Искусство и власть. Комментарий к теме
2012 год был объявлен годом российской истории, что, словно бы в память об авторе «Истории государства российского», незаметно трансформировалось в «историю российской государственности» — именно так называлась двухдневная международная научная конференция, состоявшаяся в октябре в МГУ. В конце года вдруг актуализировалась вообще-то вечно актуальная тема «Искусство и власть». К этой теме постоянно обращались многие выдающиеся и знаменитейшие умы, причастные сфере культурного творчества. Пожалуй, самое поразительное здесь — их недвусмысленное единство в формулировании основополагающего постулата, или «условия возможности» самого обсуждения этой темы. Вот несколько примеров «на этот счет».
Василий Баженов. Кремлевский дворец. Реконструкция. Акварель Карла Лопяло. Государственный музей архитектуры им. А.В. Щусева
«Рожден в стесненной монархии, не раз видел надутость бар и вертопрашество людей, занимающих важные места. Всегда слышал жалобы домашние на несправедливость начальства, коего сила приводила в страх и рабство любезной дом его, быв напуган с самых нежных лет таковыми чудовищами света, — получил трусость, дикость и недоверчивость к людям», — это одна из заметок автора «Явления Христа народу» Александра Иванова. (Вс. М. Зуммер. Книга Боткина как материал для биографии А.А. Иванова // Мистецтвознавство. Сборник 1-ой харьковской секции научно-исследовательской кафедры искусствоведения. Харьков, 1928. С. 14).
И вот с таким-то психологическим комплексом человек не только произносит, но и воплощает в жизнь идею творческого существования, сама формула которой в устах русского художника вообще беспрецедентна и единственна — не только для мрачнейшего николаевского царствования, но и для всех последующих «царствований», вплоть до настоящего времени: «Русский историч[еский] живопис[ец] должен быть бездомен, совершенно свободен... никогда ничему не подчинен, независимость его должна быть беспредельна (курсив мой. — М. А.). Вечно в наблюдениях натуры, вечно в недрах тихой умственной жизни, он должен набирать и извлекать новое из всего собранного, из всего виденного» (Мастера искусств об искусстве. Т. 6. М.,1969. С. 295).
Такое устройство художественного интеллекта и, так сказать, архитектоника умственного пространства, в котором неограниченно свободно простиралась бы мысль творца, имеет своей аксиоматической предпосылкой одно сугубо реалистическое соображение, которое, однако, принято квалифицировать как сугубо утопическое. Оно было выговорено в свое время архитектором Василием Баженовым в «Рассуждении о кремлевском строении» и сводилось к тому, что «таковые великолепности имели при сооружении своем всяческие ободрения от целых государств и на щедром монархов награждении щастливо сооружены в таких местах, где свободные хитрости находились всегда и ныне находятся в почтении <…>; где люди, высочайшего степени благородства ставят себе в честь знание таких изрядных вещей; где свободными и вольными хитрецами не повелевают чины ни военные, ни гражданские...» (Василий Иванович Баженов. Краткое рассуждение о кремлевском строении // Мастера искусств об искусстве. Т. 6. М.,1969. С. 94).
Мы, следовательно, имеем дело с такого рода концептуальным максимализмом и размахом творческих идей, который необходимо предполагает государственное и общественное покровительство одновременно с полнейшей, абсолютной свободой художника от какого-либо вмешательства с их же стороны. Более того, смысл, содержательную предпосылку такой масштабности художественных деяний, рассчитываемых на патронат государства и общественных институтов, составляет убеждение, что история государства и народа, достоинство их развития измеряется их способностью быть гарантом независимости и свободы творческого «я».
Многократно бравшиеся под подозрение и даже осуждаемые за «утопизм», эти мечтательные упования «вольных хитрецов» на право и осуществимость творческой свободы есть на самом деле абсолютно непреклонная вера в то, что все, осуществленное вне этой свободы, сродни греху предательства и самоубийства, не имеет смысла и (что, может быть, главное) не стоит того, чтобы предпринимать ради этого усилия жить и мыслить. В качестве такой веры эта самая «мечтательность» производит действие, прямо противоположное тому, которое обычно подразумевается, когда этим популярным словом обозначается, например, доминирующее свойство национального характера. А именно: такая «мечтательность» как раз пробуждает и укрепляет творческую волю, дисциплинирует работу воображения. «Единый план “Ада” есть уже плод высокого гения», — заметил некогда Пушкин.
