Венди Вун: «Музейное образование — это социализация, эмоции и радость»

В июне 2017 года в Париже прошла конференция Communicating the Museum, посвященная музейному образованию и собравшая специалистов со всего мира. Одним из спикеров конференции выступила Венди Вун, заместитель руководителя образовательного отдела Музея современного искусства, Нью-Йорк, и профессор Нью-Йоркского университета, где она преподает курс-лабораторию музейного образования. Что такое музейное образование и какие методы оно может предложить сегодня? Геля Морозова обсудила с Венди Вун проблемы, актуальные как для музеев, так и для музейных посетителей.

Венди Вун. Фото: Peter Ross. Courtesy the Museum of Modern Art, New York

Геля Морозова: Венди, расскажите о том, как ваш отдел работает над образовательными программами.

Венди Вун: С момента основания музея перед нами стоят три ключевые задачи: помогать людям понимать искусство, наслаждаться им и использовать его. Подчеркну последнюю из них: мы хотим показать людям, как они могут использовать искусство в своей жизни, а не только смотреть на него в музейных залах. Для нас большое значение имеет то, как развиваются отношения человека с искусством. Согласно многим исследованиям, дети, попавшие в музей в раннем возрасте с родителями или взрослыми, которые показывают пример любознательности и любви к искусству, куда чаще возвращаются в музей и становятся его постоянными посетителями. Поэтому больше всего мы в образовательном отделе думаем, как сделать музей максимально доступным и вовлечь аудиторию в происходящее в нем с помощью разных методов и форм обучения. А также как разрушить барьеры, которые могут возникнуть, например, перед больным ребенком или пожилым человеком с болезнью Альцгеймера. Мы всегда стараемся найти наилучший способ привлечь к себе таких зрителей и научить взаимодействовать с искусством. Социальный аспект играет здесь важнейшую роль, поэтому, работая над новыми образовательными проектами, мы всегда думаем о том, чтобы сделать их интересными и содержательными с точки зрения не только обучения, но и социализации.

Надо признать, что я большой сторонник качественных исследований. Первое, что я сделала, придя в МоМА, — это создала должность исследователя в образовательном отделе. С моей точки зрения, возможность знать и постоянно изучать свою аудиторию играет важнейшую роль в любом деле. Поэтому исследования должны быть неотъемлемой частью нашей работы. Они позволяют в рабочем порядке менять и адаптировать все, что мы делаем, а также дают возможность осознать, что человек испытывает в музее, какой смысл он в вкладывает в происходящее, — а значит, мы можем создавать образовательные программы с учетом этой информации и постоянно их улучшать.

Наши исследования показывают, что больше всего люди хотят знать об источниках вдохновения художников, материалах и техниках — иначе говоря, понять, как думают художники. То есть речь идет не об истории искусства, датах и другой информации, которой владеют специалисты. У нас нет задачи воспитать искусствоведов. Наши посетители хотят вдохновляться художниками и творческими людьми и переносить их опыт в собственную жизнь. Поэтому мы очень много работаем с художниками и стараемся интегрировать их размышления о произведениях в наши программы, то есть показывать нашим посетителям творческий процесс с точки зрения художников.

Г.М.: Как вам это удается?

Существует множество способов. Один путь — это онлайн программы, которые являются важной частью образовательной деятельности музея. Приведу пример. Недавно мы запустили курс Seeing Through Photographs. Мы решили, что не будем использовать искусствоведческий подход и объяснять, в чем заключается важность коллекции фотографий и как она собиралась. Вместо этого мы выбрали тематическую структуру курса и поставили в центр самих фотографов, посетили их мастерские и дали им слово, чтобы покажем: фотография — это процесс, а не продукт. Например, Хэнк Уиллис Томас рассказывает, откуда он черпает идеи, как он видит объекты съемки в реальности, говорит о том, что основные источники вдохновения для него — это жизнь, журналы и поп-культура. Именно такие темы и сама фигура художника больше всего интересны нашей команде. Сложнее всего в нашей работе думать как художники. Но нам очень важно интегрировать творческий подход, поиски и эксперименты художников и сам их ход мышления в образовательные программы, чтобы заинтересовать посетителей искусством и дать им возможность взаимодействовать с ним.

