Мэри Энн Девлиг: «Меня интересует путь художника, который, как и любой правозащитник, находится в смертельной опасности»
Мэри Энн Девлиг с 2010 года занимается защитой и охраной прав художников, страдающих от преследований. Оценивая международные проекты по сотрудничеству для Еврокомиссии и благотворительных фондов, она является основателем европейской рабочей группы Arts Rights Justice и сооснователем Artsfex — международного сообщества по защите художественной свободы самовыражения. Евгений Шторн побеседовал с Мэри Энн о проблемах, с которыми сталкиваются художники-беженцы, и способах их решения.
Рина Саини Каллат. Плетеная хроника. 2011–2016. Электронные платы, динамики, электрические провода, крепежные детали. Инсталляция в Художественной галерее Ванкувера. Фото: Rachel Topham. Источник: naturemorte.com
Евгений Шторн: Вы много работаете с художниками, приезжающими в Европу в поисках международной защиты. Некоторые из них широко известны в профессиональной сфере, но были вынуждены покинуть родные страны и обнаружили себя в изоляции на новом месте. Они проходят через тяжелый процесс предоставления убежища, не имея перспектив развития карьеры и художественной практики. Что заставляет вас помогать им?
Мэри Энн Девлиг: На меня очень повлияли два убийства, произошедшие в художественной среде. Первое — Марк Вайль, основатель ташкентского театра «Ильхом», которого убили на пороге его дома. Второе — Джулиано Мер-Хамис, израильско-палестинский кинорежиссер, много лет руководивший Театром Свободы в Дженине. Всю жизнь я работала в основном с художниками, живущими в относительно роскошных условиях. Но когда узнаёшь, что человека убили просто за то, что он художник, то задаешься вопросом, есть ли солидарность в нашем секторе? И лежит ли на тебе ответственность за безопасность коллег?
К тому же я давно работаю в сфере искусства и могу быть здесь эффективной. Когда я узнала, что основатель freeDimensional (сеть, объединяющая арт-пространства и организации по борьбе за права художников. — Артгид) Тодд Лестер занимается созданием резиденций вместе с художниками, нуждающимися в защите, то предложила свою помощь и устроилась волонтером в качестве соцработника, а позже стала соруководителем организации.
Истории художников, с которыми мы работаем, не похожи друг на друга. Среди них есть те, кто, может, и не подвергается опасности, но при этом не видит карьерных перспектив для себя в своей стране. Других физически покалечили, избили, изнасиловали, оставили умирать. Эти люди кочуют из одного убежища в другое. Первым, с кем мне довелось работать, был кинорежиссер, продолживший снимать фильмы после того, как ему это запретили. К нему пришли сотрудники секретной службы и пригрозили как следует отделать его отца, у которого было слабое сердце. Такого рода угрозы — распространенный способ запугивания. В других случаях художник сталкивается со смертельно опасным уровнем цензуры. Я работала с арт-критиком в Китае, раньше широко печатавшимся в журналах и каталогах. Правительство запретило кому-либо сотрудничать с ним, и к тому времени, как я вышла на него, он жил на улице, выпрашивая деньги и еду. Цензура — это не только удаление слов из текста, но и заключение в тюрьмы, нанесение физического вреда, а то и убийства. Кто-то обобщает и говорит, что произведение или художественная практика оскорбляет политическую партию, действующее правительство, религиозную фракцию, социальный устой. А на деле художник просто хочет быть собой. Произведение может не являться конфронтационным по сути и лишь демонстрировать поведение, которое кому-то в стране не нравится, но может быть и нарочито оппозиционным. Сколько людей, столько и стратегий. И причин преследования не меньше, чем преследуемых, но, как правило, виноваты органы власти. Не правда ли иронично, что государство, законодательном уровне призванное защищать своих граждан и соблюдать универсальные права о свободе слова, включая художественное высказывание, оказывается главным преступником?
Е.Ш.: Опишите самый успешный случай в своей практике.
