилительны и душевны. Это безусловно так, но я их люблю еще и искусствоведчески. Живопись митьков — это идеально сбалансированное среднее арифметическое главной линии петербургского искусства, а главной линией петербургского искусства является смесь экспрессионизма и наивной живописи. Врастающая корнями в авангард, она в полной мере развернулась в работах самого значимого для местного искусства явления — живописи круга Александра Арефьева. Из арефьевского круга (сам Александр Арефьев, Рихард Васми, Владимир Шагин, Наталья Жилина и многие другие) его визуальная идеология передалась митькам — передалась по наследству как в художественном смысле, так и в самом прямом, генеалогическом, ведь собственно «Митёк», Митя, Дмитрий Шагин — сын арефьевца Владимира Шагина. А от них пошла дальше — к «Новым художникам», чей глава и идеолог Тимур Новиков высоко ценил живопись арефьевцев, а после «Новых» — через целый веер засветившихся в 1990-е художников, от почтенных Владимира Яшке и Владлена Гаврильчика до безбашенных «Новых тупых» — к нынешним молодым наследникам этой аляповатой и развеселой визуальности, от Алексея Митина или Евгении Голант до панковской группировки «Протез» и художников стрит-арта.

Container imageContainer image

Так вот, митьки, как и вся эта намного превосходящая их эстетика, действительно совершенно не сексуальны. Типичный мужской персонаж находится над сексом и вне секса. Его живо интересует многое, от где бы выпить до особенностей неклассической перспективы, но никак не половая активность. Он совсем не аскет, он очень даже гедонист, просто в его кругозоре половые сношения находятся где-то за периферией, не входят в топ-десятку удовольствий. Для него лучшее времяпрепровождение — это «а поговорить?» А типичный женский персонаж… ну, у тех же митьков он обозначается трогательным термином «сестренка», и этим все сказано. Они прекрасно чувствуют себя в компании друг друга.

Типаж «роковая женщина» в петербургской арт-среде присутствует, но как чисто эстетический феномен. Они есть, были и будут, эти воспетые Тэффи изломанные красавицы, они предназначены для восхищения и любования на безопасном расстоянии. Типаж «роковой мужчина», мачо-трахальщик в гетеросексуальной среде отсутствует вовсе. Также среди обоих полов распространен типаж «урвать свой кусок мяса и убежать» — и этот типаж тоже совершенно мимо секса, его интересует скорее статистика. Независимо от пола, он или она готовы поиметь все, что движется, но качество бурной ночи для них никакой роли не играет: речь идет о том, чтобы «поставить галочку» в своем списке — да, я еще ого-го, у меня такого-то числа было, я еще не мумифицировался в этом болоте, вы не подумайте, у меня всем на удивление получается, выражаясь словами Кьеркегора, «осуществлять общее».

Николай Копейкин. Каждой твари по паре. 2006. Картон, акрил. Courtesy автор

Наиболее перспективным с матримониальной точки зрения партнером на местной почве оказывается как раз талантливый недотепа в ушанке и ватнике. Он человек хороший, даровитый, порядочный; безусловно бедный, стеснительный и одет как бомж, но с ним интересно; он нуждается в заботе и понимании. В сексе не нуждается, секс прилагается как необязательное дополнение, правда, потом появляются дети. Брачный идеал — союз единомышленников. Построенные по этому принципу пары действительно оказываются наиболее крепкими и счастливыми.

А после постперестроечного взлета митьков или параллельно с ним на художественной сцене разворачивалась очень бурная и занятная жизнь. Старшее поколение, нонконформисты, наконец-то вышло из подполья и вовсю открывало свои выставки, первые некоммерческие галереи; до придания официального статуса их цитадели на Пушкинской, 10 оставалось всего ничего. Бушевали «Новые художники», потом отбушевали, и Тимур Новиков придумал неоакадемизм. Рождалось, умирало и снова рождалось множество мелких арт-группировок и отдельных авторов, не вписывавшихся ни в одно мало-мальски оформленное течение и ни на что и ни на кого не похожих. Алексей Кострома покрывал цифрами кирпичную башню во дворе аптеки Пеля на Васильевском острове и обваливал куриными перьями пушки Петропавловской крепости и прочие городские объекты.