People Studio Музея современного искусства, Нью-Йорк, июнь 2017. Фото: Manuel Martagon. © 2017 The Museum of Modern Art, New York

Г.М.: Если я не ошибаюсь, ваш музей одним из первых начал проводить массовые открытые онлайн-курсы (MOOC) на платформе Coursera, и ваш первый курс как раз был посвящен музейному образованию. Теперь этих курсов шесть. Каков ваш опыт работы с Coursera?

В.В.: Для образовательного отдела музея работа с таким партнерами, как Coursera, имеет огромное знание. Все началось с того, что мы самостоятельно разработали шесть курсов на нашей собственной онлайн-платформе. Они были платными. Это было здорово, только вот через пять лет мы поняли, что шесть курсов в общей сложности прошло всего пять тысяч человек. Преимущество Coursera заключается в обширнейшем охвате аудитории по всему миру, чего нет у нашей собственной платформы. В результате наша аудитория увеличилась до 350 тысяч человек. Конечно, то, что курсы на Coursera стали бесплатными, тоже сыграло свою роль. Еще одно преимущество Coursera заключается в том, что там получают огромное количество данных о курсе и пользователях. Их понимание того, как должно работать онлайн-образование, постоянно совершенствуется. И команда Coursera постоянно делится с нами знаниями и экспертизой, помогая расти и учиться. Например, они могут сказать нам: «В этом видео на пятой минуте пользователи теряют интерес. Нужно изменить его или придумать вот такое решение. В этом тесте такого-то вопроса никто не понимает. Переформулируйте его или сделайте проще».

Кроме того, на Coursera есть возможность делать прямые трансляции. Например, недавно мы запустили там онлайн-курс, посвященный послевоенной живописи. Мы провели прямую трансляцию с куратором курса, и получилось очень здорово: за трансляцией следило множество людей, они задавали вопросы и беседовали друг с другом и с авторами курса.

Г.М.: Какие еще новые технологии, помимо онлайн-курсов, вы пытаетесь использовать в своей работе?

В.В.: Мы делали приложения для телефонов и планшетов про выставки. В последнее время мы пытаемся как можно активнее вовлечь художников не только в выставочную деятельность музея, но и в образование. Как оказалось, многие из художников предпочитают делать подкасты. Например, с нами работала художница Нина Качадурян, и тема, которая заинтересовала ее больше всего, — пыль в музейных залах. Этот интерес перерос в целое расследование. Она опросила хранителей, уборщиков, смотрителей, техников, которые показали ей, как работает система вентиляции в музее, кураторов и даже аллергологов. Нину по-настоящему заинтересовала социальная роль пыли, ведь основную ее часть составляют чешуйки кожи людей, приходящих в музей. Еще один вопрос, который возник в ходе ее исследования, — противоречие между социальной ролью музея, так как он должен привлекать как можно больше людей, и его задачей хранить объекты и защищать их от пыли, которую в основном создают те самые посетители. Самое интересное, что это наш самый популярный подкаст! Посетителям он нравится больше, чем любые подкасты, которые мы делали о выставках, — настолько он кажется им интересным и увлекательным. Я объясняю это тем, что он дает более объемный взгляд на музеи и проблемы, с которыми они сталкиваются. Это некий метауровень, на котором можно говорить о музеях и искусстве. Кроме того, все понимают, что такое пыль, и сталкиваются с ней каждый день, так что эта тема близка каждому.

Г.М.: Вы упомянули, что важнейшую роль в вашей работе играют качественные исследования. Как вы их проводите?