М.Э.: Не думаю, что смогу это сделать. Сейчас меня гораздо больше интересует, что происходит во время и после переезда художника в безопасное место. Организации и финансирующие органы, поддерживающие так называемую «временную передислокацию», обязаны указывать на ее временность, потому что иначе человеку, скорее всего, не выдадут визу. Но мы-то понимаем, что она не обязательно временная. И после «медового месяца», спустя 90 дней счастья и безопасности, художник осознает, что может и не вернуться домой. Он видит, что потерял аудиторию. А препятствием при создании новой аудитории становится язык. Не владея языком, ты даже не можешь подать заявку на финансирование проекта. Часто художники-беженцы представляют проекты, связывающие то, что они знают о своей родной стране, с местным сообществом, включая здешнюю диаспору. Но они не получают гранты, поскольку не знают, как работает система. Иногда им банально не хватает веса для реализации идей, даже если они лучше инициатив, созданных теми, кто не оказался в их ситуации. Гейткиперы (люди, решающие, кто будет экспонироваться, а кто нет) воспринимают художника как некую экзотическую жертву, требуя, чтобы он постоянно изливал свои страдания и боль. В противном случае художника могут отвергнуть, сославшись на то, что его эстетика неинтересна аудитории. Происходит «фетишизация» художника.
Меня заботит создание системы, способной помочь ему, а не предоставление привилегий, которых нет у местных художников. Давайте начистоту: быть художником в целом непросто. Но можно дать этим новичкам знания и поддержку, вывести их на один уровень возможностей с уже известными местными художниками, предоставить им шанс работать в арт-мире — в конкурентной среде. Эстетика меня не интересует — я не помогаю тому или иному человеку, потому что его эстетика близка моей. Это история о том, что должно нас связывать. В мире искусства, в котором нелегко выжить, люди должны иметь чувство солидарности. Иногда ее отсутствие напрямую связано с конкретной художественной дисциплиной. Например, кино подразумевает работу в международной команде. Музыканты тоже держатся вместе. В некоторых художественных секторах люди работают в группах, или сектор сам по себе является развитой сетью, позволяющей находить друзей. Другое дело, когда тебя никто не знает или ты молодой художник с хорошим портфолио, но без международных связей, а значит, и поддержки.
Е.Ш.: Согласны ли вы с утверждением, что проявление этой солидарности во многом зависит от цвета кожи преследуемого художника?
М.Э.: Во-первых, граница между Глобальным Севером и Глобальным Югом очень хорошо заметна. Здесь, на Глобальном Севере, у нас есть художественные советы, награды, система и люди, которые ей занимаются. В странах Глобального Юга все иначе. За последние 15–20 лет арабские художники сделали весьма успешные шаги навстречу мировому рынку, особенно в сфере визуальных искусств. Рискну предположить, что большую их часть составляют непрактикующие мусульмане. Возможно, они христиане, а потому Западу проще с ними контактировать. Это может служить оправданием, но не причиной! Мы не должны оправдывать ситуации, когда предпочтение отдается людям, с которыми проще общаться или которые тебе ближе. Однако это происходит, например, с теми, кто не владеет западноевропейскими языками или чьи работы не вписываются в трендовую эстетику Запада. Многие рэперы попадают в неприятности в разных странах, в том числе и на Западе, а из-за их порой конфронтационной, мрачной, даже жестокой лирики организациям по защите прав человека тяжело оказывать им поддержку. И дело даже не в художественной дисциплине, а в ее перемещаемости в приемлемые для Запада эстетические рамки, в природе самого произведения. Присутствует ли здесь расизм? Расизм присутствует в том случае, когда ты симпатизируешь исключительно понятным тебе вещам, что возвращает нас к моему аргументу о солидарности. Если нам не нравится чья-то работа или не особенно понятен ее контекст, можно ли сказать, что мы из одного сектора и поддерживаем друг друга?
Е.Ш.: Вы работаете со множеством организаций на уровне Евросоюза. Что ЕС делает для художников, нуждающихся в защите, а чего не делает, но, по-вашему, должен?