«Что нужно драматическому писателю? Философию, бесстрастие, государственные мысли историка, догадливость, живость воображения, никакого предрассудка любимой мысли. Свобода (курсив в подлиннике. — М. А.)». А.С. Пушкин. О народной драме и драме «Марфа Посадница». Планы статьи // Полное собрание сочинений в десяти томах. Т. VII, М. — Л., 1949. С. 633.
«…искусство не может следовать ничему внешнему, не отказываясь от благородства своей природы. Искусство и наука могут вращаться только вокруг своей оси; художник, как и вообще каждый, кто живет духовной жизнью, следует лишь закону, заложенному в его сердце Богом и природой, и никакому другому. Ему никто не может помочь, он сам должен помочь себе; так, награда не может прийти к нему извне, ибо то, что он создал бы не по собственному велению, не имело бы никакой ценности; поэтому никто не может также приказывать ему или предписывать, по какому пути ему надлежит следовать. Если художнику приходится бороться со своим временем, то он достоин сожаления, но он достоин презрения, если старается быть угодным ему». В.Ф.Й. Шеллинг. Об отношении изобразительных искусств к природе // Сочинения в двух томах. Т. 2. М.,1989. С.83.
Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечет тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.
Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Ты им доволен ли, взыскательный художник?
Доволен? Так пускай толпа его бранит
И плюет на алтарь, где твой огонь горит,
И в детской резвости колеблет твой треножник.
А.С. Пушкин. Поэту.
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права...
А.С. Пушкин. Из Пиндемонти.
«Наконец, немалый позор для того, кто прямо или косвенно участвует в управлении государством, вообще быть невосприимчивым к искусству, равно как и не обладать истинным его пониманием. Ибо ничто так не украшает князей и власть имущих, как если они ценят искусства, чтят и умножают своими щедротами их творения; напротив, нет более печального и позорящего их зрелища, чем когда они, располагая средствами довести искусства до высочайшего расцвета, расточают эти средства на безвкусицу, варварство и льстящую им низость. Если мы не в состоянии осознать в общей форме, что искусство есть необходимая и неотъемлемая часть государственного строя, соотнесенного с идеями, пусть об этом напомнит хотя бы древний мир, где всенародные празднества, памятные монументы, зрелища, как и все акты общественной жизни, были только различными ветвями единого, всеобщего, объективного и живого художественного произведения». Шеллинг. Философия искусства. М., 1966. С. 55.
«…Красота в искусстве доставляет нам наслаждение именно свободным характером творчества и образных форм <…> Устав от строгой силы законов и мрачной сосредоточенности мысли, мы ищем покоя и свежести жизни в художественных образах». Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Эстетика. Т. 1. М., 1968. С. 11.
А вот (в изложении Константина Коровина) выразительнейший пример той жизненной философии по поводу искусства и художников, которая была свойственна Савве Мамонтову: «Холодность и снобизм общества к дивным авторам — это плохой признак, это отсутствие понимания, плохой патриотизм. Эх, Костенька, — говорил мне Савва Иванович, — плохо, косно, не слышат, не видят <…> Меня спрашивает Витте, зачем я театр-оперу держу, это несерьезно. “Это серьезнее железных дорог, — ответил я. — Искусство — это не одно развлечение только и увеселение”. Если б вы знали, как он смотрел на меня, как будто на человека из Суконной слободы. И сказал откровенно, что в искусстве он ничего не понимает. По его мнению, это только увеселение. Не странно ли это, — говорил Мамонтов. — А ведь умный человек. Вот и подите. Как все странно. Императрица Екатерина, когда было крепостное право и она была крепостница, на здании Академии художеств в Петербурге приказала начертать: “Свободным художествам”. Вельможи взволновались. “Успокойтесь, вельможи, это не отмена крепостного права, это свобода иная, ее поймут те, которые будут иметь вдохновение к художествам“. А вдохновение имеет высшие права <…> А министр финансов говорит, что это увеселение. Так ли это? Когда будут думать о хлебе едином, пожалуй, не будет и хлеба». Константин Коровин вспоминает… М., 1990. C. 56–57.