В.В.: Собрать именно качественные данные — непростая задача. Каждый раз мы используем разные стратегии и инструменты. Чаще всего речь идет об опросах после посещения музея. Когда мы в залах музея проводим точечные образовательные события (например, во время выставки Тулуз-Лотрека или Зигмара Польке), которые рассказывают о художнике и его работе, а также предлагают посетителям дать их собственную интерпретацию произведениям и темам, мы просим посетителей оставить адреса их электронной почты, а также наблюдаем за ними, разговариваем и расспрашиваем об их опыте посещения музея и участия в образовательных событиях. Однако важнее всего для нас понять, какие воспоминания остаются у людей. Поэтому нужно дать им время осмыслить этот опыт, чтобы понять, насколько он был сильным и какой след оставил в их памяти.

Очень часто благодаря таким опросам мы получаем удивительно продуманные и ценные ответы. Часто посетители говорят, что никогда бы не пошли на ту или иную выставку, если бы не образовательная программа. Многие выставки оказываются непонятными и даже пугающими в силу того, они не дают достаточной информации, поданной человеческим языком. Образовательные события и возможность сделать что-то собственными руками часто позволяют лучше понять современное искусство — зрители получают опыт, схожий с опытом художников, и поэтому лучше понимают художника и его работу.

Г.М.: Действительно, как вы отметили, многие опасаются идти в музей, считая, что искусство — это не для них. Сталкиваетесь ли вы с такой проблемой в МоМА и как вы ее решаете?

В.В.: Конечно! Очень часто даже то, как устроен музей, его коды поведения пугают людей. А когда речь идет о семьях с детьми, то количество кодов и запретов увеличивается вдвое. Я только что была в одном из парижских музеев и наблюдала сцену, когда охранник ругал радостного и возбужденного ребенка. Это неправильно! Ведь дети именно так и учатся: они воспринимают новое и интересное с радостью и воодушевлением. Нельзя пресекать это на корню. Именно поэтому, кстати, мы создали в музее «лабораторию» для семей, где они могут передохнуть от посещения залов и отвлечь детей прикладными занятиями. Чтобы преодолеть барьер страха перед музеем, нужно лучше понимать своих посетителей, их опыт и ожидания от посещения музея.

Музей современного искусства, Нью-Йорк. Арт-лаборатория: натура. 2017. Фото: Martin Seck. © 2017 The Museum of Modern Art, New York

Г.М.: Какие образовательные теории лежат в основе работы вашей команды?

В.В.: Есть несколько экспертов в музейном образовании, чьи идеи мне кажутся очень близкими, например, Джон Фолк, который говорит о том, что посещение музея — это многосторонний опыт, который включает в себя физическое пространство, социальный, личностный и эмоциональный аспекты.

Знания выстаиваются каждым человеком индивидуально в зависимости от его багажа и полученного опыта. Поэтому я вижу музей как генератор самых разных знаний, хотя для многих эта роль музея не кажется очевидной. Моя задача как раз и заключается в том, чтобы показать важность опыта, который посетители получают в музее.

Также мне очень нравится книга Паулу Фрейре «Педагогика угнетенных», в которой он говорит о том, что все мы постоянно учимся, а знания рождаются в ходе взаимодействия и диалога и могут приобретать самые разные формы. Как правило, нам кажется, что людям не хватает знаний и что мы, музеи, помогаем им заполнить лакуны в образовании. На самом же деле, если быть максимально открытыми, мы сами можем узнать куда больше от наших посетителей. В последнее время я много думаю о теории «невидимой педагогики», согласно которой в любом процессе обучения есть мельчайшие, не всегда видимые нам аспекты, играющие ключевую роль в формировании знаний.

Мне нравится проводить образовательные мероприятия с двумя преподавателями, которые имеют абсолютно разные точки зрения на заданную тему. Благодаря этому мы разбиваем иерархии и показываем посетителям, что существуют разные подходы к искусству и что все они имеют право на жизнь.

Я считаю, что образование в музее должно быть таким же инновационным и экспериментальным, как и современные художественные практики. Мы всегда должны ставить под сомнение наши представления об аудитории, разрушать стереотипы и отказываться от предубеждений, и помочь в этом могут качественные исследования. Музейная аудитория меняется очень быстро, еще быстрее меняется наш образ жизни. В идеале мы хотим добиться такого опыта посещения музея, который благодаря искусству, художникам, их идеям, а также другим посетителям (обучение — это всегда социальный процесс, и посетители проходят в музеи, что встретить людей с общими интересами) был бы запоминающимся и захватывающим. Чтобы добиться такого эффекта, нужно подходить к музейному образованию творчески.