М.Э.: Я могу коротко рассказать о том, что он делает. В течение последних нескольких лет Евросоюз и Управление Еврокомиссии по культуре в качестве исполнительного учреждения поддерживают инициативы, в рамках которых художники работают с беженцами. Я думаю, это прекрасно, но не всегда является моей сферой деятельности. Меня интересует путь художника, который, как и любой правозащитник, находится в смертельной опасности. Получить визу для того, чтобы перебраться в безопасное место, становится все труднее, особенно если у человека есть пара или родственники. Например, Институт Гёте в одной стране умолял министерство иностранных дел Германии предоставить визу художнику, бегущему от преследований, но у того была семья, и вскоре стало понятно, что визу ему не дадут. Конечно, это не сравнить с трамповским запретом на въезд, но подобные антимиграционные настроения есть везде. Мне кажется, с помощью Евросоюза страны должны привить людям, ответственным за выдачу виз, более глубокое понимание того, что такое искусство, и объяснять, что художник может оказаться в опасности. Во многих странах визовая система находится на аутсорсе, и ее сотрудники даже не понимают, с чем имеют дело. Нелегко добиться особого отношения к художникам, не говоря уже о других профессионалах: докторах, инженерах и т. д. Но иногда получается определить художника как правозащитника, и справедливости ради скажу, что ЕС многое сделал для создания, обучения и финансирования инициатив по поддержке правозащитников, будь то экстренные гранты или другая помощь, включающая временную передислокацию.
Е.Ш.: Какая страна ЕС, по-вашему, служит лучшим примером в вопросах приема художников, нуждающихся в международной защите, а какая, наоборот, худшим?
М.Э.: Худшую назвать не могу: я не работаю с такими странами! Но хорошим примером служат северные государства, которые приняли множество писателей и художников посредством программы ICORN (независимая международная городская сеть для беженцев. — Артгид). В Швеции несколько лет назад ответственный министр уполномочил Шведский художественный совет оказывать больше поддержки людям, требующим временной передислокации. Там есть законы и методы, облегчающие эту работу. Но в каждом случае все зависит от политической воли и общественного мнения. Например, Дания была скандинавским раем, но после политических перестановок люди во всех бедах винят мигрантов. Мне также известно об одном городе для временных переселенцев в Швеции, где политический курс изменился и местные ультраправые, выступающие против беженцев, объявили о закрытии программы.
Е.Ш.: В каких странах риск для художников наиболее велик? Можем ли мы составить список мест, на которые стоит обратить особое внимание?
М.Э.: Не могу ответить сходу. ProtectDefenders.eu делает рассылку, где рассказывает, в каких странах сейчас особенно опасно. В целом, уровень опасности напрямую зависит от тем, затрагиваемых художником. Мексика невероятно опасна для журналистов и художников, которые стремятся пролить свет на мафию, коррупцию в силовых структурах или убийства. В Китае, как я говорила, очень жесткая цензура. Freemuse (независимая международная организация по защите свободы творческого самовыражения. — Артгид) ежегодно публикует статистику о преследуемых художниках. Но о массе стран ничего неизвестно, а часто художники сами замалчивают информацию и не высовываются, пока страсти не утихнут. Пару лет назад я участвовала в исследовании, организованном нью-йоркской инициативной группой Artists At Risk Group (Artists At Risk — организация по защите прав художников. — Артгид). Откликнулось много художников из Турции, но, несмотря на то, что гонения тогда не достигли сегодняшнего уровня, они не торопились рассказывать о притеснениях. Даже те, кто поделился своими историями, предпочли остаться анонимными, надеясь, что преследования прекратятся. Но в целом у нас имеется статистика, пусть и неполная, которую мы публикуем ежегодно. Заинтересованные легко найдут ее на просторах интернета, начиная с Freemuse и заканчивая Index on Censorship или PEN International для писателей.
Е.Ш.: Хорошо известный на Западе художник имеет больше шансов получить помощь, даже если открыто говорит о проблемах в своей стране?
М.Э.: Это зависит от страны и конкретного случая. Известная кубинская художница Таня Бругера продолжает возвращаться на Кубу и вести «подрывную деятельность», но у нее хорошая поддержка на Западе, поэтому, когда она оказалась в кубинской тюрьме, правительство Нью-Йорка предложило ей символическую арт-резиденцию. В то же время многие из нас работали над делом поэта, куратора и художника Ашрафа Файды из Саудовской Аравии: его посадили в тюрьму, потому что один человек назвал его поэзию богохульной. Ему грозили обезглавливанием, годами тюрьмы и сотней ударов кнутом. Несмотря на несколько апелляций, изменилось только количество лет заключения и ударов кнутом. Это очень специфический случай, поскольку правительство Саудовской Аравии не имеет права вмешиваться в религиозные дела — полномочиями здесь обладают лишь религиозные власти. На Западе художника продолжают защищать, и потому монархи Саудовской Аравии были бы рады избавиться от этого позора. А недавно мы могли видеть обмен политзаключенными между Россией и Украиной. Среди них украинский режиссер и писатель Олег Сенцов, который провел в российской тюрьме пять лет. Все это было расценено как услуга России Западу.
