Искусствовед против Русского музея
В Дзержинском районном суде Петербурга продолжаются слушания «О защите чести, достоинства и профессиональной репутации» по иску московского искусствоведа Павла Голубева, предъявленному Государственному Русскому музею. В 2017 и 2018 годах в издательстве «Дмитрий Сечин» были опубликованы два тома дневников художника Константина Сомова, расшифрованных и подготовленных к печати Голубевым. Русский музей, где хранятся оригиналы дневников, счел себя оскорбленным рядом обстоятельств этой публикации, о чем письменно оповестил издателей и коллег Голубева. Екатерина Алленова расспросила Павла Голубева о сути дела.
Портрет Константина Сомова, сделанный в американской фотостудии «Чудо» в Санкт-Петербурге. 1910-е
Екатерина Алленова: Я знаю, что Русский музей уже некоторое время рассылает по поводу вашей публикации сомовских дневников письма в разные художественные институции. Каково их содержание и почему вы решили обратиться в суд?
Павел Голубев: В суд я обратился в известной мере вынужденно, но надеюсь выиграть. Кроме того, для меня это способ явить urbi et orbi свою позицию. Русский музей действительно последние два года рассылает в разные институции (в том числе в издательство «Новое литературное обозрение», где только что вышла моя новая книга о Сомове, и в Одесский художественный музей, где я был куратором недавно открывшейся ретроспективной выставки Константина Сомова) письма за подписью заместителя директора по науке Евгении Петровой с обвинениями в мой адрес. Сначала, еще два с половиной года назад, музей предъявлял претензии издательству «Дмитрий Сечин», заявив, что текст дневников Сомова опубликован без разрешения музея и без его копирайта. Затем содержание обвинений изменилось, и Русский музей стал утверждать, что я при публикации дневников пользовался якобы мошенническим образом полученной машинописной рукописью сотрудников музея, то есть, по сути, меня пытаются обвинить в плагиате и в мошенничестве.
Е.А.: Что за рукопись?
П.Г.: Дневники и письма Сомова хранятся в Русском музее. В 1970-е сотрудники музея Юлия Подкопаева и Анастасия Свешникова, а также Элеонора Гомберг-Вержбинская и не работавший в музее племянник Сомова Евгений Михайлов расшифровали их небольшую часть — это и есть та самая машинописная рукопись. В 1979 году она, сокращенная в несколько раз, была издана в виде составленной Подкопаевой и Свешниковой книги «Константин Андреевич Сомов. Письма. Дневники. Суждения современников».
Е.А.: Теперь Русскому музею надлежит доказать в суде, что вы в самом деле эту машинопись использовали.
П.Г.: Вот именно. Я знаком с той самой машинописью, но ею для своей публикации не пользовался и не собирался пользоваться, поскольку знал, что она имеет те же недостатки, что и само издание Свешниковой и Подкопаевой. В этой машинописи содержится раза в три больше материала, чем в изданной в 1979 году книге, но и это, по моим приблизительным подсчетам, не больше пяти процентов от общего объема сомовских дневников. Свешникова и Подкопаева отобрали для своей книги в основном письма, так как они написаны более разборчивым почерком. Но письма Сомова имеют одну особенность: они подцензурные. То есть когда Сомов из эмиграции писал, например, сестре в Советский Союз, он прекрасно понимал, что можно, а чего нельзя писать, и даже иногда специально их переписывал, удаляя какие-то острые моменты, которые могли ей повредить. При сравнении писем с дневниками, где он вполне откровенен, становится видно, какие именно острые моменты он обходит: в первую очередь это политика, это разные люди, с которыми он общался (то есть его контакты) и, конечно, его гомосексуальность, а также резкие высказывания о коллегах-художниках. И при чтении книги 1979 года видно, как публикаторы точно так же обходят какие-то трудные места, а посредством купюр и монтажа фрагментов эти письма вообще можно было выправить как угодно. Кроме того, в этой публикации весьма много расхождений с автографами — я неоднократно об этом писал, а Русский музей считает эти указания на ошибки «оскорбительными».
Е.А.: Похоже, рассылаемые оскорбленным Русским музеем письма — способ мести за то, что вы «обошли» их специалистов.
П.Г.: Я нахожу реакцию музея по меньшей мере неадекватной и не понимаю, чем оскорблен музей. Тем, что в моей публикации дневников не указан его копирайт? Тем, что дневники опубликованы «без разрешения»? Но авторское право на тексты Сомова истекло, и музей не является его правопреемником — он лишь хранит его архив, а сами тексты дневников являются общественным достоянием. Здесь важен вопрос доступа к архивам. Существует закон «Об архивном деле в Российской Федерации», согласно которому «пользователь архивными документами имеет право использовать, передавать, распространять информацию, содержащуюся в предоставленных ему архивных документах, а также копии архивных документов для любых законных целей и любым законным способом», и в данном случае от Русского музея не требуется никакого специального разрешения на публикацию.
Любопытно заметить, что отдел рукописей Русского музея открыт для посетителей всего один день в неделю, а исследователям запрещено даже приносить в читальный зал ноутбуки. За годы работы в десятках архивов и библиотек в России и за рубежом я не видел нигде ничего подобного.
Е.А.: Где вы взяли сами тексты дневников? С какого источника вы их расшифровывали?
П.Г.: Я пользовался фотокопиями из частного архива. Чтобы работать с дневниками в Русском музее, я приносил письма-отношения, в том числе из Московского государственного университета, где писал тогда диссертацию, и первое, что я сделал, оказавшись в отделе рукописей, — сверил автографы с уже подготовленной мной к тому времени расшифровкой, сделанной по фотокопиям, и сверка показала, что эти копии соответствуют автографам. Второе, что меня интересовало, — соответствие публикации 1979 года оригинальному тексту дневников. И здесь, как я уже говорил, я обнаружил много расхождений и таких купюр, которые иногда меняют смысл написанного на противоположный.
Е.А.: Расскажите о шифре, который использовал Сомов.
П.Г.: Это довольно простой шифр: во-первых, Сомов менял языки, особенно при описании любовных сцен, во-вторых, использовал перестановку букв, меняя предыдущую букву на последующую или наоборот. Он переходил на французский, английский, итальянский, испанский языки, при этом не владея в совершенстве ни одним из них, кроме французского, и часто ошибался и путался при замене букв, к тому же варианты перестановок со временем менялись.
Е.А.: Наконец, каковы главные пункты вашего иска? Чего вы конкретно требуете от Русского музея?
П.Г.: Речь идет о защите чести, достоинства и профессиональной репутации — это статья 152 Гражданского кодекса РФ, на основании которой я имею право требовать опровержения порочащих меня сведений и компенсации морального вреда. Во-первых, я прошу суд заменить некорректные формулировки в рассылаемых им письмах, и указать, что авторские права на вышедшие в издательстве «Дмитрий Сечин» материалы полностью принадлежат мне (статья 1260 Гражданского кодекса РФ, часть 6), что разрешения на использование дневников Сомова от Русского музея не требуется и что машинописная копия, созданная в 1970-е годы, не использовалась при создании книг, автором которых я являюсь. Во-вторых, я прошу компенсации морального вреда в размере 100 тыс. рублей плюс неустойку в 1000 рублей за каждый день просрочки.
Однако эти деньги — не главное. Самое важное для меня — очистить свое имя, а также привлечь внимание к проблемам ограничения доступа к архивным документам, — проблемам, которые, на мой взгляд, в изобилии имеются в Русском музее. Но это предмет особой беседы.