People Studio Музея современного искусства, Нью-Йорк, июнь 2017. Фото: Manuel Martagon. © 2017 The Museum of Modern Art, New York

Г.М.: Что вы думаете о теории навыков XXI века?

В.В.: На нее мы тоже опираемся. Особенно если учесть, что наша культура все больше и больше опирается на визуальность, и сегодня мы используем изображения для коммуникации куда чаще, чем текст. Человек видит в день множество изображений, и важно выработать навык, который позволял бы ему понимать, что он, собственно, видит, получить, скажем так, визуальную грамотность, а также научиться критически оценивать увиденное. На мой взгляд, это один из наиболее важных навыков в современном мире, и именно в его развитии музеи могут помочь.

Г.М.: Мой опыт в образовании, и в музейном образовании в частности, показывает, что самая сложная задача — это оценка знаний и навыков, а также измерение качества работы образовательного отдела. Поделитесь вашим опытом и идеями.

В.В.: Это действительно сложно, так как чаще всего наша работа остается незаметной. Поэтому перед нами всегда стоит вопрос, как сделать результаты нашей работы более ощутимыми и интересными. Больше всего нам в этом помогают онлайн-программы и цифровые технологии, а также качественные исследования, в результате которых мы получаем настоящие истории наших посетителей, обратную связь и отзывы в реальном времени, дающие нам понимание, что работает, а что нет. Цифровые технологии, в свою очередь, не только дают нам массу данных, но и помогают рассказывать истории. Мне кажется, чтобы оценить нашу работу, очень важно давать слово посетителям. Кроме того, очень важно делиться мнениями, отзывами и результатами. Например, недавно мы открыли People Studio — это специальный зал в музее, где наши посетители могут показать результаты своей работы и посмотреть на то, что сделали другие. При этом я не думаю, что только количественные исследования дают реалистичную оценку эффективности образовательных программ. Например, мы можем сказать, что за год к нам пришло 50 тысяч школьников, но это пустые цифры, которые не дают никакого представления о нашей работе. Куда важнее показать, какой опыт дети получили в музее, насколько он важен и полезен для них.

В оценке работы очень часто важную роль играют наши партнеры. Например, для работы над проектом, связанным с болезнью Альцгеймера, мы обратились к медицинскому факультету Нью-Йоркского университета. Нам важно было понять с точки зрения врачей, какую пользу больному и его семье может принести искусство и как музейные программы могут помочь им. И оказалось, что позитивный сдвиг в настроении больных и людей, которые заботятся о них, — важнейший показатель с медицинской точки зрения, а значит, и показатель нашего успеха. Нам очень повезло с этим проектом, так как мы получили довольно щедрое финансирование от MetLife Foundation, фонда, который впервые выделил бюджет на проекты в области искусства и бюджет на медицинские исследования для одного проекта. Сначала двум командам работать вместе было непросто. Однако за шесть лет мы не только смогли провести исследования того, как искусство влияет на пациентов с альцгеймером, и разработать образовательные программы, но и поделиться нашим опытом с коллегами по всему миру, представив результаты исследований на конференциях и опубликовав их в интернете. Очень важно не только рассказывать о своем опыте, но слушать других. Поэтому мы организовали саммит, посвященный музейной работе с людьми с болезнью Альцгеймера, и пригласили всех, кто занимается развитием этого направления, — ведь каждый музей работает в своем контексте и предлагает свои решения.

Г.М.: Вы работаете с другими типами «трудной аудитории»?