Е.Ш.: Я хотел бы коснуться весьма проблематичной темы о «белых спасителях». Оправдана ли критика этой идеи в работе, которую делаете вы и ваши коллеги в данной сфере?
М.Э.: Оправдана, и уже довольно давно в среде правозащитников и художников, подвергающихся преследованиям, это понимают, подчеркивая, что нужна возможность временного переселения не только на Запад, но и в другие регионы, поближе к дому художника. Это смягчит проблемы смены часового пояса, потери языка, отдаления от семьи. Сегодня существует несколько программ в странах MENA (Middle East & North Africa — Ближний Восток и Северная Африка. — Артгид) и Африке. В Ливане есть женщина, чей дом в горах открыт для художников, ищущих убежища. Но, как я уже сказала, разрыв между Глобальным Севером и Глобальным Югом колоссальный. Некоторые страны не имеют программ финансовой поддержки искусства, поэтому не могут поддержать ни локальных художников, ни тех, кому приходится искать убежища. Это комплексная проблема, и дело не в позиции «белого спасителя», а вообще в Глобальном Севере, где есть субсидии и система поддержки, где в целом больше возможностей для творчества, что не отменяет вопроса о том, как максимально этично использовать все эти ресурсы. Я активно высказывалась о некоторых инициативах, появившихся в странах Запада, потому что, с моей точки зрения, деньги должны идти и в другие регионы — на финансирование специальных программ, тренингов, развития сети для местных граждан, которые впоследствии могли бы создавать собственные системы, релевантные их среде. Это может быть модель, основанная на культуре и контексте, а не наша инициатива о временном переселении. Мы не должны авторитарно устанавливать способы решения проблем. Поиск решений требует обсуждения, и наличие систем региональной поддержки — одно из таких решений. Разумеется, если вы работаете с визуальным искусством и вас пригласили в Нью-Йорк, вы будете счастливы туда поехать. Но это не должно являться единственным вариантом, когда мы говорим о реальных опасностях и рисках.
Е.Ш.: Вы собираетесь получить докторскую степень в Центре социально ориентированных практических исследований в Технологическом университете Дублина. Так вы хотите подвести итоги своей работы по поддержке художников?
М.Э.: Всю свою жизнь я выступала за улучшение политики. Для этого я усаживала людей за стол переговоров — художников, гейткиперов, законодателей, спонсоров, иногда даже политиков, управляющих культурным бюджетом города или страны. Как человек, который в прошлом работал в финансовой и политической сферах, могу сказать, что очень легко уходить от реальности все дальше. Когда представители разных дисциплин, профессий и международных групп встречаются за одним столом, они начинают это осознавать. Вступая в борьбу за улучшение условий, вы по ошибке просите политиков сделать что-то вне их компетенции. Но важно понять, что они могут и не могут, а для этого нужно обсуждение. К сожалению, в последние годы я сталкиваюсь с лицемерием: громкие заявления — особенно по поводу культурного многообразия — об открытости, новых голосах, всеобщей поддержке… Но, глядя на перемещенных художников, которых я про себя называю «художники, столкнувшиеся с перемещением», мы видим массу препятствий и правовых ограничений, не позволяющих им работать и зарабатывать. Иногда доходит до абсурда: человек получает право называться художником, только если докажет, что определенную долю заработка ему приносит творчество. Художественный совет в одной из стран не может проконсультироваться с художниками, ожидающими статуса беженца, потому что по закону им запрещено называться «художниками». Они даже не могут поговорить с ними о том, как улучшить политическую ситуацию! В своей докторской диссертации я пытаюсь рассматривать различные философские и социологические труды о роли художника в обществе, правовые тексты о культурных правах и правах человека, исследую миграцию и диаспору, чтобы создать сильный разумный аргумент, а затем взглянуть на политическую риторику избранных стран и сравнить ее с тем, что происходит на самом деле. Могу только надеяться, что это поможет.