Алексей Кострома. Цифровая башня. 1994/2009. Courtesy автор

Женская группа «Я люблю тебя, жизнь» сталкивала на ковровой дорожке красотку-манекена и чучело оленя. Вадим Драпкин спокойно и наплевав на пиар делал ровно то, за что через десяток лет Анатолий Осмоловский станет восхвалять европейское нонспектакулярное искусство. Первые звезды неофициального искусствоведения десантировались на кочевавший по Балтике корабль искусств «Штюбниц», чтобы поведать о «русской весне» западному зрителю. Первые рейвы срывали крыши детям тех, кто молился на группу «Аквариум». Питерский «Пятый канал», тогда еще городской, уловил веяние времени, выразившееся в непонятном термине «секс-символ». Культовая в те годы передача «Оранжевый микрофон» останавливала прохожих на Невском с вопросом, кто бы, по их мнению, мог стать секс-символом Петербурга. Результат опроса ошарашил самих журналистов. Мало того, что петербуржцы напрочь путали местоимения «кто» и «что» и все время выдвигали на роль секс-символов какие-то здания, площади и памятники вроде недавно воздвигнутой мраморной стелы на площади Восстания (такие стелы-«пальцы», поставленные к годовщине Победы, есть во всех крупных городах, и во всех называются в народе одинаково — «мечта импотента»). Нет, самым показательным стал ответ неплохо одетого мужчины: по его мнению, секс-символом Петербурга могла бы являться булочная-кондитерская на углу Невского проспекта и Караванной улицы, так называемая Максимилиановская. На вопрос изумленных телевизионщиков «Но почему?» мужчина ответил гениальное, он сказал: «Там всегда тепло и хлебом пахнет».

Булочная-кондитерская на углу Невского проспекта и Караванной улицы, секс-символ Санкт-Петербурга (ныне не существует). Источник: citywalls.ru

Да какой там к черту секс! Поводов для трансгрессии неожиданно стало так много, трансгрессивная эстетика разлилась так широко, как Волга весной — во все стороны, а социальных табу оказался такой ассортимент, что табу сексуальные перед ним меркли. У главных клоунов трансгрессии, соц-артистов, даже обнаженная женская натура превратилась в лишь вспомогательный знак трансгрессии социальной. То есть она интересна не сама по себе, а как обозначение «чуждой социалистическому сознанию эстетики». И у Александра Косолапова налитая красотка без трусов, глядящая лукавым глазом в микроскоп на картине «Генетика — продажная девка империализма», своей наготой не зовет к соитию, а означает сладкий и запретный «капиталистический дискурс». Какие там голые бабы, если нам вот сейчас, везде, всенародно разрешили абстракцию! Выставленный на всеобщее обозрение, впервые обнаженный и при этом не опозоренный «Черный квадрат» возбуждал гораздо круче любых сисек.

Некрореалистов интересовала смерть. Нонконформистов интересовали а) абстракция; б) форма; в) история искусства, которую приходилось наверстывать семимильными шагами и почти без наглядных пособий; г) советская/российская фактура, с которой, наконец, был снят надзор КГБ. Самыми эротичными стали, конечно, неоакадемисты, но и они тщательно и в деталях исследовали сюжет о притяжении друг к другу будущих любовников (независимо от их пола), а не собственно то событие, что сделает их любовниками. Многих других, кто работал в одиночку, не вливаясь ни в какие группировки, интересовало все на свете, от теории искусства до проблем быта, но стоит посмотреть на их художественную продукцию — она будет предельно, просто безукоризненно целомудренна. Если искать сексуальное напряжение в работах той поры, от художественного мейнстрима стоит отвернуться сразу. Уходить в смежные области: народное искусство, фотографию — там, да, может быть и посчастливится найти какой-нибудь разврат. Там он и остался. У художников же эти благословенные времена были галантным веком; потом искусство ушло куда-то дальше, а бытовые привычки остались.

Владимир Шинкарев. Один танцует. 1989. Холст, масло. Courtesy автор

После вернисажа, после третьей, в мастерской: «А вы знаете, у художника Т. с искусствоведицей Ф., кажется, роман!» — Чтоооо? Да не может быть! Роман? В смысле, не литературное произведение большой формы? В литературное произведение, которое два человека пишут вместе, поверить гораздо проще. Это-то как раз сплошь и рядом. А чтоб у дяденьки с тетенькой не где-то на другой планете, а здесь, на наших глазах, любовь-морковь — редкая драгоценная аномалия. Ишь ты! Во дают! Могли бы ведь, как все, бухать и кормить уточек, а они, вот же выдумщики! Впору к Т. и Ф. домой экскурсии водить, продавать билеты на уникальный природный феномен.