В.В.: Да, это часть нашей миссии — дать доступ к музею, коллекции и образованию любому человеку вне зависимости от его ситуации. С «трудной аудиторией» — с людьми, которые не могут позволить себе купить билеты, не интересуются искусством или по каким-то другим причинам не ходят в музей, — мы работаем через местных социальных партнеров. У нас их около 27, и мы работаем с ними на действительно глубоком уровне, стараясь наладить очень тесные отношения. Кроме того, у нас есть так называемые access partners (партнеры, отвечающие за особый подход к посетителям. — Артгид), которые помогают нам взаимодействовать с людьми с инвалидностью. Таких партнеров у нас более пятидесяти, и с каждым мы сотрудничаем вот уже 10–15 лет. Кроме того, мы, естественно, работаем со школами и университетами Нью-Йорка. Важнейшая задача в работе над социальными программами музея связана с выстраиванием связей, так как мы считаем себя частью образовательной и культурной экосистемы. Поэтому чем больше мы делимся своими наработками, чем больше программ мы организуем вне стен музея, тем лучше.

Г.М.: Расскажите, как строится ваш процесс работы над новыми проектами — от идеи до реализации.

В.В.: Обычно, когда у нас возникает идея, мы сначала делаем пилотную версию, даже если у нас нет выделенного на это бюджета, а потом двигаемся пошагово, с помощью исследований и отзывов посетителей настраивая процесс. Приведу в пример проект Explore This! («Исследуй это!»), который был задуман как эксперимент в залах музея. Мы делали его прежде всего для семей, однако наши исследования показали, что 40% участников проекта оказались взрослыми людьми без детей, и, на их взгляд, проект обогатил их представление о современного искусстве. Эти данные заставили нас пересмотреть стратегию и переориентировать проект на другую аудиторию.

Еще один пример пилотирования проекта — эксперимент с 7-минутными выступлениями. Сначала это были выступления кураторов, а потом мы начали привлекать людей других музейных профессий — смотрителей, охранников, реставраторов. Из опросов мы узнали, что личные истории, связанные с работой в музее, оказались для посетителей куда важнее, чем собственно информация, ближе и интереснее. Так мы поняли, как лучше проводить подобные небольшие выступления и как заинтересовать в них нашу аудиторию.

Агора. People Studio Музея современного искусства, Нью-Йорк, июль 2016. Фото: Manuel Martagon. © 2017 The Museum of Modern Art, New York

Г.М.: Судя по всему, сторителлинг становится все более важной составляющей музейного образования.

В.В.: Совершенно верно. Истории вызывают куда больше эмоций и создают куда больший резонанс. Мы привыкли воспринимать знание как интеллектуальный продукт. Но оно может быть и эмоциональным, недаром в последнее время педагоги много говорят об эмоциональном интеллекте. А чтобы осознавать, узнавать и понимать эмоции, очень часто нужен нарратив. Поэтому для меня важнейший вопрос заключается в том, как оживить неодушевленный объект или, иначе говоря, след, который остался от прожитого художником опыта, его идею. Очень часто, на мой взгляд, это можно сделать, связав его с личностью художника, его историей, интересами, процессом работы и материалами. Именно это вдохновляет меня в музейном образовании. И эффективность такого подхода, очеловечивающего произведение искусства, подтверждают наши исследования.

Г.М.: Что вы думаете об использовании в музейных практиках, и образовании в частности, таких видов искусства, как музыка, танец, литература и другие?

В.В.: Это очень важная часть нашей работы, потому что произведения искусства никогда не существуют в вакууме. Большинство художников вышло из разных арт-сообществ, где смешивались многие жанры и формы искусства. Возьмем, например, колледж Блэк Маунтин: там были и музыка, и танец, и литература, и рисунок, и живопись, и ремесла, которые питали друг друга. А потом, каждый художник ведь является читателем. Так интересно взглянуть на их книжные полки и понять, что они читают, как они проводят время и с кем.

Г.М.: Как, на ваш взгляд, изменилось музейное образование за последние тридцать лет?

В.В.: Главное положительное изменение заключается в том, что оно стало менее традиционным и академичным, а также менее ориентированным на передачу информации. Появилась многогранность, а фокус сместился на художников и их практики. Мы стали больше заниматься исследованиями, научной работой, социально важными проектами, а также организовывать больше самых разных событий. Мне кажется, существует большая связь между тем, как развивается современное искусство, и музейным образованием. Мы стараемся привнести творческое начало, которое так важно в искусстве, в наши образовательные программы.

Г.М.: Многие музейщики выражают обеспокоенность тем, что музеи в погоне за аудиторией все чаще обращаются к эдьютейменту, большим событиям, которые собирают много людей, и другим, грубо говоря, популистским мерам в ущерб своим ключевым задачам (хранение, изучение коллекции, образование и так далее). Что вы об этом думаете?

В.В.: Я боюсь, что многие не понимают до конца, в чем, собственно, заключается музейное образование и какие задачи стоят перед нами. Есть некий страх того, что если обучение приносит удовольствие, значит, что-то пошло не так. К сожалению, существует целый ряд предубеждений по поводу образования: например, что оно обязательно должны быть горкой пилюлей, что это заучивание фактов. Но, на наш взгляд, обучение — это качественный контент, вовлеченность в процесс, обмен и удовольствие. Если это исключительно сухое изложение фактов, лишенное всех перечисленных мною компонентов, то оно просто не будет работать и не принесет плодов. Образование — это еще и социализация, эмоции и радость.

Важно понимать, что мы должны очень осторожно подходить к собственным ожиданиям. Часто люди выносят из музейных образовательных программ совсем не тот опыт, на который мы рассчитывали. И это здорово. У этого есть свои преимущества. Именно поэтому так важно проводить качественные исследования: оказывается, наши усилия дают результаты, которых мы даже не могли себе представить. Приведу пример: недавно мы проводили эксперимент со встречами и беседами в залах музея. В одном из залов висела работа, для которой у куратора, я уверена, была конкретная интерпретация. Однако для одного из посетителей она стала отправной точкой для разговора о СПИДе и его личном кризисе, связанном с болезнью, что, в свою очередь, дало огромный эмоциональный резонанс. При этом картина, о которой идет речь, совсем не связана со СПИДом и рассказывает о чем-то совсем другом. Мне кажется, существует огромное количество косвенных эффектов, которые дают наши программы, и они не всегда соответствуют нашим замыслам и ожиданиям, что опять-таки отсылает нас к концепции «невидимой педагогики». Я уверена, что благодаря открытости и качественным исследованиям мы можем многое узнать о том, как и чему посетители учатся в стенах музея благодаря искусству и взаимодействию с другими людьми.

Г.М.: Каким качествами, на ваш взгляд, должны обладать люди, работающие в музейном образовании?

В.В.: Неисчерпаемой любознательностью и заинтересованностью, прежде всего, в людях и искусстве, находчивостью, изобретательностью. Они должны иметь богатое воображение. Еще очень важно уметь быстро находить решения, творчески подходить к разным задачам, быть невероятно щедрым, делиться своим теплом с людьми, любить свое дело и обладать хорошим чувством юмора.

Мне кажется, сотрудники образовательных отделов должны быть готовы постоянно искать новые пути вовлечения аудитории, чтобы заинтересовать ее в искусстве. И это интересная задача: в современном мире, где длинные тексты давно утратили актуальность, поймать внимание человека очень сложно. К сожалению, музеи привыкли думать в формате длинных текстов и до сих пор остаются очень академичными. К слову, даже академическое сообщество движется вперед куда быстрее, чем музеи. Поэтому нам совершенно точно нужны новые инициативы и новые люди. Мы должны знать не только историю искусства, но и другие дисциплины, быть в курсе того, что происходит в культурной, социальной и политической жизни, разбираться в психологии. Кроме того, мы работаем с людьми разных профессий — историками искусства, кураторами, художниками, преподавателями. Нам нужно уметь найти подход к каждому из них и синтезировать разную информацию, разные мнения и идеи. Надо быть готовым постоянно пробовать новое и импровизировать.

Г.М.: С какими еще сложностями вы сталкиваетесь во время работы в MoMA?

В.В.: Сложность нашей работы заключается и в том, что большой музей — это довольно запутанная структура, которая существует давно и поэтому малоподвижна. В результате между разными отделами возникают трения по поводу того, кто за что отвечает. Особенно если речь идет о больших проектах, в которые вовлечено много людей из разных отделов и где рамки начинают размываться. Неприятнее всего, когда образовательные события начинают воспринимать как спецпроекты, которые можно использовать для каких-то своих целей.