Мы очень долго ждали появления новой генерации художников. Как сейчас помню: сидели с коллегами где-то году этак в 2006-м и по пальцам одной руки пересчитывали авторов, появившихся в последние годы. А потом они как поперли, как поперли. Появились новые художники, новые группы, новые галереи — только успевай за ними следить. Появилось то, что можно было без всяких оговорок назвать новым поколением: не тенденцией, не движением, а именно поколением, разноплановым и противоречивым.

Те вещи, которые я уже перечислила как сферу интересов нонконформистов, продолжают волновать многих из новых художников (уже без кавычек). Но появились и другие. Они успели отучиться в европейских и американских школах — и даже зачем-то вернуться в Россию. Их по-прежнему интересуют вопросы формы. Они первое поколение, которому удалось выздороветь от главной болезни русского искусства — литературности. Некоторых из них также интересуют вопросы политической роли искусства, искусства как фактора классовой борьбы — но не всех и даже не большинство, по счастью. Возьмем, например, каких-нибудь участников проекта «Галерея PARAZIT»: ну ведь замечательные ребята, продолжают заложенную «Новыми тупыми» линию наивного стеба.

Владимир Козин. Из проекта «Ближе к телу». 2008–2009. Автомобильная резина, проволока, скрутка. Courtesy автор

Глубоко зарылся в теорию и практику цвета Александр Дашевский — лучший, наверное, на сегодняшний день в Питере колорист, который взял все что мог у одного из своих учителей Владимира Шинкарева, а потом еще от себя много чего добавил. Делая совершенно фрейдистские вещи, но не в сторону эроса, а в сторону танатоса, свой собственный unheimlich исследует Стас Багс. Перелопачивая тонны желтых газет типа «Мир криминала», надо всеми и вся стебется Григорий Ющенко — лучший на данный момент социолог от искусства и от методики «остранения» Шкловского. Ну уж извините, какая среда, такое будет и остранение: если среда — это телеэкран или газетный лист, а в них сплошь «Филипп Киркоров утонул на съемке порнофильма ШОК ВИДЕО», так получите и искусство соответствующее. Исключительно вопросами формы занимает себя Петр Белый: палки, доски, лампы дневного света, листы жести и мотки проволоки. Это очень здорово, на самом деле. Дважды здорово: с ударением на первое «о» и с ударением на второе. Это офигеть как круто: такой разброс очень разного и качественного искусства.

Секса же как не было, так и нет и не будет. Знакомая арт-критик радостно заявляет, что осознала, наконец, свою сексуальную ориентацию. С напускною простотой: «Я — асексуал». Ага, сидит напротив меня с бокалом белого сухого асексуал с боевым макияжем и пышным бюстом в обрамлении откровенного выреза глубиной до пупка. «Ээээ…. И как оно тебе теперь?» — «Да я уже полтора года ни-ни! И знаешь, как гора с плеч упала, не надо пытаться “как положено”, не надо ложиться под любого доступного козла только для того, чтобы всё как у людей, жизнь стала настолько проще и комфортнее» — «А вот это все тогда зачем — косметика, юбка, каблуки?» — «Ну ты даешь! Ты еще спроси, зачем я брею ноги. Да чтоб самой не противно было!» Природная асексуальность с точки зрения науки — явление редкое, ученые до сих пор спорят, считать ли ее полноценной сексуальной ориентацией или все же отклонением. Договориться не могут: слишком мало таких людей, явление неисследованное, недостаточно данных. Но только не в Питере. У нас тут, можно сказать, заповедник: мы превыше всего ценим дружбу, сдобренную совместным распитием. Секс же если и происходит, то редко и к чистосердечному утреннему недоумению всех участников. Даже уточки удивляются.

Container imageContainer image

Отчаявшись найти сексуальную практику, я долго и упорно искала хотя бы сексуальный дискурс. Ну ладно, если нет в поле зрения процесса как такового, так хоть поговорить. Ни фига. Со стороны консерваторов — никакого ответа, в лучшем случае глаза в пол и предложения поговорить о любви и взаимной приязни. Ну, со стороны консерваторов всегда здоровые люди, это радует. Со стороны радикалов всё гораздо хуже. Ты им про койку — а они тебе про классовую борьбу. Ты им про потрахаться — а они тебе про Маркса. Ты им про сиськи и письки — а они тебе про протестные акции. Тьфу вообще! Ну и как-то задумываешься: а может и не надо. Не самая, в конце концов, интересная тема, и уж точно не самая плодотворная, если выносить ее на обсуждение. Да и что там обсуждать.

А может, просто пьем слишком много.

Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100