Увидеть Джексона Поллока с точки зрения Джексона Поллока. 29 января 2015 года. Музей современного искусства, Нью-Йорк. Фото: Manuel Martagon © 2015 The Museum of Modern Art, New York

Г.М.: Мой опыт подсказывает, что образовательная деятельность музея не получает такого же сильного освещения, как выставки. Например, найти образовательные события на сайте многих музеев не так-то просто.

В.В.: Да, это действительного большая коммуникационная проблема. Все внимание перетягивают на себя выставки, и я считаю, что это в корне неверно. Мне кажется, что и выставочная, и образовательная деятельность музеев имеют одинаковую ценность. Объекты из коллекции, с одной стороны, и эмоции и опыт, которые получает человек в музее и которые живут дальше в воспоминаниях и оставляют след, с другой, — это равноценные величины. Мы не должны считать, что первое — это ядро, а все остальное — спутники. Часто образовательные программы выстраиваются вокруг выставок, а я считаю, что выставки — это платформы для образования. Присмотритесь внимательнее — и вы увидите, что именно образовательные события оживляют выставки и наделяют их смыслом. Приведу пример: согласно нашим исследованиям, в среднем посетители проводят на 4-м этаже музея (сейчас там представлено искусство 1960-х годов, 350 произведений) всего 14 минут. Мы — огромный музей, 4-й этаж — это огромное пространство. 14 минут для всего этажа — ничтожно мало. В течение восьми лет мы экспериментировали с разными лабораториями и мастер-классами непосредственно в залах музея. Оказалось, что, вовлекая посетителей в образовательные события, мы продлеваем их визит в несколько раз. Если в залах шли мастер-классы, выступления или какие-то другие события, посетители проводили на 4-м этаже примерно 44 минуты, то есть в три раза больше, чем обычно. Замедляя их движение, мы обогащаем их опыт посещения музея. И я хочу процитировать отзыв одного из наших посетителей. Во время выставки графики и плакатов Тулуз-Лотрека мы делали мастер-класс, на который приглашали моделей, и участники должны были вырезать их силуэт. Один из участников признался: «Я вернулся в зал с работами Лотрека, потому что не осознавал важности линии в его произведениях, пока сам во время мастер-класса не начал работать с линией, думать о ее роли, играть с ее формой. Поняв лучше этот аспект, я вернулся к рисунками и плакатам Лотрека, чтобы взглянуть на них еще раз, и они раскрылись для меня по-новому».

Я часто наблюдаю за посетителями в залах музея и даже снимаю видео, чтобы зафиксировать, сколько времени каждый человек проводит перед произведением. Куда меньше одной минуты. Например, у нас совсем никто не обращает внимания на скульптуры Карла Андре. Это так печально! Поэтому передо мной возникает вопрос: насколько актуальны выставочные практики и способы демонстрировать произведения искусства? Все они были придуманы в XIX–XX веке, и, как мне кажется, устарели.

Г.М.: У вас есть идеи, как их можно изменить?

В.В.: Масса! Может быть, произведения нужно трогать (и у нас есть целый ряд тактильных экскурсий), может быть, их нужно показывать в больших пространствах, похожих на студии художников, может быть, они должны лежать на полу или висеть потолке, а не на стенах. Было бы интересно поэкспериментировать, попробовать разные способы и посмотреть, к чему они приведут. А также вовлечь в этот процесс посетителей, ведь именно они будут смотреть на произведения. На самом деле мы уже начали проводить эксперименты: показывая работы Поллока, мы просим посетителей лечь на пол. Получается, что они смотрят на картины «сверху вниз», как это делал сам Поллок, когда писал их. Это полностью меняет восприятие работ.

Редакция «Артгида» благодарит пресс-службу Communicating the Museum за помощь в организации интервью.

 

Публикации

Комментарии

Читайте также


Rambler's Top100